Первый коростель, последний коростель

Сразу за воротами нашего дачного кооператива начинается поле. Обычно мы проходим его минут за десять, направляясь к дальнему лесу. В кустах живет «дежурный» коростель. Знаком я с ним или, точнее, с ним и с его предками уже лет двадцать пять, но до прошлой недели не видел ни разу.

Моджахед несется впереди меня, мелькают мощные лапы, на длинно купированном коричневом хвосте светится «фонарик» – белый кончик, специально оставленный ветеринаром, это у спаниелей признак породности. Я любуюсь его размашистым бегом, он худ, но мышцы уже переливаются под шкурой кофейного цвета с сединой.

Моджахед – русский спаниель. Много лет прошло с тех пор, когда выводил я его на ринг, а эксперты его помнят и почему-то улыбаются. Помнят не из-за призовых мест. Наоборот, места были у нас последние: Маджик был переростком. На лишний сантиметр судьи иногда закрывают глаза, но тут уж все было слишком явно: был он раза в полтора крупнее обычного русского спаниеля. И хотя в остальном он был неплох, даже красив, но... стандарт есть стандарт.

В поле же я не видел никого подобного по качеству челнока. Так называется манера поиска, когда собака, по выражению Тургенева, «метет направо и налево» перед охотником, плотно прочесывая поле. Спаниель к тому же, в отличие от легавой, должен не убегать далеко, оставаясь всегда в пределах выстрела. Для этого пес должен постоянно краем глаза следить за хозяином, поддерживать контакт.

Моджахед так и делал. Он никогда не отходил далеко от меня и старался не отпускать и моих спутников: когда мы всей семьей ходили за грибами, он постоянно носился между нами в качестве связного. Такой правильный, плотный челнок очень полезен, чтобы не пропускать дичь.

Значит, был Моджахед идеальной охотничьей собакой? Ну... почти. Был у него один маленький недостаток. Совсем незначительный. Его не интересовала пернатая дичь. То есть вообще. Какой-то дефект чутья? Бывают же люди без обоняния. У Маджика-то обоняние точно было, и неплохое, но вот почему-то не на птицу.

Я пытался приохотить его к прямому, так сказать, предназначению спаниеля – но ни живая, ни битая дичь так и не вызвали в нем ни малейшего интереса. Я засовывал стреляных болотных курочек ему в пасть, он безразлично глядел в пространство, челюсть безвольно отвисала, и обслюнявленная птичка падала на землю. После тяги он послушно бродил по кустам, куда падал чисто битый вальдшнеп, но мог на него даже наступить, не сделав и попытки подобрать или хотя бы отметить.

То есть для охоты мой пес был совершенно бесполезен. Да, вот так тоже бывает. Рождаются такие во всех породах – бесчутые легавые, безголосые гончие, добродушные алабаи. По-моему, отклонения в экстерьере всегда сигнализируют, что у собаки что-то не то и с рабочими качествами – не все так думают, но я думаю так.

Естественный вопрос – так зачем же я его держал? Ну... а куда его девать? У серьезного заводчика в старые времена судьба его была бы короткой и трагичной, да и сейчас правильный охотник, а тем паче деревенский, нашел бы способ избавиться: а у меня он жил в качестве компаньона. Назовем так. И на охоту я с ним ездил – как с приятелем-неохотником.

Стрелял я из-под него и зайцев, немного. Ну не будешь же специально охотиться на ушастых со спаниелем. Охота на зайцев должна быть красивой.

С первой своей охоты я люблю стрельбу по бекасам, но приходилось охотиться, как раньше, «самотопом». Внешне это выглядело как охота с собакой, Маджик носился передо мной челноком, бекасы взлетали, я стрелял (в основном, как полагается на этой охоте, мазал), но никакого отношения к собаке эта забава не имела, он не обращал ни на живых, ни на битых никакого внимания.

Правда, не совсем так уж все было плохо. Был у него светлый штрих. Он все-таки доставал утку и гуся из воды. Не подавал в руки, а просто клал на берегу. Причем делал это надежно, как-будто знал, куда упала подраненная утка, даже в темноте, когда зорька проходит и стреляешь по неясному силуэту на фоне темно-серого неба. Даже всплеска не слышно, а он бесшумно спускается с берега и исчезает в темноте, чтобы появиться минут через двадцать с уткой.

Девять лет прожили мы с ним душа в душу, где только ни побывали – и у Белого, и у Черного моря, но однажды он приболел. Дело было далеко от дома, дорога назад была длинной, и в Москву он приехал совсем плохой. У него раздуло живот, и было ему явно очень нехорошо. Но я никак не ожидал, что, выслушав его, терапевт-ветеринар скажет: сердечная недостаточность. Сердце не может нормально прокачивать кровь, в животе скапливается плазма крови, сдавливает внутренние органы, и сердце работает еще хуже. У собак это означает, что надо усыплять – живут они с этим месяца два-три, не больше, в отличие от людей.

Я заметался по лечебницам. Диагнозы ставили везде, правда, разные; анализы показали даже не одну болячку, а сразу несколько инфекций, да еще экзотических, некоторыми и собаки-то не болеют. С инфекциями мы справились лошадиными дозами разных антибиотиков, но сердце не восстановилось. Водянка душила бедного пса. Откачивали из живота жидкость, на несколько дней ему становилось легче, но затем она набиралась снова, и так происходило все чаще и чаще.

Моджахед ходил медленно, с остановками. По лестнице идти не мог совсем, а тут еще, как на грех, в доме ремонтировали лифт – и два-три раза в день приходилось выносить его на руках, как ребенка.

Я сажал его на траву во дворе, за гаражами, и он сидел, шевеля ноздрями. Был конец июля, и волны жаркого воздуха приносили ароматы цветущего разнотравья. Он мог сидеть так часами, наслаждаясь миром, который ему предстояло вскоре навсегда покинуть.

Три месяца истекали, приближался роковой срок. Мы записались на прием к очередному врачу – собачьему кардиологу. Принимала доктор не каждый день, и нам надо было дожить до следующего понедельника.

В выходные мы ездили на дачу. Охотничьи собаки не могут усидеть на участке, они всегда просятся на дальнюю прогулку, и мы с Моджахедом прошли немало сотен километров по округе, но в последние месяцы прогулок не было, ему и на крыльцо подняться-то было нелегко. Но на этот раз он тихим шагом подошел к калитке и встал около, повесив голову. Ну что ж, пойдем гулять.

Все так же тихо, но целенаправленно он поплелся к нашему полю. Неужели Маджик надеется дойти до леса? До него ведь с километр, ну куда ему? Я небыстро иду за ним, готовясь подхватить его на руки. Но я никак не ожидал того, что увидел.

Уткнув нос в землю, он дошел до невидимого перекрестка – того места, где коростель переходил нашу тропку, направляясь на свою «эстраду». Затем он повернул налево и прошел немного, видимо, по следу, поразбирался в невысокой траве, но недолго. Поднял голову и двинулся дальше, еще несколько чуть ускоренных шагов – и впереди Маджика из травы вылетела бурая птица. Летит небыстро, ноги свисают. Да это коростель. Так вот он каков, мой старый знакомый. Чистая, красивая работа по коростелю, на «пятерку».

Моджахед стоит, часто и тяжело дыша, и смотрит на меня, а я смотрю на него. Он молчит, молчу и я – а что я могу сказать? Беру его на руки и несу домой; он, повернув голову, смотрит вперед.

* * *
Врач – приятная, красивая женщина – внимательно смотрит на экранчик ультразвукового локатора. «Видите, сердечная сумка заполнена жидкостью. Такое бывает у крупных собак, если жидкость удалить, то иногда наступает ремиссия. У вас, конечно, вряд ли такой случай. Но давайте попробуем». «Конечно, давайте».

Пес послушно стоит на столе, я с ужасом смотрю, как длинная толстая игла входит снизу ему в грудь, и таз наполняется темной кровью. «Спокойный он у вас, с другой собакой у меня этот тазик был бы сейчас на голове», – шутит врач. Это да, Моджахед спокоен и терпелив.

Я заношу его домой и опускаю на пол. Он падает на свой коврик. Скелет, обтянутый шкурой...

Вечером на всякий случай подставляю ему под нос его миску с нарезанным сырым мясом. Пес с трудом встает – и вдруг начинает жадно глотать, впервые за последние месяцы. Не помню, много ли было у меня в жизни более счастливых моментов, чем этот, когда пес облизывал пустую миску.

В следующие дни он ел, спал и гулял все больше и больше. К концу недели он уже носился по лестнице и вокруг дома как молодой, а в машине сидел на своем месте, то смотря вперед, то высовываясь из окна, хватая пастью набегающий воздух.

Много лет прошло с тех пор, давно нет со мной моего Моджахеда. Не самый лучший это был мой пес, но вспоминаю его не реже, чем остальных. Хватит ли у меня страсти так же выйти на последнюю охоту, как вышел он?