Росомаха

Я медленно шел вдоль края протоки, стараясь не шуметь. Это удавалось плохо: двигаться было тяжело, даже на широких охотничьих лыжах я проваливался почти по колено.

Впереди была цель — высокая бровка берега, заросшая высокими кустами тальника. На этих кустах, словно неряшливая елочная гирлянда, сфотографированная в черно-белой гамме, сидели полтора десятка сорок, пара воронов и, как главное украшение, как звезда в центре этой самой гирлянды, на самой верхушке самого высокого куста, — орлан-белохвост.

 

На первый взгляд шансов подойти к такому во всех смыслах высокому собранию у меня не было.
Но мне и не нужно было подходить к нему совсем вплотную.

Как у всякого цивилизованного человека в этих местах, у меня было два прибора обнаружения и дальнего действия — бинокль и карабин с оптическим прицелом. Теоретически я уже мог попытаться пристрелить того же самого орлана-белохвоста, если бы он был мне необходим. Расстояние до него составляло около двухсот пятьдесяти-трехсот метров, а естественный разброс при неправильном определении расстояния расходится обычно по вертикали, так что…

Но меня ждала совершенно другая добыча.

Здесь городскому читателю может показаться, что я пытаюсь оправдать себя за оценку возможного убийства птицы, занесенной в Красную книгу РФ. Это совершенно не так. Просто человек с оружием, привычный к стрельбе, оценивает всякий примечательный объект, как мишень, — так ему проще. Даже находясь в городе, я оцениваю расстояние в выстрелах.

Обилие птиц показывает мне, что под кустами лежит падаль. И я даже знаю, почему она там лежит.

У соседа в верхнем течении реки, ламута Семена Дьячкова, есть замечательная особенность — стрелять сохатого из малокалиберной винтовки. Если он находит лося на дистанции до четырех-пяти километров, то считает, что это его лось. Или использует его в пищу, или (что чаще всего) если сохатый уже протух настолько, что от него воротят нос даже собаки, обставляет его капканами — ловит соболя.

Если же несчастный зверь уходит от места выстрела на расстояние больше чем километров восемь, Сеня философски пожимает плечами, говоря: «Не мой лось». Доказать гибель зверя вследствие ранения из малокалиберной винтовки практически невозможно (даже если бы это кому-то очень хотелось), и Сеня это знает.

Так что под тальниками, скорее всего, и лежит именно такой лось — «не Сенин».

Я совсем потихоньку обхожу поросший ивами мысок со стороны реки, рассчитывая увидеть падаль и прикормившихся на ней таежных жителей за пару-тройку секунд до того, как они заметят меня. Беру в руки СКС, снимаю рукавицы.

Ну вот, на сугробе лежит нечто, похожее на изрядно растасканный стог сена. Посреди возвышается голый, похожий на валун горб зверя. Это падальщики — звери и птицы — соскребли шерсть со шкуры, дабы облегчить себе доступ к содержимому туши. Возле «покой­ника» прыгают сороки, которые, однако, не приближаются к нему. Я замираю. Ярко светит весеннее солнце, и человек, даже одетый в белый камуфляж, резко выделяется на светящейся от отраженных лучей снеговой равнине.

Да, возле лосиной туши замечается шевеление…

Я опускаюсь вниз, прямо в снег, двигаясь медленно-медленно, разминаю крепкую лежку. Укладываюсь в нее, как в окоп, убираю снег впереди себя. Расстояние продолжает оставаться около двухсот тридцати — двухсот пятидесяти метров.

Проверяю прицел; он у меня простенький: ПО-4, армейский старичок, излишек военного снаряжения, совершенно неубиваемый и легкий. Растягиваюсь по «окопу», стараясь тесно слиться с поверхностью, заполнить своим телом каждую ямку, обхватить каждый выступ. Меня не должно быть, я — это станок для зажатой в него винтовки.

Там, возле лосиной туши, возится довольно крупный бурый, с палевой характерной шлеей зверь.
Росомаха представляет собой горизонтальную мишень. Промахнуться с такого расстояния совершенно просто и естественно — убойная высота ее корпуса составляет не более пятнадцати сантиметров. Я задерживаю дыхание и выбираю спуск…

После выстрела росомаха подпрыгивает и несется к кустам — до них около пятнадцати метров, и я быстро-быстро успеваю сделать еще пару выстрелов. Вокруг все взрывается десятками влетающих птиц — сороки, вороны и пресловутый орлан разлетаются кто куда. Шаровыми молниями в стороны откатываются две лисицы.

Я поднимаюсь, отряхиваюсь, надеваю лыжи и плетусь к месту, где последний раз видел зверя.

От мертвого лося тянет тяжелым сумрачным смрадом. Снег вокруг вытоптан почти до земли: трупоеды на его останках кормятся как минимум неделю. Как всегда, смерть одного великана доставляет уйму радости несчетному количеству мелюзги.

В том числе и мне. Потому что в кустах я обнаруживаю лежащее на боку странное существо, оскалившееся в последней улыбке миру, — росомаху.

Росомаха, наряду с волком и медведем, один из самых мифо­логизированных обитателей северной тайги и тундры. Чего только стоят страшные рассказы, которыми любят пугать новобранцев опытные пограничники на Кольском полуострове, утверждая, что росомаха бросается с дерева на проходящего под ним человека, впивается ему в горло, и так, на ходу, выпивает из него кровь…
Причин для такой мифологизации росомахи несколько.

Ну, во-первых, она — достаточно нечастый зверь. А если рассматривать ее статус относительно встреч с человеком, так и вовсе редкий.

Росомаха — универсальный хищник, не брезгающий падалью. Именно поэтому она иногда (не скажу — «как правило») может добраться до припасов в избушке или на доступном лабазе, а добравшись, и поселиться прямо возле изобилия пищи, сделать себе гнездо из предметов человеческого быта, подобно всем куньим, устроить «уборную» в каком-нибудь из «красных углов» избушки. Ликвидация последствий такого вторжения иногда занимает у охотника-промысловика несколько дней. Откуда же тут взяться любви?

А еще росомаха может обходить путики пушного охотника, «собирая» на нем приманку из самоловов или саму основную добычу промысловика. Все это тоже не добавляет лучших чувств к нашему зверю.

В СССР росомаха довольно долго считалась вредным зверем, подлежащим обязательному уничтожению. Например, в томе охотустройства Пожарского госпромхоза известный защитник природы Ю. Дунишенко в конце каждой главы пишет сакраментальную фразу: «Охотник, промышляющий на участке, обязан уничтожать всеми средствами вредных хищников — волков, росомах, харз».

При ближайшем знакомстве физические параметры росомахи внушают большое уважение. Относительно массы своего тела росомаха, безусловно, самый сильный зверь нашего Севера. Она может оттащить на несколько сотен метров трехсоткилограммовый остов лося, прогрызть стену из пятисантиметровых лиственничных плах, забраться на практически недоступный лабаз, перепрыгнув на него с тонких веток дерева, стоящего в пяти метрах от укрытия… Все эти подвиги, безусловно, производят впечатление, но при этом не надо забывать главного — небольших размеров этого животного.

Самая крупная взвешенная росомаха (большой самец из среднего течения Анадыря) весила 22 килограмма. Средний же вес самца этого вида 14–16 килограммов, а самки — от 7 до 12 кило. Какие уж тут при таких габаритах по­единки с человеком!

Обитает росомаха в северной тайге, отдавая предпочтение лесотундре. По горному редколесью она проникает очень далеко на юг, оказываясь на Алтае, в Туве, Саянах и в Сихотэ-Алине.

Размножается росомаха весной. Двух-трех детенышей она приносит в глубоких снеговых логовах — длинных норах протяженностью до 20 метров, вырытых в снежных надувах или просто больших сугробах.

Как ни странно, один из главных видов пищи этого зверя — зайцы. Росомаха не в меньшей степени зверь-зайцеед, как и непохожая на нее рысь. В добыче этих зверьков росомаха использует свое главное оружие — выносливость. Росомаха может часами «держать темп», преследуя косого по следу. Быстроногий, но не очень выносливый заяц постепенно сбавляет скорость, а затем буквально валится от усталости, в то время как неумолимый хищник его нагоняет.

В «заячьи годы», наблюдая в среднем течении Анадыря, мой отец уловил одну занятную закономерность: если осенью в светлое время он видел бегущего зайца, то было достаточно задержаться на некоторое время, чтобы, как правило, встретить бегущую свежим следом росомаху.

В тундровой зоне росомахи стараются держаться крупных оленьих стад и скоплений. Здесь они преследуют мелких грызунов, которые перемещаются после того, как их подснежные ходы разрушаются оленьими копытами, и, кроме того, «прихватывают» молодых северных оленей, а лучше всего — телят.

«Один коряк рассказывал, что он наблюдал росомаху, охотившуюся в бухте Северной Глубокой на нерпу, которая лежала у лунки. Хищник сначала крался, потом полз на брюхе, а когда нерпа беспокойно оглядывалась, имитировал тюленя, распластавшись на льду. Добравшись до самой лунки, росомаха немного полежала, потом прыгнула к нерпе, оттащила ее за задние лапы и задавила», — описывает Л.А. Портенко в книге «Млекопитающие Коряцкого нагорья».

4 июля 1961 г. Ф.Б. Чернявский наблюдал, как росомаху догнала собака. Хищница легла на спину и выпустила струйку зловонного выделения прианальной железы. Собака тотчас отошла, долго чихала и чистила нос о землю. Вообще росомаха бегает не очень быстро, и собаки настигают ее без особого усилия. «6 апреля 1961 г. удалось догнать зверя на упряжке собак и убить остолом», — писал Чернявский.

Охотились на росомаху во все времена попутно с какой-либо основной дичью. Я знаю только три или четыре промысловых района на нашем Севере, где этого зверя добывали значительное количество — от пяти штук до трех и даже (в исключительных случаях) четырех десятков за сезон. Основным методом промысла были различные самоловы, причем именно по отношению к росомахе в тундровых и лесотундровых районах было разработано специальное приспособление — так называемый рожон.

Рожон представляет собой вытесанный из твердого дерева (как правило, лиственницы) трезубец с узко посаженными зубьями-лепестками. Эти зубья затачиваются очень остро и постепенно сходятся книзу, так что между ними образуются узкие щели с заостренными краями. Сам трезубец вкапывают (точнее — вмораживают) в холмик высотой около метра, который поливают водой, чтобы лапы животного по нему скользили. На верхний зубец рожна надевают приманку — зайца или куропатку. Зверь пытается снять ее с ловушки и попадает лапой в одну из щелей.

Так как облитый водой холмик не дает возможности хорошо опереться и высвободиться, то росомаха как бы повисает на этом приспособлении и в итоге замерзает насмерть. Естественно, росомаха активно добывается капканами — от «тройки» до «пятерки» у привады. Кроме того, многие охотники вполне успешно стреляют росомах на той же приваде, неожиданно подъезжая к ней на снегоходе и даже подходя на лыжах, как в случае, которым я начал свой рассказ.

Росомаха развивает не очень высокую скорость — около тридцати километров в час. При этом она демонстрирует поистине феноменальную выносливость и способна бежать с такой скоростью очень долго — пока бензин не кончится, как шутят охотники.

Достаточно регулярно росомахи добывались и при охоте с собаками на все прочие виды дичи. Будучи животным семейства куньих, к тому же не очень проворным (росомаха не может убежать от крепкой высоконогой лайки), она залезает на дерево, с которого подошедший охотник сбивает ее из ружья или малокалиберной винтовки.

Кстати, из опыта знаю, что росомаха старается не вступать в прямое противоборство с собакой, а укрывается от нее в камнях или на дереве. Истории о том, что «росомаха рвет собаку на раз», я отношу к числу тех же охотничьих историй.

Считаю ли я росомаху почетным трофеем?
Безусловно, считаю.

Росомаха во много раз более немногочисленный зверь, нежели тот же бурый медведь, значительно более скрытный. Ну и попасть в нее (из-за размеров) гораздо труднее, чем в медведя.
Считаю ли я росомаху сложным в добыче животным?

Вот тут ответ у меня будет отрицательный.

Росомаха — смелый, мало чего боящийся зверь. В большинство самоловов она идет на счет «раз», да и добыча ее на приваде особого труда не представляет.