Зачем вальдшнепу длинный клюв?

Сколько себя помню, жил охотой. Отнюдь не добычей – нет! Охота жила во мне. Она потихоньку подбиралась ко мне, сначала от деда, потом от отца, парализовала волю, да так, что и по сей день я остаюсь неизлечимо больным, так и не найдя в себе сил противиться ей.

С детских лет она притягивала, манила, очаровывала и дразнила. Огорчала до слез, когда меня, 7-8-летнего шкета, почему-то не брали с собой. Радовала и умиляла(и опять до слез), когда решение оказывалось в мою пользу. Сидя на заднем сиденье ИЖа, с тяжеленным рюкзаком на хрупких плечах, я держался занемевшими пальцами за отца, крепко к нему прижимался и был неимоверно, безмерно счастлив.

Счастлив оттого, что опять с ними – мужиками и собаками, котелками и топорами, ружьями и патронташами– в лодке, шалаше, у костра. Пью чай с ежевикой, хлебаю большой и почему-то неудобной деревянной ложкой из котелка немудреное походное варево из коростелей (по причине, всем легашатникам известной, отец называл их лентяями).

Чищу рыбу и пробую, обжигаясь, на соль и перец уху, одновременно замечая добрую улыбку на отцовом лице. Пеку картошку и охраняю стан в связи с отсутствием взрослых. С любопытством разглядываю удивительно красивые брови черныша, помятого легашом. Радуюсь добыче и одновременно жалею перебитую дробинкой утиную лапку.

Вожусь с использованной гильзой, безуспешно пытаясь выковырнуть то, что взрослые называют непонятным словом «же-ве-ло». Копаю червей. Ломая ногти, пытаюсь отвернуть дерн. Наловив пескарей, ставлю жерлицы. Жалею пожеванного пескаря…

Первый пробный выстрел, приклад под мышкой – иначе палец не достает до спускового крючка – и непонятное чувство от попадания в консервную банку, повешенную на сук. Вершина торжества – чистка ружья (отец доверил). Неумело, но с очень серьезным видом пытаюсь навернуть тряпочку на вишеру.

Разлетающийся веером утиный выводок; дуплет вдогонку; капканы; лосиные рога на стене; ни с чем несравнимый запах великолепных крепких белых грибов, заставляющий шевелиться ноздри; дрогнувший и уходящий под воду поплавок; пьяный липкий запах мятой земляники; провяливающиеся на ветру и солнышке плотва и подлещики.

Белое безмолвие полей, прочерченное едва уловимыми издали лисьими, реже – заячьими следами; взорвавшийся из-под снега черныш и торопливый, едва не запоздавший, но все же удачный дуплет; застывшие на снегу седые капельки крови и еще теплое выбитое перо; набегающие кабаны. И незабываемый, желанный и вместе с тем обыденный – как без него?! – притягивающий все живое, согревающий, а порой и сохраняющий жизнь, едкий до слез дым костра.

Березовый сок; жаворонок над освободившимся от снега полем; струящееся над землей, идущее от нее прозрачное марево; шавкающий на луже селезень; весеннее ласковое солнце; кричащий и выдающий причудливые пируэты в полете чибис; гусиные стаи; последний подледный лов; тетеревиное бормотание и почти магическое чуфыканье; первый, налетевший и упавший прямо под ноги после выстрела вальдшнеп.

Сигарета, блаженная первая затяжка; выкипающий котелок; промокшие соль и спички; великолепный, достойный восхищения дуплет по двум неожиданно и одновременно поднявшимся бекасам. Оглаживаю чуть подрагивающими пальцами голову легаша, снова закуриваю – это надо осмыслить – и улыбаюсь непонятно чему…

Первый лед, окунек на бисер; уместный, почти жадный глоток чая с лимоном; уроненные в лунку и безвозвратно пропавшие ключи зажигания; пробитое колесо, почти на руках вынесенный «жигуленок»; проваливающийся под тобой предательский первый лед, немое бездействие стоящих неподалеку товарищей, стакан водки (как приз победителю) и жаркий костер.

И опять бесконечные километры бездорожья, ночевки, споры до хрипоты на что лучше берет и куда следует поехать, поломки, гаишники, разрешения на право охоты, комиссии...

Поездки более чем за сотню километров к ветврачу, глаза дратхаара, увидевшего у тебя в руках шприц и безропотно ложащегося на пол, готового принять от тебя помощь. Вытащил я его тогда, когда пенициллина не хватало даже для лечения людей, выходил.

Лицензии, загоны, котелок со снегом над костром, сломанная лыжа. Идеально выкуневшая белая мездра лисицы, пара енотов в поваленном и почти сгнившем стволе дерева; куница, повисшая после выстрела на самой макушке почти десятиметровой елки; искрящийся на полуденном солнце снег. И не баня (сауна) под пиво после комфортного сидения на вышке на толстом войлоке, а ночная смена в горячем цеху после 20-километрового хождения по зимнему лесу за парой белок.

Все это – ради чего, спрашивается?..
Внучка крутится под ногами: «Дед, ну мы будем патроны заряжать?» Легаш, лежащий на полу, как бы присоединяется к прозвучавшему вопросу и из солидарности, подняв голову, тоже вопросительно смотрит на меня.

И снова километры дорог, пропасть утки, столько же комара, лодки, палатки, костер. Друзья-приятели, уха из килограммовых линей, общение, досада от промахов (но какой был дуплет!). Сырой запах провяливающейся рыбы, уголек, попавший в котелок, комар, утонувший в рюмке водки, нахальные, прожорливые осы как напоминание о наступающей осени и снова горка белых, чистых, без единой червоточинки боровиков.

Ярко-красные, сочные с виду, крупные гроздья горьковатой на вкус калины; тушки коростелей с прилипшими на грудке перышками; сгоревшие, повешенные просушиваться носки. Курцхаар, с кряхтением улегшийся и облизывающий поочередно лапы и настеганный живот.

Август; наш звездный час – мой и Алана; удивительно быстро пустеющий патронташ. Чем мельче и легче добыча на петельках, тем вкуснее блюдо, из нее приготовленное. Багрец и золото перелесков, увеличивающийся под ногами ковер из листьев, летящая паутина, отлетающие журавли и притихший, словно не желающий расставаться со своим одеянием лес.

Печеная в золе картошка с солеными груздями – под рюмочку; первый в жизни гусь, сбитый шестеркой; первые утренники, первый ледок на лужицах. Раненая белка, прокусившая палец; стайка куропаток, кормящаяся в реденьком, чахлом чернобыльнике на взгорке на снегу, похожая почему-то издали на муравьев.

Сломавшаяся вдруг под тобой при переходе весеннего ручья одна из двух жердей; утопленный топор и отказавший фонарик; тетеревиное бормотанье; рассекающий воздух свист утиных крыльев; запах перепревшей за долгую зиму листвы; торопливый вдогонку выстрел по молча выскочившему со спины вальдшнепу. Подснежники для внучки; одуряющий, до головокружения запах черемухи; соловей; кипящая сирень…

И снова костер, закипающая уха. Кто- то сказал, что «уху не едят – ею дышат». А я бы добавил: ею наслаждаются, живут. Противоречив человек! Ему «всегда чего-то не хватает: зимою – лета, осенью – весны». Не каждому доступен для понимания охотник. И куда его постоянно несет нелегкая? Чего он ищет? На что рассчитывает? Адреналина хочет? Форс-мажора?

Отнюдь. Душа зовет, просится на природу, на волю. В луга, поля, лес, на воду, к костру и комарам, к солнечному восходу и закату, в туманы и ливни, грозы и радуги.

Может, это и есть то, что называют духовным обогащением? Не знаю, только никогда не представлял свою жизнь иначе, по-другому. Наверное, по-другому и не смог бы. Охота – это желание жить ею.

– Дед, а зачем вальдшнепу такой длинный клюв?..