За осенним вальдшнепом

Ночь, перемигиваясь миллиардами звёзд, тяжело повисла над отживающей свой век кировской деревенькой. Фонари на главной и единственной улице не горели уже который год, и только тусклые светлячки редких окон с мерцающими кое-где неоновыми бликами работающих телевизоров робко выглядывали из темноты.

Молчаливо вздымались из бурьяна гнилые, пропитанные сыростью, покосившиеся силуэты покинутых изб с перебитыми хребтами обвалившихся крыш. В центре, у колодца, высилась над домами, будто памятник или иное самое главное сооружение поселения, старая кряжистая ольха, уже сбросившая лист от ночных заморозков. Её мощный шершавый ствол уходил вверх и разваливался посередине на две равные части, смиренно и тяжело подпирающие раскидистыми крючковатыми ветвями навалившуюся темно-синюю бездну неба. Негромко шумела, шептала о чём-то за сжатым полем бескрайняя тайга.

Я уже давно вышел на улицу и, прислонившись к забору, вслушивался в звуки ночи, гадая, каким будет завтрашний день. Ведь я ждал его целый год. День, который даст отчёт короткому времени охот на осеннего вальдшнепа.

Под утро заморосил, шурша по стеклу, мелкий дождик, но вскоре кончился. Отступила ночь, оставив после себя густую пелену тумана, окутавшего спящую деревню. Прокричал петух в соседнем дворе, застрекотала, покачиваясь на ветке березы, белобокая сорока. Разбуженное солнце, пробиваясь размытом пятном сквозь подернувшее небо дымку, лениво вставало над лесом.

Но не прошло и часа, как оно поднялось выше, разгорелось жарким блином и засветило по-летнему ярко и радостно. Вслед за ним очнулся дремавший ветер – легко, словно пробуя силы, он качнул листву на верхушках деревьев, и задул прохладно и ровно, разгоняя застоявшийся туман, снимая с лазурной синевы неба утреннюю поволоку.

Холодный собачий нос украдкой ткнулся мне в руку. Курцхаар, повиливая сигаркой хвоста, заискивающе глядел мне в глаза с немым вопросом: «Не пора ли нам, хозяин, на охоту?». «Да, Цуна, пора!». Прихватив в сенях двустволку и потёртый ягдташ, мы с четвероногим помощником отправляемся в путь.

На дворе - самый конец сентября, недолгое время золотой осени. За околицей, разбегаясь вниз от угора, пестрит яркими красками раскинувшееся от края до края море тайги.

Горят оранжево-жёлтым берёзы, полыхают багрянцем рябина и клён, остроносыми пиками темнеют гряды зелёных елей. По извилистой тропинке, устланной ковром опавшей листвы, я, затаив дыхание от обступившей меня красоты, захожу в этот нерукотворный храм. Журча на холодных валунах переката, весело бежит вдоль тропинки лесная речушка, впадая за поворотом в тихий плёс. На обрывистом берегу, над заводью, склонила печально голову молодая берёзка, роняя золотые монетки листьев в черную воду…

Собака послушно идёт у ноги, лишь изредка тихо поскуливая от нетерпения. У заброшенного выруба, поросшего частоколом мелятника, звучит долгожданная команда: «Ищи!». Курцхаар срывается с места и в мгновение растворяется среди деревьев. Теперь только по хрустнувшей веточке или мелькнувшему порой светлому силуэту я знаю, где работает легавая. Сняв ружьё с плеча, неспешно иду по тропинке. Чутко вслушиваюсь в звуки просыпающегося леса, вдыхая полной грудью аромат осени.

У густого островка ельника, пахнущего хвою и сыростью, протянул звонкую трельку рябчик. И тут же - бархатный тихий шум крыльев вспорхнувшей птицы, сладкий уху любого охотника. Расправив крылья, петушок бесшумно спланировал через дорогу и сел на косматую еловую ветвь. Вытянул по куриному вверх пеструю шею, топорщит черный хохолок. Только я сделал шаг, чтоб сподручнее стрелять было, да вскинул двустволку к плечу, рябчик шасть - проворно скользнул вниз под спасительный полог леса и был таков.
Дальше иду, верчу головой по сторонам, вспоминаю про хитрого рябчика. Да так задумался, что проворонил косого, что выскочил на тропку. Видать, его Цунка с лёжки подняла. Бежит от меня зайчишка неспешно, пружинисто, белые пушистые лапки назад выкидывая. Только я за ружьё, шельмец скакнул в сторону под ёлочки. Я бахнул торопливым дуплетом, да дробь вся мимо легла. Отрывисто тявкая, собака моя вывалила из леса на тропу, прогнала белячка по горячему следу метров сто, да сколовшись, бросила. Ну что же, не везёт в начале, повезёт в конце.

Ведь как ни крути, все эти шумовые зайцы, рябчики – баловство одно, не за тем мы сегодня в лес пришли. Увидеть бы хоть разок, как, проворно обыскивая березняк на легком аллюре, курцхаар вдруг споткнётся о дурманящий запах запавшего кулика и, ухватившись за него носом, потянет по невидимой ниточке сосредоточенно и осторожно, пока не упрётся в незримый барьер, слегка присев на передних ногах и оттопырив антеннкой вверх обрубок хвоста…

Громко, пронзительно запищал где-то в берёзовых мелочах бипер. Развеялись в миг мои думки, и как будто током прошило. Это же ведь Вальдшнепа сработала Цунка!

Быстро, насколько могу, продираясь сквозь плотную стену карандашника. Стараюсь не наделать много шума, но куда там. Трещат, ломаются тонкие берёзовые пруты, шумит под ногами потревоженная опавшая листва, снова и снова предательски стрельнет затаившаяся под ней сушина.

Ружьё в руках, держу его перед собой, как копьё, расчищая стволами дорогу, но упругие ветки, улучив момент, нет-нет, а приложатся хлёсткой розгой по лицу. Бипер кричит уже совсем близко. Вот и моя легавая угадывается впереди, среди паутины веток. Замерла, застыла стрелочкой, указывая куда-то вниз в завал, где разгулявшийся ветер пригнул дугой к земле несколько молодых деревцов. На несколько секунд останавливаюсь, чтобы унять нахлынувшее волнение. Непослушное сердце, того глядишь, выпрыгнет из груди, и слабость вдруг какая-то нехороша дрожью пробежала по телу. Как же мне подойти, подкрасться посподручнее, чтобы не спугнуть сторожкого кулика? Надо бы, надо зайти с боку или с противоположной стороны, чтобы вальдшнеп меж охотником и собакой оказался. Но азарт подталкивает вперёд, шепчет жарко на ухо: «Не мешкай, дурень, упустишь птицу! Иди вперёд, ведь осталось-то совсем ничего!». И я поддаюсь безвольно. Как слон, громыхаю вперёд, готовый к выстрелу в любую секунду. Мушку ружья, что маячит перед глазами, не отвожу от завала, на который Цуна указывает. Но в спешке задеваю ногой за корягу, спотыкаюсь, и … лёгкий свист упругих крыльев взметнулся вверх тенью, взорвавшись в кронах деревьев облачком желтой листвы, что золотистым дождиком медленно оседает на землю…
Ох, хитёр, хитёр лесной кулик! Сколько раз за этот день он оставил нас с носом! Вот курцхаар снова встал где-то на краю зарастающего березняком поля.

Учёный, я уже не лечу на бипер со всех ног, а тихо крадусь между деревьев, выбирая места почище. В прогале желтых листьев завиднелось светлое с кофейными разводами пятно. Это моя Цуна. Стоит, не двигается. Только лёгкая дрожь бьёт по крапчатым бокам. Сжалась в комок нервов, дышит одной лишь птицей, что притаилась рядом. Взяв двустволку наизготовку, осторожно подхожу сбоку. Ещё немного, ещё чуть-чуть. Передо мной горит ржаво-красный пышный куст черёмухи, где-то за ним должна быть и птица. Ещё несколько метров в сторону, и можно будет послать легавую подать дичь под выстрел. Но в какую сторону? Влево или вправо? Решаю обойти слева, и только делаю пару шагов, как вальдшнеп вспархивает с желтого ковра опавшей листвы правее, прикрываясь злополучным кустом! Провожаю взглядом мелькающего среди деревьев кулика, что уже далеко за пределами уверенного выстрела. Но на душе, вместо сожаления об упущенном трофее, восхищение и хитростью птицы, и работой легавой, и напряжённым поединком охотники и дичи. Да, эта партия проиграна, но какой яркой и запоминающейся она была!

У опушки спелого ельника собака потянула в лес. Вначале по деловому, мелко виляя хвостиком, она жадно ловила высоко поднятым носом потоки воздуха, пытаясь выловить в нём что-то очень привлекательное и знакомое, а когда разобралась, вычленила среди прочих запахов струйку вальдшнепиного духа, кралась за ней на осторожных потяжках, словно кошка. В сумраке хвойного леса, метрах в двухстах от опушки, она замерла, вытянувшись стрункой и приподняв переднюю лапу. Глаза её сверлили что-то скрытое у бурых корней вековой сосны. Здесь было посвободней, чем в тесной, трескучей чапыге и захламлённых молодым подростом вырубках. Я без труда выбрал удобное для стрельбы место и, переведя дух, скомандовал: «Вперёд!».

Короткая подводка легавой, и у корней дерева с земли срывается жёлто-бурой вспышкой длинноклювый красавец. Стремительно набирая скорость, он рванул по дуге вверх, умело закладывая лихие виражи между стволов деревьев, свечкой взвился вверх и …. роняя выбитое дробью перо, рухнул пестрым комом вниз, срезанный моим выстрелом.

Курцхаар осторожно подал битую птицу, и в руки мне лёг увесистым теплым кулем самый ценный в мире трофей! Длинный, тонкий клюв, изящная головка с крупными бусинами блестящих глаз, охристая грудь-тельняшка, испещрённая тонкими темными полосками, сильное, упругое рыже-бурое крыло… Не чета весеннему, крупный, разжиревший перед долгим перелётом на зимовку. Вот он, честно заработанный нами вальдшнеп. Я ликую! Наконец-то нам с собакой удалось взять вверх над хитрым куликом!
Бережно подвесив на торока вальдшнепа, мы с Цункой продолжили охоту. И снова дурил нас порой лесной кулик, и были промахи, но были и трофеи…