Весеннюю охоту открыли раздельно: на селезней с 9 апреля на десять дней, а затем на вальдшнепов на тот же срок. Каждую утреннюю и вечернюю зори мы встречали в шалашах с подсадными. Мне досталась утка, взятая «напрокат» в хозяйстве. У нее была одна особенность: она почти всегда молчала, и только когда ее брали из корзинки, высаживали на воду или тянули за шнур, чтобы усадить обратно в корзинку, испуганно и истошно вопила и била крыльями по воде, обдавая каскадом брызг.
Тем не менее эти вопли иногда привлекали особо озабоченных, сидящих близко селезней, и нам удавалось добыть одного из кавалеров. Я сажал утку в двух-трех метрах от скрадка и, как только замечал летящего селезня, заставлял ее кричать, дергая за шнур или привставая в шалаше.
Снег в лесу почти растаял, и бурные весенние потоки несли в пойму реки Неруссы, на берегу которой находилась наша база, огромное количество воды и разного лесного мусора. Пойменные возвышения, покрытые густыми кустами ивы и черемухи, переплетенные хмелем, с каждым днем становились все ниже. Шалаши подтапливались вешними водами, и их постоянно приходилось переставлять и заново маскировать прошлогодней травой. Утки, в основном кряквы, чирки-свистунки и трескунки с рассветом летали над поймой, а часам к восьми, когда активность птиц ослабевала, мы возвращались на базу, чтобы, почистив ружья и позавтракав, отправиться на работу. Усталость накапливалась с каждым новым днем. Громоздкая деревянная лодка доставляла немало хлопот, так как передвигаться по мелководной, заросшей густым кустарником пойме в темноте было непросто, да и лодка была одна на пятерых охотников.
В одну из вечерних зорь я решил посидеть в шалаше среди лесных болот, прорезанных глубокой мелиоративной канавой. Она была шириной метра четыре, а оба ее края заросли болотной растительностью на 70–100 м с каждой стороны. Днем во время прохождения маршрута я соорудил шалаш на самом краю канавы, в том месте, где с болота поднялось несколько табунков свистунков и две пары крякв. Подойдя к скрадку и приготовившись, вынул утку из корзинки, пустил на воду и нырнул в шалаш. На тревожный крик подсадной тут же подлетел селезень и плюхнулся в 25–30 метрах. После выстрела он с трудом поднялся с воды и опустился в ста метрах среди болотной растительности. Пришлось вылезать из шалаша и добирать его половинным зарядом, с трудом переправившись через неширокую, но глубокую канаву. Уже смеркалось, и я, довольный, пошел к дому.
Следующим вечером снова был в шалаше на той же канаве. Солнце постепенно скрылось за ближайшими кронами ольхи. Подсадная упорно молчала и, почистив перышки, забралась на невысокую кочку на краю канавы, на которой и задремала. Комары-толкунцы, предвещая хорошую погоду, собравшись в большие овальные кучи, отплясывали танец, радуясь теплу и тишине. Полное умиротворение и покой царили вокруг.
В восьмидесяти метрах справа я заметил голову бобра, плывущего по канаве в мою сторону. Не доплыв пятидесяти метров, он тихо погрузился в воду и вдруг вынырнул в десяти метрах от подсадной и полез на мелкое место, прямо к утке, обнажив бесформенное, темно-коричневое туловище. От неожиданности и испуга подсадная заорала во все горло и рванулась с кочки в противоположную сторону. Бобр, сильно хлопнув по воде хвостом, нырнул, а утка, порвав шнур в месте соединения, побежала — нет, даже полетела! — с ногавкой на высоте двух с половиной метров от поверхности воды, несмотря на то что опахала маховых перьев на обоих крыльях у нее были подперены.
Я выскочил из шалаша, но утка словно растворилась в траве, залитой водой. Обескураженный происшедшим, я в полной растерянности стоял возле шалаша. Вот теперь и доказывай, что ты ее случайно упустил, а не подстрелил по неопытности или неосторожности, да еще и деньги придется заплатить.
Полтора часа, вплоть до глубоких сумерек, бродил я среди прошлогодней растительности, залитой водой, искал подсад ную, но тщетно. Сильно расстроенный, пошел к дому.
На утренней заре вместе с Алексеем и его его уткой, прихватив обрывок старой рыболовной сети, мы отправились на канаву. Выставили утку и спрятались в шалаше. Подсадная стала азартно работать, и нам удалось даже добыть селезня, севшего рядом, но моя беглянка ни разу не отозвалась и не показалась. У меня почему-то была твердая уверенность в том, что утка не уплыла далеко, а прячется где-то поблизости.
Вечером я снова был на том же месте, надеясь увидеть ее. И действительно, минут через двадцать заметил, как она плывет по канаве. Выскочил из шалаша и кинулся к ней по залитой водой траве, рискуя влететь в один из глубоких бобровых каналов. Подсадная тут же затаилась — к счастью, на моей стороне канавы, на самом краю с глубоким местом. Осторожно, не дыша, я подкрался, медленно нагнулся, выставив вперед руку, и резко схватил ее, но утка все же сумела выскользнуть и в панике, с криком метнулась в сторону, перескочила канаву и снова затаилась в траве. Сильно расстроившись, ругая себя за неловкость, но все же отметив ориентиры, я перешел канаву по бобровой плотине. Вернулся назад. И мне опять повезло: удалось разглядеть утку среди высоких кочек. Как змея, вытянулась она под травой и лежала, не шелохнувшись, на воде так, что виден был лишь кончик рулевых перьев хвоста. Нагнувшись, я резко схватил ее обеими руками, но в последний момент птица каким-то чудом снова смогла вырваться и кинулась прочь, а в моих ладонях остались только мокрые перья. На этот раз мне не удалось заметить точного места, где она спряталась.
Снова полтора часа, до сумерек, я шарился по болоту, но так ее и не обнаружил. Почти в полной темноте она все же выплыла на канаву и тут же растворилась в неизвестности. Меня заело: охота на селезней превратилась в охоту за подсадной уткой. Я уже почти ненавидел эту неуловимую, проворную «даму» и посчитал делом чести поймать ее.
На следующее утро, чуть забрезжил рассвет, я снова был на канаве. Вооружился тремя короткими шестами, большой рогулькой (на ней я закрепил авоську, с которой раньше ходили за продуктами), обрывком сети и, крадучись, приблизился к канаве, внимательно разглядывая в бинокль чистую воду. Через десять минут заметил волну, а затем на краю канавы и саму беглянку. Впопыхах натянул на шестах среди травы сеть и, подкравшись к затаившейся птице, попытался накрыть ее импровизированным сачком, но она, обладая реакцией кошки, тут же нырнула, выскочив из авоськи, чудом избежала поставленной сети и быстро поплыла по канаве. Перегородив ее сетью (благо переход оказался на этот раз рядом), я погнал утку шестом в сторону, но, к несчастью, она заметила единственную, но приличных размеров дыру, прорвалась через нее и затаилась в разливе. Место я приметил, обошел его и снова перегородил канаву. Подкрался к утке, попытался накрыть ее сачком, но опять неудачно. Снова погнал по канаве в сеть. Хлопая по воде крыльями, подсадная все же попалась в ячейки ногой и беспомощно повисла. С замиранием сердца, дрожащими руками я стал осторожно подтягивать сеть вместе с жердями к себе, но утка неожиданно снова вырвалась и с тревожным кряканьем побежала по воде. Меня охватила ярость. В третий раз канава перегорожена сетью, утка уже не таится в траве, а я шестом гоню ее к преграде. На этот раз она не смогла избежать ловушки и сильно запуталась в ячейках. Прижав ее в воде к кочке, я на широко распространенном народном языке громко высказал птичке все, что у меня накипело за эти потерянные четыре зари. Потом, освободив ее от сети, сунул в рюкзак, крепко завязал его, отдышался, посидел немного на бревне и, усталый, но довольный пошел к дому. Товарищи по работе сильно удивились: по-видимому, они не очень-то верили в успех этого безнадежного предприятия. Впрочем, они искренне радовались и хвалили меня за упорство.
В тот же день я отнес «хитрую Клеопатру» на базу в охотхозяйство, хотя охота на селезней продолжалась еще полтора дня. Наверное, в награду за упрямство и настойчивость наш заведующий Ярослав Сергеевич Русанов любезно предоставил мне свою прекрасно работавшую подсадную, переключившись на чирков, манить которых в свою волшебную дудочку» он был великим мастером.
«Под занавес» мне удалось добыть еще двух кряковых селезней. С того памятного случая я всегда проверяю пригодность ногавки и шнура и стараюсь не высаживать подсадную утку вблизи бобровых поселений.
В течение следующих десяти дней была открыта охота на вальдшнепа, но мы отохотились лишь две вечерние зари. Судьба уготовала нам тяжкие испытания: неожиданная трагедия внезапно оборвала полевые исследования...
Комментарии (0)