В верховьях Вишеры

Первое июня открыло лето на Вишерском Урале неистово и беспощадно. Слепящий шар солнца поднялся над стеной Тулымского камня и стал накалять нежно-зеленую листву жестким ультрафиолетом. Птицы убавили громкость хвалебных песен светилу. Природа замерла в предчувствии полудня.

Mеня всегда поражало, сколь сурова бывает наша планета к своим обитателям в двенадцать часов дня. Можно, конечно, побродить по лесу, обливаясь потом, в надежде обнаружить какого-то пернатого, не убоявшегося зноя. Но лучше всего скоротать это время в прохладной избушке. Ведь в конце концов он наступит, этот благодатный, долгий вишерский вечер, когда снова во всю ширь души запоют птицы, а воздух, пропитанный ароматом молодых трав и листьев, можно будет пить, как живительный настой.

До часа дня я добросовестно бродил по пойменному лесу, проводя учет птиц. Временами тропа выходила на берег Вишеры, где можно было отдохнуть, скинув рюкзак с увесистой фотоаппаратурой. Нижний из пяти вишерских порогов, прозванный Дурным из-за сложности его прохождения на моторной лодке, клокотал и пенился. Подводные камни, порождающие буруны, скрывались под водой. В прошлые годы в летнюю межень здесь можно было увидеть охотящихся крохалей или оляпок, но сейчас стремительный поток не привлекал пернатых.
Посидев на бревне возле гремучей воды и сделав традиционные записи в полевом дневнике, я повернул в обратный путь и к двум часам добрался до избы научного стационара. Развесил мокрую от пота одежду и вознамерился укрыться в деревянной хижине до вечера. В это время из крон ближайших деревьев раздалась залихватская разбойничья трель. Так заявляет о своем присутствии самка кукушки. Это самцы благозвучно и неутомимо кукуют. Самкам же нет нужды особо рекламировать себя.

Еще один признак завершения весны — исчезновение пролетных птиц. Вчера на поляне Лыпьинского хутора еще порхали группы краснозобых коньков, которые гнездятся в полярной тундре, а сегодня их уже не стало. Видимо, тепло торопит их на родину.

УТИНЫЕ ИСТОРИИ

Наконец-то маленькая стрелка на циферблате утыкается в цифру шесть. Можно считать, наступил вечер. Облачившись в костюм лешего и забросив за спину рюкзак с аппаратурой, отправляюсь вверх по Лыпье и вскоре затихаю в своем скрадке перед видоискателем фотоаппарата. Некоторое время никто не появляется поблизости. Слышно, как бурлит река, борясь с корягой, перегородившей ей путь. На островке в десяти метрах от укрытия приземляется светло-серый кулик и громко заявляет о себе безапелляционным «ти-люй». Это большой улит. Рядом с ним обнаруживается более мелкий представитель рода улитов — черныш. На небольших таежных водоемах и болотцах он самый обычный обитатель.

Делаю серию кадров куликов и вижу выше по реке самку гоголя. На Лыпье в мае эти птицы устраивают брачные игрища прямо перед окнами ближайшего к реке дома. Селезни исполняют токовые танцы на воде и преподносят себя скромным барышням во всей красе. Недаром в русском языке есть выражение «ходит гоголем». Но вскоре самцы теряют галантность и начинают примитивно гоняться за самками. Кто самый сильный и неутомимый, тот и становится отцом гоголят. Хотя, возможно, не все так просто...

Неожиданно в кадре появляются большие крохали — другие массовые вишерские утки. Парочка этих рыбоядных птиц, видимо, поднялась снизу. Летом у нас не увидишь красочных селезней, на глаза попадаются лишь тусклые самки и молодежь. Теперь же роскошь оперения утиных кабальеро поражает. Селезень крохаля, как и гоголь, черно-белый. Но красный тонкий клюв с крючком на конце, по-змеиному изогнутая шея выдают в нем хищника-ихтиофага. Крохали постоянно опускают голову в воду и так плавают, высматривая рыбу.
Утиное население нижнего течения Лыпьи включает в себя четыре вида. О последнем из них еще не упоминалось. Это чирок-свистунок. Совсем недавно я натолкнулся на этого рыжеголового селезня. Через глаз у них проходит зеленая полоса, но почему-то на снимках она получилась бурой.

От долгого сидения в укрытии ноги затекают. Постепенно вечерняя тень накрывает всю реку. Пора уходить…

Следующий день нежаркий. Временами набегают тучи и сеют редкий дождь. Когда он начинается, я не покидаю укрытие, лишь накрываю объектив плащом. Утки в дождь меняют свое поведение. Оживляются. Невесть откуда появляются две новые самки гоголя. Они бурно выражают свою радость по поводу пасмурной погоды и плещутся, поднимая облака брызг. Когда появляется знакомая мне парочка гоголей, селезень, забыв о своей постоянной подруге, бросается к новым барышням. Виданное ли дело — всю весну на одну самку приходилось по три кавалера, а теперь он один на троих! Но вскоре выглядывает солнце, и девушки, уклонившись от нахального ухажера, улетают.

Возле противоположного берега обнаруживаются неожиданные гости — два селезня широконоски. Видимо, самки уже сели на гнезда, и самцы кочуют к местам линьки. Я всегда считал, что широконоски в заповеднике и его окрестностях не гнездятся, но столь раннее появление отрешившихся от брачных забот селезней наводит на мысль, что места их гнездовий совсем недалеко.
Лето уверенно вступает в свои права, и наличие кочующих беззаботных селезней недвусмысленно говорит об этом. В утином племени примерные отцы не требуются. Это лебеди и гуси не расстаются всю жизнь. Вскоре потянутся к местам линьки и знакомые лыпьинские селезни кряквы, чирков-свистунков, гоголей, больших крохалей. А самки будут жить здесь со своими детенышами до середины августа.

НА ИСХОДЕ ЛЕТА

Август только наступает, а ночи уже удивительно холодные. Так часто бывает на Северном Урале. Временами набегают короткие дождики, и снова светит нежаркое солнце. Ощущение прихода осени охватывает все существо, и странно видеть по-прежнему зеленую листву. Вот и земляника краснеет в траве. Но холодный ветер, который налетает вдруг, и трепет осиновых листьев говорят о другом. Птицы умолкли. Их гнездовые труды позади, и подросший пернатый молодняк слоняется по берегам и опушкам. Лишь многочисленные ватаги рыжих и зеленоватых клестов беспечно радуются большому урожаю еловых шишек. Этим и зима нипочем: в феврале особо нетерпеливые начнут гнездиться. Клесты меня будят каждое утро. Как только светает, откуда-то появляется шайка этих забавных птиц и принимается грызть избу, в которой я обитаю. Чем их привлекают старые доски и бревна? Видимо, они в них находят ценные минералы...
За окном виднеется хребет Тулымский камень — всегда разный. Вот он надел кепку из облаков, а вот натянул одеяло. Смотреть на него можно бесконечно. Невольно возникает зависть к хозяевам этого заповедного хутора — Сергею и Алевтине Смирновым, которые наблюдают за величественным камнем постоянно.

Лув-Нер (мансийское название Тулыма) внушает уважение. Хотя он и уступает по высоте Конжаковскому камню в Свердловской области, но суровее, мрачнее. Путнику, вздумавшему перейти его, надо быть осторожным: то многотонный валун сдвинется, то склон из мелкой щебенки оживет под ногами, грозя завалить путешественника.
Прекрасна неторопливость лесного бытия! Городская цивилизация лишила человека удовольствия жить, не думая о минутах. А в тайге мы просто намечаем, что завтра идем туда-то и делаем то-то, при этом не задумываемся, во сколько надо выйти и когда вернуться...

Обычно после клестовой побудки я строгаю ножом лучину и растапливаю печь. Вскоре подает голос маленький экспедиционный чайник. Начинается обычный таежный день.
Закончив незамысловатую трапезу, я выхожу в туманное утро и отправляюсь на очередной учет птиц. Тропа, прочищенная Сергеем Смирновым, вьется по березово-еловому лесу и направляется вверх по тихой речке Лыпье. На глаза то и дело попадаются рыжие подосиновики или вздыбившие лесную подстилку крепыши грузди... Попетляв по лесу, тропа выходит на высокий склон реки, откуда снова открывается Тулым.

Семейство рябчиков, увидев человека, шумно разлетается в стороны. Как это часто бывает, один не в меру любопытный слёток усаживается неподалеку и косит на меня карим глазом. Щелкает затвор моего фотоаппарата, но под пологом леса в пасмурный день хороший снимок сделать трудно. Скоро выводки рябчиков распадутся, и молодые птицы начнут искать себе место под солнцем. В отличие от глухарей, они держатся за свою землю и, заняв облюбованный участок леса, могут прожить там всю жизнь. Самец и самка образуют вполне добропорядочную семью, где в заботах и хлопотах о потомстве участвует и отец.

Незаметно я добираюсь до ключа, который вливается в Лыпью. Дальше тропа уже не столь хороша. Я поворачиваю назад...
Наступает нежаркий полдень. Только я собираюсь заняться приготовлением обеда, как вдруг обнаруживаю на столбе перед домом канюка. Потихоньку приоткрыв дверь, я фотографирую непугливого хищника. День сложился удачно. Остается переправиться на ту сторону Вишеры и заняться уральскими попугаями — клестами. Они далеко не каждый год появляются в таком изобилии. Возвращаясь с кордона, я вновь обнаруживаю на избе канюка. Видимо, он здесь постоянно подкарауливает мышей и полевок.

Вечереет. Тулымский камень окрашивается в розоватые тона. Небольшое облако поливает его южный отрог коротким дождем. На Лыпье пасутся кряквы и чирки-свистунки, два крохаля ловят мальков на перекате. День подходит к концу. Теперь можно зажечь свечку, заполнить дневник и почитать рассказы Киплинга из библиотеки Сергея Смирнова…