Утром я проснулся пораньше; на улице красотища, белым-бело! Столько ждал косых потропить по свежему снежку. По первому снегу заяц еще бестолков, не наторел в путание следов. А молодежь так вообще и сдвойки петли, и всякие хитрости дедов и отцов своих применять еще не научилась. Вот поэтому душа в то утро в зимнее безмолвие и просилась. Но и про гостеприимство забывать нельзя.
И вот едем мы с братом с вокзала, не спеша, к столу с оливье да пельменями. А я ему — мол, сложим все в холодильник, подождет застолье до вечера. Лучше сносимся на охоту, ведь пороша первая один раз в году. Он хотя и хирург по профессии, а смотрю — заерзал, все первобытные инстинкты забурлили в нем. Все ясно как божий день, рвем, говорит, на первый поцелуй с русаками.
У жены таких круглых глаз я еще никогда не видел, когда с порога огорошил: «Пельмени, сало, крепкого чая… — в рюкзак, мы — на охоту». Но, смотрю, свое удивление уняла, прическу, было, вздыбившуюся опять на место приладила и без вопросов все, как надо, собрала. Мы — ружья, рюкзак на плечи, на автобус и — за город. Километров шесть отъехали и захрустели по снежку в ближайший березовый колок.
По пути охоты объясняю брату всю премудрость; я хотя и младше его на два года, но курсы заячьих хитростей прошел. Идем через поле пшеничное, снег небольшой, не закрывает золотистую щетку стерни. Смотрю, мой хирург бежит, меня обгоняя, по сторонам взглядом рыщет, следы ищет. Рьяный, думаю, зайчатник из него получится. До леса не дошли, как видим, жировки заячьи начинаются. Много за ночь набегали, накрутили, сходу не разберешься. Мы круг заложили вокруг жировки, выход нашли на лежку и, стараясь меньше шуметь, медленно пошли по следу. Я чуть впереди иду, звериную стежку из виду не выпускаю; Виктор чуть сзади, сбоку идет и головой вертит — на случай, если заяц-«профессор» попадется и по всем правилам заложит сдвойки, скидки, петли и сбоку соскочит. Или пропустит, а потом сзади стрекача задаст. Сто раз так бывало, особенно в конце сезона. Выживают у них, бедолаг, только мудрейшие. Зевнул опасность — к лисе в зубы угодил или к охотнику за плечи.
Вижу, впереди кустик в поле ветвится, у которого снега больше наметено; удесятерил внимание. Дальше кустика следа вроде бы нет. Вите семафорю, напружинься, мол, где-то здесь рядом лежит. И точно — ногой как пну снег около куста, он как черт из шкатулки выскакивает. Уши на спину заложил, глазом на нас косит, а сам деру дает. Загремели мы ему вслед из своих фузей. Русак лег метрах в тридцати. Приличный, зимой долгой незамученный. Сую его в рюкзак, прости, говорю, друг, сам виноват, не был достаточно ловким. А брат смеется. «Да, я вижу, плохо твоим другом быть, чуть зевнешь и в казан попадешь, я лучше братом тебе так и останусь».
Так, смеясь, дошли до леска, наломали быстренько сушняка. Пока, весело потрескивая, костерок разгорался, настрогали сырых березовых палочек. Пельмешки да сальце на них нанизали и вокруг костра расставили. В хороводе березок «причастились» разок-другой за удачу, «зашебурчало» сразу в голове. Пельмешками закусили да салом духмяным особого посола с перчиком да чабрецом все это дело пригладили. После такого обеда ноги сами за зайцами бегают. Собрали все в рюкзак и в сторону города подались.
Чуть отошли краем леска, опять жировка. Обрезали так же неспешно, как и первого. Этот мудрее оказался. Пару сдвоек сделал и к канаве, перекати-полем заваленную, нас привел. Нырнул след вниз под завал. Осмотрели все внимательно, нигде выхода нет. Значит, тут он, в канаве затаился. Мы сверху топчемся, шумим: «Выходи, косой, некогда нам с тобой валандаться, гости дома ждут, а то стрелять будем». Молчит злодей, не отзывается, вот вредно-занозистый какой попался. Вите говорю, иди в конец канавы, да не зевай, не прост, видно, этот заяц. Сейчас я ему побудку устрою. Сам спрыгнул в канаву и пошел по ней. Заяц вымахнул в метре от нас, резко и бесшумно, на высоту Витиных глаз. Гость мой московский от неожиданности дернул курки двустволки и в землю — бах, бах! Я тоже бухнул ему вслед, но скорей для острастки. Далековато уже было. А он несется, только вихрь белый за ним серебрится. Заяц-то молодец. Орел прямо.
Коротко посовещались и решили потропить его. Гости, если что, подождут, не обидятся. А орла этого решили найти и хвост ему прищемить. И зря, как потом оказалось.
Километра два-три крутил нас косой. Под самый город притащил. У посадки плита перекрытия пустотная валялась, в нее он и залез. Восемь или шесть дыр в ней насквозь идут, в одну заяц и залетел на наше горе. Заткнули дыру одну рюкзаком, другую варежками. Выломали прут подлиннее и ну шуровать им в дыре с одной стороны, а с другой рюкзак к выходу приставили. Туда он и влетел. Завязываем мешок, веселимся, дурачье, — гостям, мол, и сынишке покажем. А он сперва сильно бился в рюкзаке, а потом затих. Не думали и не гадали, что он задумал.
Сумерками добрели до асфальта, первая же попутка остановилась. Другие люди были тогда, намного добрее. Ни террористов, ни сепаратистов мы не знали. Приехали до хаты, гости уже заждались и, судя по всему, жахнули уже не одну рюмку. Я сына трехлетнего зову: смотри, Серега, кого мы тебе привезли. Мешок развязал и под ноги ему подарок лесной вывалил. Все онемели от такой небывальщины, заяц прижался к полу, притих, глазами по гостям вертит, своих знакомых, видно, ищет, да не находит. Сын аж кричит от восторга. Тут дядя Вася говорит — шкуру мне потом отдайте, шапку себе сошью, если он не линяет. Наклонился над ним да дерг его за шерсть. Заяц взвился вверх с быстротой снаряда. Дядя Вася от удара в грудь охнул от боли и неожиданности и завалился на спину, сбив со стула свою жену. Второй прыжок был чуть не до потолка. Родня моргнуть глазом не успела, как он плюхнулся в тарелку с оливье. Все стены и гости враз оказались в куриных яйцах и сметане. Заяц, дико сверкнув глазами, бешеным аллюром понесся по столу к окну, расшвыривая по пути тарелки с рюмками и откупоренные бутылки. Раздался звон разбитого оконного стекла. И хлынул в дом холодный воздух. Как он смекнул, что именно там воля, какой инстинкт у него сработал, не знаю. Закуски на столе уже почти не было. Все на коленях и лицах сразу отрезвевших гостей. Стало тихо, как ночью в бане.
— Ежкин кот, вот так сшили шапку. Недотрога какой, видно, не лезет у него шкура, — нарушил тишину дядя Вася, вставая, кряхтя, с пола и растирая ударенною зайцем грудь. — Да я лучше в фуражке всю зиму ходить буду. Хорошо, что ты на зайцев, а не на тигров охотишься. Ну что вы все сидите? — сказал он, оглядывая родичей. — Домой пошли, водку заяц, считай, всю выпил, закуску тоже не пожалел. Пойдемте отмываться.
Но, заткнув окошко подушкой, мы продолжили веселье, не обращая внимания на ворчание дяди Васи, пострадавшего больше всех.
Утром, вставляя стекло, я старался даже на след этого коварного зайца не смотреть. Брат ехидно предложил вычислить его по следу. Нет, не согласился я, пусть он живет сам по себе, и я сам по себе. Видеть его больше не хочу. Утешает сердце только одно, что сынишку он, слава богу, не задел. А то бы совсем другая история получилась…
И вот уже много-много лет, распутывая заячьи малики, я улыбаюсь, вспоминая того смекалистого зайца. Верно говорят: «Жизнь — это не те дни, которые прошли, а те, которые запомнились».
Комментарии (0)