Интеллигенты от охоты: где искать

Дом у меня стоит на высоком обрыве, над рекой. Со второго этажа река просматривается в обе стороны. Ее противоположный берег украшает сосновый лес с еловым подростом.

Когда-то сосны росли везде. Потом, уже во времена строительства канала имени Москвы, по реке Дубне сплавляли лес с верховьев и под соснами поставили пилораму и кузницу, перегородили речку запанями, натянув их между берегами толстенными тросами.

На них работали «канальцы», баграми сортировали древесину, подтягивали ее к лагам и катали наверх. Здесь стволы деревьев ракряжевывались, и это шло на доски в раcпил и на дрова. Снабжали необходимым материалом стройку века.

Вдоль берега стояли примитивные домики-бараки для рабочих, собранные из дощатых отходов и забранные опилками того же производства. Вот эта окраина поселка Вербилки почти до ХХI века и звалась Бараки. Сейчас редко кто все это вспомнит.

Осень 1989 года не радовала снегом. Земля давно замерзла, щерилась застывшей грязью дорог, щетинилась остекленевшей травой. Река стала. Лед был уже достаточно толстый, на радость поселковым ребятишкам, которые резались до ночи в хоккей. Пейзаж явно нельзя было назвать красивым.

Работы хватало. Желающих на халяву запастись мясом по чернотропу было так много, что рейды по охране зверушек проводились каждый день и почти каждую ночь. Помогали, конечно, друзья-охотники. Охотхозяйским мы не доверяли…

Наконец все присыпало долгожданным снегом. Негусто, но грязь прикрыло, прихорошило белым траву, кустарники, невзрачные деревья. Природа преобразилась, повеселела.

С утра я объехал владения на раритетном ГАЗ-69. В районе было спокойно, несколько команд охотились с лицензиями на копытных. Моих домочадцев не оказалось дома, на кухонном столе лежала записка: «Убежал на ту сторону в три часа. Саша». Сыну тогда было 14 лет, и он активно занимался лыжами. В отсутствие снега бегал кроссы, готовя себя к лыжному сезону.

Как раз напротив дома, в лесу, были нарыты огромные карьеры, которые создавали пересеченку, что и надо было для тренировок. В 15:30 я, поставив чайник на газовую плиту, сел привести в порядок документы. Оторваться от бумаг меня заставил звук хлопнувшей калитки, выходящей на берег реки.

Взглянув в окно, я увидел сына, который бегом, через огород, направлялся к дому. Это мне показалось странным: что-то рано он освободился, обычно бегал часа полтора-два, а сейчас и часа не прошло. Вышел в прихожую узнать, что случилось. Ворвавшись в дом, Сашка выпалил:

— Пап, там лося убивают! Там весь лес в крови, и толпа охотников идет по следу лося. Только сейчас прошли. И выстрелы я слышал!

 — Ты не ошибся? — спросил я.

— Да что я лосиных следов не знаю? Бежим покажу!

Прихватив полевую сумку с документами и табельное оружие, я поспешил, не успев даже одеться, за сыном, который уже спускался с берега и по льду переходил на ту сторону реки. Пока бежал, перебрал в памяти все команды, лицензии, выданные на отстрел, всех, кто мог сегодня охотиться, и оставался в недоумении.

Метрах в семидесяти от берега, в сосняке, была проложена тропинка — излюбленное место прогулок населения западной окраины поселка. Почти парковая зона.

— Смотри! — сын тыкал пальцами в перемешанный с кровью снег. — Только что прошли!

— Все! Тихо! — скомандовал я. — Беги домой и жди там.

— Ну пап! Я с тобой!

Препираться не хватало времени, и я, позволив ему идти тихонько сзади, метрах в пятнадцати от себя, стал разбираться в уходящих следах и двинулся по ним. На снегу четко просматривался лосиный след. По тупому овалу и величине я определил, что преследуют бычка лет трех.

Следы самих преследователей были видны с двух сторон от тропы, повсюду наблюдались брызги крови. Аккуратно, стараясь не шуметь, метров через двести мы вошли в густой еловый подрост и остановились. Прислушались. Каркал ворон, указывая на место ближе к поселку. Продвинулись еще немного.

Уже просматривались сараи близ домов, как мы услышали ни с чем не сравнимый звук топора, рубящего мясо. В мелятнике, до которого оставалось около тридцати метров, люди склонились над красной тушей животного, весело разговаривали, смеялись. К стволу ели были прислонены ружья.

На ухо я объяснил сыну, что и когда надо делать, достал ТТ и, выдвинувшись вперед, встал между охотниками и ружьями. Все занимались мясом и ничего не подозревали.

 — Не дергаться! — рявкнул я. — Пистолет заряжен!

Лязгнул затвор в поднятой руке. Картина «Не ждали». Народ присел, пораскрыв рты. Один бросился в сторону, споткнулся, упал. А Саша в это время собирал их ружья.

— Восемь, — сказал он и пошел от нас по тропе.
— Неси домой! Не бойся! — напутствовал я сына.

Теперь можно и документы проверить. Хотя что их проверять! Весь бомонд охотколлектива поселка Запрудня, председатель, члены совета, кто-то из администрации поселка. Им-то чего не хватает?

— Агафоныч! — это они мне. — Да у нас все в порядке, вот лицензия, — и мне протянули голубенькое, в водных знаках разрешение, где в фиолетовом прямоугольнике печати стояло: «Кабан до 1 года».

Мужики начали оправдываться: мол, мы случайно, перепутали, думали — кабан, а стрельнули — лось, пришлось, мол, подранка добирать. Все кричали, суетились, даже грозили и наконец выговорились. Я убрал пистолет, достал из полевой сумки бланк протокола и заполнил его. Ответственный за отстрел подписал.

Я объяснил, что в случае незамедлительного возмещения ущерба и сдачи мяса добытого лося государству органы дознания пойдут навстречу и откажут в возбуждении уголовного дела. Было еще одно условие: госохотнадзор не должен иметь к ним претензий.

По опыту я знал, как разваливаются дела в судах, так что это был оптимальный вариант наказания. Поставил условие: завтра же оплатить штраф 25 000 рублей и завтра же сдать все мясо в райзаготконтору. И на следующий день мясо в количестве 145 килограммов было сдано государству и мне предъявили квитанцию об оплате штрафа. Что ж, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Перебирая стопки копий старых протоколов, вспоминая каждый случай, восстанавливая в памяти лица и должности, я никак не могу объяснить заполняющего сознание чувства потерянной охотничьей культуры, воспетой русскими писателями, корнями уходящей в славянскую историю.

Куда все подевалось? Где интеллигенты от охоты? Почему мы подчинились чувству ненасытности, потребительства? Что нами движет? Что детям передадим, оставим? Может, кто-нибудь объяснит?