По поводу толков о необходимости воспрещения всякой весенней охоты

Весенняя охота для известной части нашей охотничьей публики давно уже является как бы бельмом на глазу, и отдельные голоса о ее запрещении раздавались еще задолго до издания пока действующего закона об охоте. Нет-нет да и услышишь, бывало, что корень всех зол, всех наших охотничьих бед, нашего дичеоскудения находится ни в чем ином, как в весенней охоте. Тогда это даже как-то торжественнее выходило.

Весна — период обновления», «весна — период любви в пернатом царстве, период созидания потомства» и тому подобные высокопарные фразы сопровождали чуть ли не каждую статью о весенней охоте. И чего-чего только не взваливали тогда на нее! И вальдшнепов-то стало меньше потому, что их перебили на тяге, и тетерева-то исчезают потому, что их чуть не поголовно истребляют на токах, и прочее! Словом, из весенней охоты противниками ее был создан целый вопрос, и вопрос этот, как видите, не сходит со сцены и до сих пор.
В чем опять «провинилась» весенняя охота? А в том, видите ли, что весенние охотники, «рядом с дозволенными вальдшнепами, глухарями и косачами», бьют всякую дичь, не исключая и самок. Да, все это, к сожалению, было. Хотя и далеко не в прежних размерах, но били всякую дичь, не исключая и самок. Но ведь случилось-то это не потому, что разрешена была охота весной на некоторую дичь, а потому, что и во всем своем объеме закон 3 февраля остался лишь «гласом вопиющего в пустыне». Остался же «гласом вопиющего» этот закон, в общем, за исключением некоторых частностей, закон вполне хороший, только потому, что лица, на которых до поры до времени возложено было наблюдать за его исполнением, не были материально заинтересованы, отнеслись к этому делу индифферентно, а охотничья публика оказалась настолько некультурной, что воспользовалась этой индифферентностью в другую сторону. «И зайчик, и рябчик, и дупель» бились охотниками только потому, что смотреть за ними почти никто и не пытался.
Предметом специальной весенней охоты у нас, главным образом, служили и служат глухари, тетерева, утки, вальдшнепы. Более ограниченное распространение имели и имеют охоты на лебедей, гусей, журавлей, белых куропаток, бекасов, турухтанов и зайцев.
Глухари, а в особенности тетерева, осенью настолько строги, что, если бы не существовало любовного влечения их самцов, дающего еще возможность кой-что поделать с ними, то, по всей вероятности, не было бы в это время и никакой специальной охоты на них. Поэтому-то при весенней охоте на этих оседлых представителей наших лесов имеются в виду исключительно глухарь и черныш, представляющие собою в это время и для барина, и для мужика несравненно более интересный и легче достающийся кусочек, чем не столь видные, менее увлекающиеся и потому более осторожные глухарка и тетерка. Вследствие этого последние, если и становятся весною жертвами «охотничьей невоздержности», то далеко не в таком большом количестве, как это многим кажется.

Совершенно иной характер носят глухариные охоты в остальное время года. По легкости добывания летом старый глухарь уступает свое место всецело глухарке. Последняя осторожна и строга с весны только до тех пор, пока не принялась за высиживание яиц (конец апреля). Но от посягательств человека ее можно считать застрахованной вплоть до вывода детей. На гнезде она сидит так плотно, что пройдешь иногда от нее в 5 шагах — она не пошевелится. Место для гнезда она выбирает всегда такое неприметистое, ничем не бросающееся в глаза, что наткнуться на него так, чтобы найти гнездо, дело чистого и притом очень редкого случая. С гнезда она сходит редко, далеко от него не отходит, и потому даже с хорошей собакой и в таком месте, где глухарей много, времени потратишь не мало, пока найдешь хотя одно гнездо глухарки. Но как только она вывела, найти ее с собакой и уничтожить при этом весь выводок становится несравненно легче, чем одиночного анахорета-глухаря. Материнские инстинкты развиты в ней не менее сильно, чем у других птиц, и, в попытках отвратить грозящую птенцам беду, она первою складывает свою голову. Различий между молодыми, пока они не совсем взматереют, понятно, не делается.
Что же сказать про охоты на осиннике, на «камушках», на присадистых деревьях и пр.? Взматеревшего глухаря и тут каждый, разумеется, предпочтет глухарке, но т.к. он в это время ничем не увлечен и добыть его становится нисколько не легче, чем глухарку, то и те и другие бьются на этих охотах одинаково. Вся разница упомянутых охот, по сравнению с летней, заключается только в том, что глухари к этому времени окончательно матереют, становятся строже, и потому на этих охотах их столько не убьешь, сколько летом, из-под собаки; количество же убиваемых на них самцов и самок будет приблизительно одинаковым.
Все сказанное о глухарках почти в одинаковой мере относится и к тетеркам — с той лишь разницей, что, несмотря на более повсеместное распространение последних, убивается их весною в процентном отношении еще меньше, чем глухарок. В течение июля выводки опустошаются больше чем на половину, и почти каждый охотник считает за особый шик забрать выводок вчистую. Молодые самцы и самки убиваются в это время приблизительно в равных количествах.
На осенних и зимних охотах (с собаками, с чучелами, с подъезда, из ямок) оба пола бьются тоже приблизительно поровну, но т.к. охоты эти, в общем, менее развиты и тетерева тогда уже строги, то убиваются они в значительно меньшем количестве.
Для более успешного подманивания селезней — собственными ли средствами или при помощи так называемой криковой утки — приходится садиться в такую засаду, стрельба из которой по уткам, налетающим случайно, в высшей степени затруднительна да и совершенно не входит в планы охотника; присаживаются же при этом и, следовательно, бьются почти исключительно селезни.

Весенняя охота на вальдшнепов распадается на два совершенно разных и по характеру, и по времени производства, и по своим последствиям вида, — стрельбу их на тяге по зорям и дневную — на высыпках.
Охоту на тяге добычливой назвать нельзя, как по сравнительной нелегкости стрельбы в сумерках, так и потому, что строго определенных путей у тянущих вальдшнепов нет: сегодня они тянут больше одним местом, завтра — другим. Убить в вечер 5–6 вальдшнепов — весьма редкий и исключительно счастливый случай. Один, два, ни одного вальдшнепа в вечер — вот обыкновенно. Притом же убиваются тут, как уже достаточно выяснено, почти исключительно одни самцы. Поэтому мнение, что стрельба вальдшнепов на тяге повлияла на уменьшение их количества у нас, совершенно неосновательно и опровергается уже тем простым обстоятельством, что убыль вальдшнепов стала заметной даже в таких местностях, где охота на тяге почти не производится.

Совсем иное происходит при стрельбе вальд­шнепов на высыпках. Стрельба на подъеме, как вообще чаще практикуемая, притом же при полном освещении, легче, чем на тяге; отсутствие листвы еще более облегчает эту стрельбу. Убить поэтому в охоту 5–6 вальдшнепов — явление заурядное, а в более южных местностях, где, вследствие малолесности, пролетный вальд­шнеп оседает на небольших пространствах, счет убитых ведется чаще всего уже на пары, и возможность взять там в один раз 10–15 пар вальдшнепов представляется несравненно чаще, чем убить 5–6 штук на тяге. Но это все бы еще ничего, в крайнем случае с этим можно бы было и помириться, да скверно то, что при этой стрельбе не менее, как наполовину, убиваются и самки, в чем я неоднократно убеждался сам, вскрывая битых на высыпках вальдшнепов в одной из южных губерний. Отсюда становится понятной убыль вальдшнепов и в тех местностях, где их весною почти не трогают.
Следовательно, если причину убыли вальдшнепов видеть только в весенней охоте на них, игнорируя совершенно осенние высыпки, на которых самок бьется не меньше, чем весной, то приписать ее приходится исключительно стрельбе их на высыпках, а никак не на тяге.
Сейчас есть немало мест — и такие места, конечно, известны не мне одному, — где весенняя охота давно уже или вовсе не производится или практикуется очень мало и притом вполне правильно, и однако же, несмотря на это, никакого улучшения там летней охоты на местную дичь не только не замечается, но, напротив, с каждым годом она становится все хуже и хуже. И причина этому там только одна: безалаберная летняя охота. Но главное еще не в том, насколько улучшатся результаты летней и осенней охоты дичи, убиваемой весною, а в том, что вполне рассчитывать на это улучшение, каково бы оно ни было, можно только тогда, когда будет установлен абсолютно надежный надзор.
Заканчивая этим ряд соображений, на основании которых домогательства безусловного воспрещения всякой весенней охоты я считаю неосновательными и, при существующих у нас общих условиях охоты, даже неуместными, нахожу не лишним сказать, что домогательства эти, в некоторых отношениях, мне кажутся странными и непонятными.