На учебном поле

Полторы недели мой молодой курцхаар летал по полям и спарывал все подряд. Горю моему не было предела — у легавой отсутствует чутье! Целый год жил я мечтой и надеждой о первоклассной собаке — и вот все рухнуло. Не знал я, что и делать.

Но понемногу стал успокаиваться. Что ж, думаю, чутье, хоть и слабое, все-таки есть, для уток хватит, буду «утятником», как и был. А там — заведу настоящего лягаша.

Нужен, конечно, совет, вдруг чей-нибудь «собачий сын» тоже терял нюх? Натаска собак с этого года запрещена — только в охотничий сезон! Вот тебе, бабушка, и юркни в дверь… Натасчики шумят, пресса волнуется, статьи, видеоролики, комментарии… Это наглый произвол! — кричат одни. Нет, это гуманизм! — возражают другие. Тут и эксперты собачьих наук, и биологи, и охотоведы. Сверкают клыки, летят перья, брызжет ядовитая слюна… Из какого болота вылезла жаба, с ходу не разберешь, то ли от Гринписа, то ли от бизнеса.

Не успели очухаться, еще новость: африканская чума свиней! Идет с юга. Перебить кабанов на Кубани! А она уже в Ивановской, в Тверской. И уже отчеты — перебили десять тысяч! Мало! Всех перебить. А тут и птичий грипп! А мы его и не забыли — фотографии дохлых уток, мужики, гоняющие гриппозных курей, ошарашенная деревенская бабка, а в Думе — наш любимый либерал-демократ с криками раздать наконец народу ружья и встретить огнем заразную перелетную птицу на весенней охоте!

Исследования, микроскопы, снимки обнаженного вируса. Наверное, думаю, вакцину будут впаривать! Нет. Странно. Оказывается, не вакцину, а печи! Печи для сжигания заразных зверюшек. В обязательном порядке, в каждое охотхозяйство — 300 тысяч рублей, себестоимость — десять. Отлично, думаю, и налогами их, охотхозяйства эти! Бизнес! Но, оказывается, это не все, идея гораздо шире!

Родина моя малая, Курско-Белгородская — сестры у меня там, слезы льют: прощай, домашняя свининка! Что случилось, фермеры? Чума! Карантин. Дороги перекрыты. Санэпидемстанции, полиция, охранники по дворам ходят, свиней считают…

И вот, господа охотники, представьте… Ночь. Луна. Тихоструйный Псёл. Лодка. На веслах — баба. А в ногах у нее — что бы вы думали? Она, ее любимая чушка! Куда ты, контрабанда? Из Белгородской — в Курскую… Эх, милая, и в Курской, и в Полтавской, и на всей Украине — одна и та же чума. И только в свинокомплексах стерильно и безопасно. Неужели ты не понимаешь? В это время (извините, господа охотники) — реклама. По всему ночному небу, над Россией, Украиной и даже до края земли — силиконовая свинина компании М…ТОРГ— мы кормим людей!

О великий бизнес, покоритель вселенной и князь этого мира! Отчего они вечно голодные, твои верные псы: финансисты и чекисты, сенаторы и полицмейстеры, доктора и прочие химики? Вопрос риторический, а ответ простой: у них своя охота…

И вот сижу я у села Песчаного на берегу реки Псёл и думаю… Пчелы надо мной гудят… А я думаю: нет, чудеса бывают! Те же пчелы, к примеру… Была недавно у бывшего московского мэра пасека, 150 домиков. Пустяк, казалось бы? Ан нет! Он и Москву накормил, и Подмосковье, и даже до Петербурга ели все и насытились! До сих пор гоняет меня участковый, если выйду я торговать своим курским гречишным да липовым, — нельзя, уже сыты все!

И в Шатуре — чудеса. Построил я себе домик, переехал из охотничьей землянки, приходят электрики, счетчик на столб шлеп! — 30 тысяч. За что вы меня — спрашиваю. Смеются — бизнес! За электриками газовщики — кривая труба метра три и кран на конце. Сколько? 300 тысяч… Ух ты, эти точно под дых!

Ну, товарищи олигархи, ну, господин президент, ну можно мы бригадку организуем: я — слесарь, Подковкин — сварщик, Слава Некрасов — золотые руки, да мы тут за тридцатник… И конкуренция опять-таки, рынок, говорят, у нас… Нет, нельзя! Артели вам тут подавай, малые предприятия, охотхозяйства… Это не бизнес! Бизнес — это… извините, господа охотники, реклама. Над Россией и Белоруссией, над Украиной и Казахстаном, по всему небу и даже до края земли: Газпром — национальное достояние!

Сижу я на краю бездны, свесил туда лапти свои мужицкие и думаю: чудес-а-а-а! Чего только не было — и крепостничество, и колхоз, и Гулаг, и банк, и… — все на меня!

Три недели перетряхивал я социальные сети и выбирал нужных мне золотых рыбок. Первая рыбка, очень конкретная: проверка чутья на подсадном перепеле. Стойка 3–5 метров от перепела — отлично, 1–3 метра — хорошо, чутье — в порядке. Переходим к натаске по вольной птице. Нет стойки — тренируем на подсадном, 4-5 работ в день, пока не научится стойке. И вторая рыбка, весьма утешительная: бесчутые собаки очень редки!

Еду на Птичий рынок, выбираю из садка самого бойкого перепела, привожу, сажаю в вольер, стелю ему травки, наливаю водички. Петушок доволен, лопает зернышки, щиплется, выпускаю в сад — летает!

…Утро мы встречаем на нашем учебном поле. Гуляем. Ждем ветерка. Привязываю к перепелу белую тряпочку и оставляю его в кустике травы. Просыпается ветерок, и мы заходим. Небольшой челночок, ближе, ближе, вот курцхаар дрогнул, повел — и встал! Стоит. Подхожу. До перепела — вижу белый лоскут, чуть больше метра. Ну вот, слава Богу, все нормально. Ногой вышугиваю птичку, она взлетает, рявкаю — «сидеть!», песик садится. Ну вот…

Еще парочка работ — расстояние до перепела не больше трех метров, но стойка уверенная. Еще стойка — командую «вперед!» — пес делает шаг. Подсадной, молодец, взлетает, песик — стоит. Сидеть! Садится. Ну вот…

Убираем учебный экземпляр в машину и идем искать дичь. В овраге — болотце. При подходе поднимаются два дупеля. Эх! Они-то нам и нужны! Увы… Идем вдоль оврага вниз. Пусто. Возвращаемся по другой стороне — когда-то со спаниелем я поднимал здесь куропаток. Нет, поднимаются только чибисы и с печальными криками улетают.

Подходим к болотцу, и вдруг я вижу, как в вершинку садится дупель. Вернулся! Долгоносик ты мой! Ветер — в лицо, и я пускаю песика. Он идет краем болота, и вот, метров за десять — потяжка, но я не верю! Три шага — стойка — я не верю, нет…

Подхожу, чувствую, колотит меня — еще несколько шагов, и вот я уже возле собаки. И тут — вылетает дупель! Шмель оглядывается на меня: видишь? И садится. А я падаю в траву, и обнимаю его, и лезу целоваться, а курцхаар отстраняется — сдурел ты, хозяин, что ли? Сдуреешь, говорю, тут с вами… Господи, услыхал Ты меня…

Поднимаемся от болота к островку мелколесья — там живет мой старый знакомый коростель Шаляпин. Шмель идет челноком… Стойка! Подхожу — тороплюсь — нервы. Вперед! Он делает два шага и в трех метрах от его носа поднимается коростель.

На следующее утро — две стойки по коростелям и стойка по дупелю у того же болотца. Меряю расстояние: от нашего капризного собачьего носа до чудесного учебного дупеля восемь больших шагов.

И тут меня наконец отпускает. Песик, господа охотники, с чутьем! А поле! А небо! А душа… Поет! И не говорите мне, пожалуйста, что у меня слуха нет, я знаю.

Двадцать пятого июля открывается охота на болотно-луговую дичь — мы поем! В синеглазой Шатуре уже продают путевки — мы поем! Все готово, и двадцать шестого на целых четыре дня… Песня моя! И — вдруг… Дубиной по роялю…

Валяется мой охотничий пес после утренней учебы посреди кухни — охотницкая жена, думая о чем-то своем, о женском, идет с тарелкой… Как он жив-то остался?.. «Это я чуть не разбилась!..» Захромал песик. «Это я захромала!»

Извини, дорогая, конечно, ты. Ты захромала, курцхаар захромал, старый спаниель — тоже захромал! И даже у «синей кобылы мицубиськи» заскрипело правое копыто — полетел подшипник. Ты, кстати, на какую ногу захромала? Так… И ты — на правую, и собаки, и машина. Случайное совпадение.

Эх, думаю, Господи, был я комсомольцем, думал, что все случайно на этой Земле, и непонятно, зачем мне эта полосатая жизнь… А теперь вижу я, что давишь Ты волюшку мою вольную, прижигаешь Ты страсть мою неодолимую и гордость мою ломаешь — терпи! Еще и радоваться велишь!

Чешу я репу свою нечесаную и думку гадаю… Молюсь, конечно, куда денешься — темные мысли со всех сторон. Опускаюсь в глубокое сердце и жду… Избави душу мою от печали…