Наш микроавтобус мотало на выбоинах одной из юго-восточных магистралей. Мы мчались снимать очередной бестселлер о рыбалке. Причем каждый из компании обещал, что именно его сюжет будет шедевром.
Некий пропыленный поселок с традиционным базаром под выцветшим небом стал последней остановкой на трассе. Мужики сказали, что отсюда начинается девственная ненаселенка, поэтому нужно как следует затариться. Закупили всего по полной, аж брызговики легли на асфальт. Пора было трогаться, но пропал один из наших спутников — Саня. Растворился без осадка в горячем воздухе. Наше негодование бурлило и просилось наружу: вечно он так, о товарищах совсем не думает!
А у Сани, похоже, было чутье драматурга: он появился ровно до того градуса, когда терпение толерантных людей, то есть рыбаков, то есть нас, могло лопнуть.
— О! — воскликнул он, приподнимая мешок. — Молочный и парной.
— Барашек?
— И сом тоже.
— Какой такой сом?
— Не торопи, увидишь!
Саня был помешан на сомах. Вообще в нашей компании каждый лелеял свою мечту, имел свой диагноз, что ли. Серый бредил лещом. В его понимании все, что было меньше печной заслонки, именовалось подлещиком. Леха, мастер на все руки и рыбак от Бога, чемпион всяческих соревнований по истреблению рыбы, жаждал выудить сазана — единственного и неповторимого. Ему уже двадцать лет снился тот «кабан», который таскал его семнадцать часов на байдарке по здешним ерикам. Каждую ночь снился. Вовик, человек без ярко выраженных желаний, был всеяден и с деньгами, но всему предпочитал хорошую компанию. Кстати, автобус был его, бензин его, выпивка тоже за его счет, к тому же — а это уже по секрету — Вовик был продюсером нашего рыболовного сериала. Похоже, он был единственным нормальным человеком в нашей компании и мог рассчитывать, что мы всем скопом будем загонять для него рыбу. Что касается меня, то я был рыбак по недоразумению. Кто-то ловил, а я снимал. Бывало, конечно, что с крючка, но чаще на камеру. Это у них — лески, поплавки, палки, а у меня — объективы, резкость, диафрагма, разные ракурсы интересные...
Брызговики хлопали по соленым кочкам, в открытые окна влетали и вылетали стрелы тростника. Останавливаться не рекомендовалось: облако пыли тотчас догоняло, накрывало и — прощай, рыбалка! У Вовика была жесточайшая аллергия на плотные клубы солончаковой пыли, так что мы спешили к берегу, под раскидистые ивы, к изумрудной полоске сочной травы, отделяющей песчаный пляж от знойной степи.
Густая тень приятно выдавила раскаленный воздух из салона авто. Колеса уютно вмялись в тугую землю. Взведен ручник, поставлена передача. Мы на месте, о котором так долго и по-своему мечтал каждый.
— Дровишки, дровишки! — суетился Саня, выворачивая какой-то трухлявый пень.
— Аккуратней! В нем могут быть шершневые гнезда, — Леха знал, что говорил.
— Ой! Ой! — Саня двигал лопатками и вращал глазами. — Ползет, ползет!
Он балансировал в позе гимнаста, встающего на мост.
— Что ты крутишься, как бекон на сковородке? Это всего лишь кузнечик.
— Ребята, раков не желаете? Дешево отдам.
Под деревом стоял мужик неопределенного возраста с мятым эмалированным ведром. Забыв о шершнях и деликатесах восточной кухни, мы окружили пришельца. Раки! Хорошие раки. Усатые, зеленые, глазастые, хвосты что у океанских братьев лобстеров. И всего-то за сотню ведро.
В пне шершней не оказалось, он лег фундаментом в костер и, уютно потрескивая, обещал барашку добрые угли. А пока языки пламени лизали мятое эмалированное ведро, раки краснели, набираясь стыда и аромата специй.
— А мариновать не надо? Перчику, лучку, соли, наконец? — Серега разматывал свои донки над Саниной головой.
— На худой конец, может, и надо, а это — парной ягненок. Вы, парни, не ели настоящего шашлыка… Серый, тряс бы ты своими крючками над чьей-нибудь другой головой. Неровен час, грузилом голову проломишь.
Саня колдовал над мясом. На него вкусно было смотреть. Для шашлыка он не признавал ничего, кроме парной ягнятины. А в качестве шампуров не признавал ничего, кроме гибкой лозы. Он презирал всякие соусы, соли, перцы и прочие приправы. Только молодое парное мясо. Только крупно нарезанные овощи. Словом, наш Саня был натуральный человек.
— Для шашлыка, — говорил он, — нужны две вещи: парная ягнятина и добрые дрова, все остальное шелуха — специи, соусы всякие там. По вкусу добавляется только обильное слюноотделение. Вот.
Брызнув соком на пепельно-алый жар углей, Саня плавно уложил искусно нанизанные ивовые прутики на импровизированный мангал, хитро сплетенный из той же лозы, и вызвал у всех первый приступ слюноотделения.
Раки тем временем уже хрустели своими панцирями в наших руках. Мы выворачивали им хвосты и конечности, запивали пивом.
— Может, чего покрепче, мужики, а? С приездом все-таки.
Мы повернули головы. Пришелец, что принес раков, слившись с пейзажем, все это время, оказывается, был среди нас. В руках он держал сосуд, предназначавшийся для «с приездом».
— Мы вообще-то на рыбалке не употребляем.
— Домашняя, парни. Для исключительных случаев, значит. Чистое зерно.
Чувствуя нашу нерешительность, мужик уже откупоривал емкость.
— Хлебная, говоришь? Нарушим правило? А, мужики?.. Ни хвоста, ни чешуи! Не тронь святое. Спугнешь! — все это, сказанное почти хором, слилось с шорохом одноразовой пластмассы. И сразу последовал дружный выдох.
— Хороша-а-а! Мужик, как тебя, говоришь?
— Зови Панкратычем.
Напиток был... Едва уловимый привкус сивушных масел лишь ставил его в один ряд крепких жидкостей. Все же остальное в нем присутствовало и сочеталось в высшей степени гармонично: и плодородие земли, и девственная экология воды и воздуха, и щедрость солнца. Первые глотки этого чуда упали в наши желудки, растеклись природным теплом по всем закоулкам. Захорошело.
— Как хорошо! Вырвались! Приехали сюда! — лились наши восторги.
От костра потянул ветерок. Панкратыч чутко подернул ноздрями:
— Однако горит ваш барашек.
— Не-е! В самый раз. Легкая корочка допустима.
Всем было очевидно, что под такой закусон продолжение просто неизбежно. Наверное, поэтому Панкратыч непонятно откуда извлек второй сосуд, содержимое которого показалось даже приятней первого. За вторым был третий. За третьим — первая из закромов Вовика. Густые сумерки ложились туманом на заповедные места. Сухая ива горела жарко. Жарко было и нашим лицам. Мы были наполнены до краев химическим теплом выпитого. Туман заставлял ежиться. Говорить никому ни о чем не хотелось, да и не моглось. Засиделись. Все шло к тяжелому утреннему раскаянию… И вдруг раздался всплеск. Обычно он заставлял всех хвататься за спиннинги, но не тут-то было: все, кроме Серого, остались у костра.
— Ща, мужики, поставлю донки, — Серега растворился в темноте, волоча охапку своих чудо-снастей.
— А ты готовь свой синематограф.
Какое-то время в тумане шарахались звуки: хруст веток, шелест тростника, свист раскручиваемой лески и упрямое сопение. Потом наступила тишина. Весь в отборном репейнике появился Серый.
— Ну что? Камеру доставать или до утра подождем?
— До утра, до утра! — Серега растянулся у костра на песке и засопел.
Утром я выполз из палатки. У потухшего костра лежали две фигурки, два тела. Одно отдаленно напоминало Серегу, другое оказалось Панкратычем. Пусть спят! В нашем деле вовремя остановиться — большое искусство. Я чувствовал себя отменно. Тишина и свет звали немедленно припасть к видоискателю камеры. Движение воды под тонким покрывалом тумана, капли росы на чутких паутинах, изгиб реки в песчаных косах — эти виды направляли объектив моей камеры, руководили моим сознанием, и с этим я ничего уже не мог поделать («видосы» — хорошее слово придумал один мой знакомый оператор, правда?). Примостившись на крутояре, я пытался поймать крупный план нити тумана, повторяющей движение воды в суводи; любовался игрой света и тени; выстраивая композицию кадра, буквально растворялся в туманности, плывущей над рекой… И вдруг услышал слабое «По-мо-ги- те-е!»
Того, кто это прохрипел, должно быть, сильно мучила жажда, или он очень долго не раскрывал рта. Может, кто из парней свалился с обрыва, не донеся утреннюю нужду? Внизу по узкой полоске суши ходил некий персонаж в болотных сапогах с дюралевым спиннингом в напряженных руках. Правда, сказать «ходил» будет не совсем верно. Кто-то неведомый и могучий таскал его, а мужик упирался и, похоже, из последних сил. Я взял фокус и, нажав на кнопку записи, стал медленно наезжать трансфокатором, укрупняя перепуганное лицо мужика.
— Ну помоги же!— взмолился он.
Наши взгляды встретились: мой — смотрящий через видоискатель, и его — переполненный до краев отчаянной мольбой. Я не мог остановить камеру, уж очень выразительно было лицо мужичка. Да и сам момент казался знаковым. Должно быть, то, что скрывалось под водой, весило минимум как среднестатистический рыболов.
— Помоги! — человек готов был заплакать.
Невская катушка, от усталости давшая «восьмерку», изодрала в кровь его руки.
— Парни, подъем! Тревога! — заорал я что было дури и воздуха в легких.
Камеру, однако, не остановил, а лишь плавно снял со штатива. Мой истошный вопль был понят правильно и буквально. Парни, кто в чем, появились мгновенно. С оружием. Саня и топор, Серый и тополиный кол, Леха и багорик для рыбы. Живописный десант замыкали Панкратыч с пустой бутылкой и Вовик с носовым платком.
— Что? Где? Кого?
В этот момент из пучин поднялось огромное желто-бледно-зеленое брюхо. Оно перевернулось, показалась черная спина, а затем широкая и отнюдь не добрая улыбка. Казалось, в утыканную частыми мелкими зубками пасть можно бросить кирпич и целую вечность ждать, пока тот долетит до «дна». Маленькие поросячьи глазки злобно сверкнули. Пасть захлопнулась так, что нас обдало ветром. «Оно», изогнувшись, потянуло. Мужик в болотных сапогах рухнул на колени. Невская «старушка» сипела и хрипела, разбрызгивая кровь в стороны.
— И давно ты с ним? — спросил Леха.
— Да с вечера таскает, гад. Решил перед отъ-ездом бросить напоследок, а он взял и… — мужик уже стоял на ногах, а чудовище, по видимости, устало и решило сдаться, или задумало что хитрое.
— Ну, ничего! Ты успокойся и подводи потихоньку. Силы-то есть? А то давай подержу, — Леха переложил багорик из руки в руку.
— Не, я сам.
Через какое-то время огромный сом всплыл субмариной у наших ног. Его взгляд по-прежнему был недобр. Если честно, я таких еще не встречал. Ни рыб, ни взглядов. Все напряглись. Леха занес багорик. Камера хладнокровно фиксировала драматический момент…
Опять глаза «пойманного» мужика вспыхнули ужасом. Рыба провернулась гигантской турбиной. Невская катушка жалобно взвизгнула. И если бы не Саня, ухватившийся за один сапог, и не Вовик, успевший схватиться за второй, если бы не Лехин багорик поддевший хлястик телогрейки, и не Серый, протянувший свой кол в нужном направлении, Панкратыч бы не сказал:
— Чуть не ушел, леший!
Мужика втащили на берег. А он, молодец, удочку не бросил. Все стояли, переводили дыхание. Вдруг Панкратыч вздрогнул, как будто что увидел — так обычно актеры изображают внимание, — и пальцем показал:
— Мужики! Он там...
Все повернули головы и сфокусировали взгляды на катушке. Она тихонько вращалась, плавно стравливая мохнатую, сильно измочаленную плетенку. Возникла пауза. Хорошая пауза. Как у Гоголя, когда приехал ревизор.
Пока до всех медленно доходило происходящее, катушка все ускорялась и уже начинала поскуливать. Наконец дошло, и мокрые сапоги, телогрейка полетели в стороны. Подтащили! Зубастая улыбка опять уткнулась в берег. Из угла страшной пасти прилипшей папироской свисал изжеванный твистер.
— Рукавицу давай! — орал Леха, держа чудовище за нижнюю челюсть багориком.
Какая рукавица? Зачем? Леха, сердясь, что его никто не понимает, сорвал с головы панаму защитного цвета, намотал на руку и, изловчившись, схватил зверя за щетку зубов нижней челюсти. Сом, выпучив глазки (и почему этой могучей рыбе достались такие пуговицы?), вошел в штопор. Но Леха, что твой летчик-ас, штурвал не бросил, хотя его и самого завернуло винтом. А рыба, получив точку опоры в виде Лехи, изогнулась еще туже и, как гигантской косой, провела хвостом по узкой полоске суши под крутояром. Из мутной воды поочередно появлялись головы, последней вылетела усатая пасть, сом снова изогнулся, готовясь к новому рывку. Но Саня опередил.
— Даешь наркоз! — крикнул он и опустил обух топора, попав в самое чувствительное место сома: когда сом получает сильный прицельный удар по верхней губе, он вытягивается бревном и молчит.
— Раз, два, три… — мерил шагами Вовик.
Теперь сом лежал на солнцепеке грудой мяса, по пиявкам на его гигантском черепе ползали мухи, и над ним ходил некто двуногий. Таков был печальный итог. Фатальности встретились, и от участников этой встречи не зависело ничего. Просто кому-то повезло, а кому-то не очень. Так происходит всегда, монетка, как правило, падает плашмя.
Ошалевшего от счастья мужика поздравляли, хлопали по спине, тыкали кулаками в грудь, трясли руки:
— Ну, ты даешь! На гнилую плетенку! Ну 0,4, но гнилая же! На твистер с унцовой головкой! Не-е, ты даешь, мужик! Молодец!
— Собирался уже возвращаться домой, — в который раз объяснял счастливый мужик, — отпуск закончился, пора. Да решил бросить напоследок, отметиться на вечерней зорьке. Шваркну, думаю, разок и спать. А тут вон как сложилось. Хорошо, вы рядом оказались. Десять часов он меня волоком по берегу мотал. Всю ночь. Как не ушел — не понимаю.
— А меня сазан таскал на байдарке. Да так и ушел. Давно это было. В студенчестве, — Леха задумался, должно быть, вспоминая себя стройного и с густой шевелюрой, и вдруг изрек: — Взвесить бы надо.
— А как? У нас безмен всего до двадцати килограммов.
— Давай безмен, крепкий кол (Серый, твой не пойдет) и веревку.
Вот что значит кандидат физико-математических наук! Кола не нашлось, был лом. Одним концом его уперли в корень на самом краю обрыва, за другой завели крюк безмена. Лом располагался горизонтально, и в точке, ближней к корню, на репшнуре подвесили рыбину. Получились разноплечие весы. Умножили показания безмена на «отношение» плечей и получили…
— Двадцать на семь с половиной… Двадцать на семь с половиной. Ну, умножьте кто-нибудь! — Леха держал побелевшими пальцами кольцо безмена.
— Стоп! — сказал я. Все замерли и повернулись на мой голос. Я подошел и каждому пожал руку.
— Спасибо! Снято!
Комментарии (0)