Иван Зарубин - охотник из Ванавары

Узкое русло Большой Ерёмы, зажавшее нашу «Казанку» в тесные клещи берегов, вдруг неожиданно разверзлось широченным озером, на поверхности которого то там, то тут сидели многочисленные смешанные стаи уток. Противоположную сторону озера подпирал длинный высокий хребет, обильно поросший сосной и лиственницей.

Часть первая.

Узкое русло Большой Ерёмы, зажавшее нашу «Казанку» в тесные клещи берегов, вдруг неожиданно разверзлось широченным озером, на поверхности которого то там, то тут сидели многочисленные смешанные стаи уток. Противоположной от нас стороной, озеро подпиралось длинным высоким хребтом, обильно поросшим сосной и лиственницей. Вода в озере была настолько прозрачной, что сидя на носу лодки, я легко мог наблюдать, как снуют в траве, у самого дна, стайки огромных окуней и очень крупной сороги. Продвигаясь на моторе по неширокому коридору открытой воды, свободной от элодеи, роголистника и, повисшего на них, шелковника, мы медленно пересекали озеро, что позволяло мне любоваться его предзакатной красотой и величием, его масштабами и необузданной дикостью, народившейся в нём ещё за долго о появления на его берегах человека и сохранившейся по сей день.

Большинство разливов и озёр в приерёмской тайге не имеют названий, а если и именуются то, как правило, по месту своего расположения и размеру – Большое, Верхнее или Нижнее. У этого же озера, которое так неожиданно предстало моему взору, было звучное, я бы даже сказал, именное название – Зарубинское озеро.
Перебравшись через озеро, мы вышли к нужной нам цели – маленькому зимовью, примостившемуся под самим хребтом. Пока вынимали из лодки необходимые нам для ужина и ночлега вещи, метнувшиеся к зимовью собаки, подняли такой шквальный лай, что мы невольно оторопели, и лишь спустя несколько мгновений схватились за карабины. Собаки работали по Шарапинке (одно из местных названий медведя). Было хорошо слышно, как атакуемый лайками медведь, заняв оборону в еловом подлеске, фышкает, пытаясь отогнать насевших на него собак.

Пока Линда с Белкой гоняли косолапого по тайге, мы успели разместиться в зимовье, приготовили и съели ужин, и завалились на нары, предоставив нашим телам возможность отдохнуть от тяжёлого дня, изобиловавшего трудностями подъёма многочисленных ерёмских порогов.

- А почему это озеро называется Зарубинским? – поинтересовался я у своего напарника, который охотился в этих краях уже не первый десяток лет, и знал практически всю охотничью историю местного края.
- Угодья эти раньше ванаварцами опромышлялись, - пояснил он, - Вот и охотился тут Иван Васильевич Зарубин. И зимовьё это он строил, и озеро с той поры Зарубинским называется.

- А он что, маленького роста был? По-моему это самое тесное зимовьё, из тех, которые нам по Ерёме попадались.
- Почему был? Он и сейчас живёт в Ванаваре*, только не охотится уже давно – старый. Роста он был высокого! Крупный такой мужик. А избушка маленькая, потому что ванаварцы всегда такие крохотные строили. Мода у них такая была! Ты ещё заползух не видел! Там, вообще, печку приходится топить лёжа на нарах, а дверь в них, что только на коленках и пролезешь. Потолка нет. Крыша и потолок – одно и тоже.

- А давно этот Зарубин тут охотился? – продолжал я наседать с вопросами к, почти уже засыпающему, моему товарищу.
- Вон там над тобой на полке тетради лежат – это его дневники промысловые, - ответил мне вялый полусонный голос, - Почитай, там всё написано по годам.
Как таковых, целых тетрадей я на полках не нашёл. В основном, это были лишь потрёпанные остатки с вырванными листками и переплётами, изгрызенными мышами. И, тем не менее, то, что я сумел в этих записях найти, привело меня в неописуемый восторг. В этих, пожухлых от времени остатках тетрадей, я увидел целую жизнь, вместившую в себя не один промысловый сезон охотника из Ванавары – Ивана Зарубина.

Одна из тетрадей начиналась с маленькой записки, адресованной тем, кто в отсутствие хозяина, по воле судьбы и тайги, окажется в этом зимовье.
«Уб. просим вас, будучи у нас в охотизбушке, будьте внимательны к сбережению нашего имущества и инвентаря. Помните, что мы такие же таёжные люди, как и вы, и нам приходится завозить всё с большими трудностями. И поэтому, покидая охотизбушку, мы надеемся, что вы оставите всё так, как было до вашего прихода».

Подсвечивая листы налобным фонариком, я перевернул страницу и стал читать дальше.

7 сентября 1973 года (пятница). Прибыли на Ерёму.
8 сентября. Ремонт веток (ветка-вид лодки). Вечером скандал.
9 сентября. Поехали ондатрить. Добыли: Михаил -5 шт., я – 12.
10 сентября. Приехали обратно (большой скандал).

Да уж, правильно писал Астафьев о том, как трудно ужиться вдвоём, когда каждый день трудишься бок о бок с одним и тем же человеком, с которым делишь и стол, и дом. Кому ещё длительное время так тесно приходится общаться со своим напарником, как не охотникам-промысловикам, ушедшим в тайгу на весь сезон, который длится целых полгода? Пожалуй, космонавтам?! Но космический экипаж подбирается по психологической совместимости, а охотники-напарники часто подбирались начальством, и какими факторам оно при этом руководствовалось – одному Богу известно. Охотники друг к другу притираются годами, отношения между ними шлифуются напряжённым трудом в далёкой тайге, где одному жить легче, но выжить сложнее.

19 октября (суббота). Пошёл на Ерёму, по дороге добыл четыре белки. Подхожу к зимовью, а у зимовья медведь. Кобель угнал его. Я с одной ТОЗкой. Осторожно подобрался к зимовью, взял карабин, тщательно проверил зимовьё – крышу разворочал, съел много мяса, растаскал головы. Как стало темно, появился обратно. Кобель угнал его даже без слыха и вернулся обратно. Вот, как раз, пишу в тетрадь запись. Карабин в зимовьё затащил. Опять явился в начале десятого часа. Опять угнали. Потом пришёл в два часа ночи. Обратно угнали и больше не приходил.
20 октября (воскресенье). Михаил пришёл в три часа дня. Поели и вечером сели на лабаз караулить. Просидели до восьми часов вечера. Михаил сидеть не стал, ознобился. С нами был на лабазу мой кобель, остальные собаки были закрыты в зимовье. Когда слезли с лабаза, выпустили собак. Собаки тут же загремели. Оказалось, не дождались несколько минут, он уже был на льду у озера. Убежал на ту сторону.
21 октября. Были у зимовья. Не пришёл.

К счастью, медведь в тот сезон больше не тревожил охотников, но другая напасть поджидала их.

28 октября. Пошёл на Ерёмакан настораживать капканы.
29 октября. Пошёл за привадой. Очень много волков! Заели кобеля насмерть! Остался с двумя собаками.

Как не интересно мне было читать зарубинские дневники, но усталость глаз от недостатка освещения и трудный прошедший день, заставили меня отложить увлекатеьное чтиво, сомкнуть веки и погрузиться в глубокий сон.
Утром следующего дня я поинтересовался у товарища:
- А нельзя ли мне эти дневники взять с собой?
- Так бери. Они тут всё равно никому не нужны. Так и истлеют вместе с избушкой, а у тебя всё сохраннее будут. Читать их тут некому, охотников-то в этих глухих краях почти и не осталось. Может у тебя кто прочтёт?! Вот посмотришь, выше по Ерёме все зимовья брошены, а многие уже и сгнили совсем.
 

Часть вторая.

Продолжая подниматься вверх по Большой Ерёме, я неоднократно смог убедиться в правдивости слов моего товарища – нам действительно, всё чаще стали попадаться ветхие и почти разрушенные зимовья.

- А почему охотники бросают свои участки? – никак не мог взять я в толк. – Другой-то работы, кроме охоты, нет, а участки бросаются охотниками.
- А ты ещё не понял, что вся проблема в трудностях заброски? – улыбнулся мой товарищ, намекая на невыносимую тяжесть нашего подъёма по реке. – Охотнику мало самому на участок попасть, это ещё полбеды. Беда, как туда продукты, стройматериалы и остальное имущество забрасывать. На горбу-то много не затащишь. А без всего этого в тайге делать нечего! Раньше на вертаке забрасывали, так до 3 тонн груза можно было с собой прихватить. Сама-то охота не так сложна, как о ней рассказывают – обычные рабочие будни, к трудностям которых охотник готов. Нет, те участки, что поближе и сейчас охотниками используются, а вот на дальних уже, практически, ни кого. Миллионы гектаров таёжных угодий не один десяток лет без промысла остаются. Всё, друг мой, теперь на голом энтузиазме держится да на фанатизме охотничьем.

 

О том, что промысел – это циклично повторяющийся из года в год охотничий труд, я нашёл подтверждение в зарубинских дневниках.

Прибыли на Ерёму 15-го октября 77г. Поставил сети, три капкана на ондатру, обмыл зимовьё….остальное всё нормально (сохранно).
16 октября. Рыбы добыл хорошо. Засолил целый бочонок. Стаскиваю багаж от порта (вертолётная площадка, авт.) к зимовью. Прилетел Михаил на МИ8. Вертолётом отправил рыбу.
17 октября. Ставил капканы на ондатру- 80 штук. Ондатры очень мало!
18 октября. Смотрел капканы и переставлял заново. Ушёл до верхнего зимовья.
20 октября. Ночёвка у в/зимовья.
21 октября. Прошли всё до Петьки Сизых. Стретились у его зимовья вечером. Мы с ним выпили бутылку разведённого спирта на двоих.
22 октября. Сняли капканы и приплыли обратно.
23-25-го. Снимал ондатров.

Далее в дневнике шли на несколько страниц почти одни и теже записи: поставил капканы, пошёл проверять, снял капканы, переставил капканы, проверил капканы, ходил на одно зимовьё, потом ходил на другое, пилил дрова. Да-да, именно так, в основе своей, и выглядит истинная промысловая охота. Читая эти немногословные и сухие, на первый взгляд, записи я ещё не предполагал, что совсем скоро мне самому предстоит жить этой «романтической» промысловой жизнью – ходить по путикам от зимовья к зимовью, пилить и колоть каждодневно дрова, чтобы кормить ими прожорливую буржуйку. Пока для меня запись «потащил «Дружбу» на 12 км. зимовьё» была только информацией, означавшей что человек понёс бензопилу на другое зимовьё, находящееся от него в 12 километрах, для того, чтобы напилить там дров. Всю ёмкость этих слов мне пришлось испытать на себе, когда мы совершали сухопутный шестнадцатикилометровый переход от Большой Ерёмы на Ерёмакан, и тащили на себе по полтора пуда груза, при полной боевой выкладке. Вот тут я отчётливо прочувствовал, что такое перетащить двенадцатикилограммовую «Дружбу» по таёжной тропе за 12 километров, прихватив вместе с ней литров пять бензина, карабин и груз продуктов, необходимых для жизни на другом зимовье. Вообще, вся таёжная промысловая жизнь складывается из постоянных переходов, во время которых ты вечно что-то куда-то тащишь, волочёшь или перевозишь.

10 ноября. Пошёл к 12км. зимовью. Потащил палатку и печку.
11 ноября. Пошёл устанавливать палатку, но не дошёл.
12 ноября. Пошёл снова устанавливать палатку, но опять не дошёл.
13 ноября. Снова в те же ворота. Наконец-то дошёл. Ночевал еле-еле – печь оказалось плохой.
14 ноября. Пошёл по речке, собаки погнали соболя, но ничего не получилось из-за чира.
15 ноября. Потащил «Дружбу» напилить дров у палатки, но не дошёл.
19 ноября. Отдыхаю. Мылся в бане.

В напряжённом охотничье-промысловом графике выходные случаются непредсказуемо, как правило, по причине плохой погоды – дождь, обвальный снегопад или запредельный пятидесятиградусный мороз. Но, если откровенно, то и эти дни трудно назвать полноценными выходными. Как правило, они заполняются какими-нибудь насущными делами возле самого зимовья или в нём – обработка пушнины, уборка, приготовление еды на несколько дней вперёд, ремонт одежды или инвентаря, а бывает, если выходные затягиваются, строительство какого-нибудь необходимого в хозяйстве сооружения, например, лабаза. Другими словами, выходной – это тот день, когда у охотника нет возможности работать на путиках. Особое место в такие временные моменты уделяется бане.
Каких-то особых традиций и изысков у таёжной бани нет. Основная цель – чистота тела и, уж только потом – чистота духа. Не знаю, парится ли кто в таёжных банях с тем шиком, который присущ баням деревенским или городским? Думаю, что кто-то, наверное, и парится, но уж точно без напарниц прекрасного пола и пива, хотя «рыбки под пивко» в таёжных избушках наготовлено, насолено всегда столько, что любая городская баня VIP-класса могла бы обзавидоваться.
Все баньки, которые мне пришлось видеть, поднимаясь вверх по Ерёме, имеют очень простое, я бы даже сказал примитивное, устройство. В небольшом срубе прибиваются полки в два яруса, а в углу ставится металлическая буржуйка, на которую, в свою очередь, водружается емкость, для нагрева воды, а рядом располагают бак с водой холодной. Все охотничьи сооружения у таёжников имеют многоцелевое назначение. Вот и баня, после помывки и постирушки, сразу же превращается обратно в склад для хранения добытой пушнины или чего другого, что необходимо припрятать от птиц, не прошенных таёжных гостей или глаз.

Часть третья.

Читая дневники Ивана Зарубина, я постоянно натыкался на упоминание о собаках. Что тут говорить, собака для охотника важнее, чем ружьё. Четверолапый друг и от неожиданной встречи убережёт и должную добычу зверя обеспечит. Куда охотнику-промысловику без собаки?! Судя по записям, в 1981 году у автора дневников были серьёзные проблемы с собачками.

28 сентября. Проверил сети. Поймал 4 щуки, 2 окуня, 28 сорог. Собаки куда-то ушли?
4 ноября. Собираюсь на Ерёмакан проверить чего там и принести шапку охотничью. Никуда не ушёл. Утром собаки ушли и не мог дозваться. Вот уже вечер, а их всё нет. И утром не пришли.
5 ноября. Пошёл к 12км. зимовью, потащил приваду. Так умаялся, что не могу идти. Собаки пришли.
6 ноября. Пристрелил Найду.
7 ноября. Пошёл на Ерёмакан. Находился там с охотниками из Преображенки.
…. 15ноября. Пошёл на юг. Собаки ушли за оленями, пришлось вернуться обратно. Ноги в сапогах замёрзли. Переобулся и пошёл искать собак. Барсик сразу же стретился. Остальных нет. Пошёл дальше. Ушёл 4 километра и услышал вертолёт. Побежал бегом обратно. Успел.
16-17 ноября. Выяснило. Приступаю настораживать капканы по дороге. Собаки никуда не идут. Дважды гонял соболя. Не получается – у собак ноги спутанные. Вечером, как только пришёл к зимовью, не заходя в зимовьё, развожу костёр и собак кидаю через костёр.
18 ноября. Тоже самое повторяется – собаки никуда не идут. Не знаю что делать! Орёл второй день уходит и не идёт со мной. Пришёл сегодня, а он у зимовья. Повторяю – развожу костёр и кидаю через него всех трёх. Не знаю, что будет завтра.
19 ноября. Пошёл настораживать западный путик. От зимовья пошёл с собаками. Повторилось тоже самое. Пришёл, а они обратно у зимовья. Больше не знаю как лечить. Завтра пойду на Ерёмакан к преображенским. Что сделали над собаками? Что мог, свой метод, применил – не помогает. Отняли ноги у собак.
20 ноября. Пошёл на Ерёмакан.
21 ноября. Вернулся. Собаки, вроде, нормально пошли. Добыл соболя.

- А что это за «лечение» такое – собак через костёр кидать? – поинтересовался я у своего товарища.
- Так раньше собак от сглаза лечили. Некоторые и теперь так лечат, - услышал я в ответ, - А если вообще охоту сглазят, то рисуют на бумажке человеческую фигурку и снизу подписывают имя предполагаемого виновника, а потом эту бумажку сжигают или расстреливают из ружья, прикрепив на ствол дерева.
Смешно! Конечно, смешно, но успех охоты часто зависит от случая, в который каждый охотник верит свято и бережёт свою удачу, как может. Что и говорить, жизнь в тайге полна тревог, опасностей и преодолений.

14 ноября. Встретился с экспедицией. Дал им сухарей, крупы, сухого молока, комбижиру и сахару пачку. В общем, на два дня.
25 ноября. Пошёл на низ, потащил продукты и собакам. Экспедиция съела всё. Прошёл до Сентебова зимовья и насторожил капканы.
26 ноября. Пошёл к Сентебову зимовью. Пришёл очень поздно, с собой поесть ничего не взял, и у него оказалось всё испорчено. Пробыл ночь голодный.
27 ноября. В 6 утра пошёл с фонариком обратно. Еле дошёл. Поел.

Неожиданная встреча с медведем – это, несомненно, очень опасно, но не это самое страшное в тайге. Болезнь – вот самый непредсказуемый таёжный «зверь», который может подкрасться так внезапно, и свалить так безжалостно, что боятся её таёжники пуще всего остального. В тайге нянек нет, и поддерживать свою жизнь и быт охотник может только сам. А как это делать, если нет сил даже на то, чтобы встать с постели?

2 ноября. Пошёл ниже устья Ерёмакана.
3-4 ноября. Охота.
5 ноября. Пошёл обратно, ночевал у порога. Заболел. По-видимому застудил задницу.
6 ноября. Утром не знал что делать! Заболел сильно! Насмелился, пошёл на базу. Дошёл еле, выпил таблетки.
7 ноября. Нахожусь у зимовья. Дела плохи. Здоровье пока не улучшается.
8 ноября. В основном, лежу. Плохо!
9 ноября. Вроде немного полегчало. Надо бы пройти по дороге капканы посмотреть. Не смотрел уже 12 дней, и осмелиться не могу из-за плохого здоровья, и голицы не поднять.
10 ноября. Надо как-то идти капканы глушить. Сил нету.
11 ноября. Пошёл по капканам смотреть.
12 ноября. Вернулся обратно. Здоровье ухудшается.

…. 23 ноября. Пошёл смотреть капканы на запад.
24 ноября. Очень заболела нога. Пришёл вертолёт. Улетел домой, и на этом охота закончилась.

Во времена, когда охотился Иван Зарубин, и заброска и вывозка охотников-промысловиков осуществлялась вертолётами. За охотничий сезон «вертушка» могла прилететь к охотнику по нескольку раз – продукты привести, горючку забросить, пушнину вывезти, а еже с ней и мясо с рыбой. Неоценимую помощь авиация оказывала и в случае болезни охотника, когда требовалась его скорейшая доставка на «большую землю». Сейчас всё выглядит совсем иначе: и заходят на участок, и выбираются с него охотники собственными силами, рассчитывают только на себя. Практически все обзавелись рациями, что позволяет, в случае крайней необходимости, вызвать вертолёт, так называемый, санрейс (санитарный рейс). Заказать-то вылет можно, но вот когда он прилетит, и где будет делать посадку – одному Богу известно. Раньше места посадок были отработаны. Охотники их очищали от древесно-кустарниковой поросли, т.к. были в этом сами кровно заинтересованы. Теперь посадочные площадки заросли, и не факт, что прилетевший вертолёт сможет совершить посадку. Опять же, неизвестно, кто должен будет оплачивать вылет вертолёта? А он стоит очень недёшево. Один эвенкийский охотник, живущий в Ванаваре, рассказал мне, что в этом сезоне какой-то его знакомый, устав мучиться с заброской груза на далёкое базовоё таёжное зимовьё, решил воспользоваться услугами вертолёта. Вертолёт сделал рейс, за который пришлось заплатить 97 тысяч рублей.

Неожиданная встреча в тайге с ванаварским охотником дала мне возможность справиться о жизни и здоровье Ивана Васильевича Зарубина. Оказалось, что, несмотря на преклонный возраст, он прекрасно помнит свои охотничьи сезоны и всё порывается съездить на озеро, носящее его имя. Тянет старого охотника тайга! Говорят, что он помнит все свои охотничьи избушки, и даже не забыл, где и что в них лежит. Верно говорят, что охотник-промысловик – это не столько профессия, сколько призвание!

 

*Ванавара – посёлок в Красноярском крае на Пдкаменной Тунгуске. Сто километров севернее от Ванавары упал знаменитый Тунгусский метеорит.