Положив камеру в футляр, поспешил за своими друзьями, которые порядочно оторвались вперед. Пересек наполовину глубокий, стремительный ручей и остановился, зачарованный его красотой! Пропитанные прошлогодней листвой и оттаявшей землей темные струи, весело журча, несли вперед нескончаемую массу воды, заставляя меня упираться и держать равновесие.
Вокруг ощущался непередаваемый аромат наступившей весны, будоража кровь и заставляя легкие полной грудью вдыхать этот стойкий запах пробуждающегося леса! Вихрь эмоций переполнял мою душу! Это были и радость, и восторг, и возбуждение, и огромное, наполненное счастьем чувство присутствия на празднике зарождающейся жизни! Так бы и стоял, впитывая в себя силу, щедро даваемую матерью-природой, но стихшие шаги моих компаньонов заставляют ноги идти вперед.
Скинув рюкзаки с плеч и минуту передохнув, разводим костер. Сухой еловый лапник быстро разгорается, тихо потрескивая и еле дымя. А вот большие полутораметровые дрова, заготовленные еще зимой, все еще сыроваты. Но и они, просыхая от облизывающего их пламени, постепенно загораются, дымя и булькая, словно закипевший чайник. На импровизированном столе-пеньке, словно по волшебству, появляются черный хлеб, сало, огурчики и заваренный на моховой воде душистый чай. За разговорами время летит незаметно.
Половина восьмого вечера – пора! Поддеваем свитера и выдвигаемся на подслух. Вместе доходим до болотины и разделяемся на две группы. Иван Александрович с Володей уходят вправо, а я прямо и чуть левее. Время предостаточно, и я, не торопясь, иду вперед, опираясь на слегу.
Красота! Ну, здравствуй глухариный ток! Как ты пережил зиму? Слетятся ли певцы на твою вековую сцену? «Поживем – увидим!» – ответил я сам себе и, посмотрев на заходящее за вершины сосен солнце, двинулся дальше, утопая по колено в пропитанном водой мху. Еще метров триста, и можно выбрать место, чтобы сесть. А вот и подходящая сосна. Не выдержав зимы, завалилась на бок, оголив длинные корни. Жаль! А я ведь в прошлом году прятался за тобой, подходя к поющему петуху. Вон на той сосне он сидел, распевая свою брачную песню. Что подарит мне Бог и Диана в этом году, я не знал, но преисполненный верой в удачу, затих, прислонившись к корням поваленного дерева…
Без пятнадцати девять, пора приготовиться! Достаю камеру, и первый глухарь, шумно молотя крыльями, приземлился на сосну левее меня в пятидесяти метрах. Тихо включаю камеру и начинаю снимать. Петух, «крэкнув», перелетел в мою сторону и уселся на осине. На ее голых ветвях он предстал передо мной в полной красе! Раскрыв веером хвост, он прошелся по толстой ветке, остановился, послушал, нет ли вокруг соперников или опасности, снова «крэкнул» и перелетел на другую ветку осины, еще ближе ко мне! Я в восторге! Как давно мне хотелось снять токующего глухаря, и вот наконец такая удача! Покрасовавшись на осине, он перелетел на верхушку сосны, стоящей в десяти метрах от меня. Удобно уселся и стал склевывать кончики хвои.
В это время шум подлетающих лесных исполинов наполнил темнеющий лес звуками зарождающегося векового таинства под названием глухариный ток. Семь певцов заняли свои места у меня на виду, но, только успокоившись, сразу растворялись в кронах темнеющих сосен, словно тени. Лишь грозное «крэканье» доносилось с разных сторон, оповещая всех, что претенденты на сердце любимой в сборе! Мой солист, подкрепившись, перелетел на осину справа от меня и, пару раз робко щелкнув, «заточил» первую песню. Камера не видит, слишком темно! Как же жаль! Выключаю и наслаждаюсь хором певцов, провожающих угасший день.
Тридцать минут длился этот незабываемый концерт, пробудивший в глубине души труднообъяснимые человеческие чувства!
Последние звуки песни стихли, пора к костру! Тихо, словно кот, ухожу с тока в полной темноте. Перехожу болотину и медленно иду на свет, не включая фонарь. Две темные фигуры сидят у костра, жестикулируя и тихо переговариваясь между собой.
– А вот и Димон! – раздается радостный голос Володи. – Ну что, видел?
– Видел! Даже на камеру немного снял! – счастливо улыбаясь, отвечаю я.
Достаю камеру и показываю расхаживающего по деревьям глухаря.
– А у вас что? – задаю им встречный вопрос.
– И мы видели трех!
– Хорошо! Значит, ток будет!
– А теперь неплохо было бы перекусить!
Картошка забурлила в котелке и, приняв в себя банку тушенки, стала источать пьянящий аромат. Пенек накрыт, и грех не поднять пятьдесят граммов за удачу!
Коротаем ночь у костра под ярким звездным шатром, вдыхая аромат весеннего леса. Ветерок, еле дышит, боясь потревожить жаркое пламя потрескивающего углями костра. Затаив дыхание, боится пропустить хоть одно слово из нашего разговора. Словно одинокий старец, приютивший редкого гостя, слушает, не перебивая. В разговор встревает запоздалая гусиная стая, пролетая над вершиной леса, устало перекликаясь между собой, желает спокойной ночи…
Меж тем уже три часа утра – пора! Берем ружья и выдвигаемся к току. Вот и край болотины, ребятам вправо, а я подожду, привыкну к темноте. Дальше идти нужно уже без фонаря. Через несколько минут вижу сосну в двух метрах от себя; хорошо, теперь и мне пора! Упираясь слегой в мох под водой, медленно продвигаюсь вперед. Стараюсь не спешить, плавно вытаскивая засосавшую в мох ногу и делая небольшой шаг, чтобы не хлюпать и не потревожить осторожных глухарей. Метров четыреста прохожу за час и застываю, прислонившись к сосне в ста пятидесяти метрах от вчерашнего глухаря. Превратившись в слух, пытаюсь уловить первые щелчки проснувшегося солиста. Но первый щелчок раздался со спины, в ста метрах левее места моего захода. Потом второй, и первая песня полилась у меня за спиной. Левее защелкал второй, в глубине леса третий, справа точил четвертый, а мой, словно издеваясь, молчал! Я стоял и не знал, как поступить. Глухарь, что пел у меня за спиной уже минут пять, ни на секунду не останавливался. Мой только шелестел пером, капризно прихорашиваясь, словно большая «звезда», и отказывался петь. Подойти к поющему в глубине леса глухарю и не спугнуть – это невозможно! Можно испортить все и потерять время!
Решаю идти к тому, что за спиной, хотя знаю, что на болотине сосенки в руку толщиной, и стоят они очень редко, но делать нечего – решение принято! Песня льется за песней, ну, будь что будет! Шаг – остановка, в такой трясине больше не получается! Точение – вперед, шаг, второй – еле успеваю, но теряю равновесие, хорошо, по близости сосна, хватаюсь за нее и чудом не падаю в воду! Предательски трещит кора под руками, и разгоряченный певец вдруг замолкает. Воцарилась гнетущая тишина. Вдалеке слышны песни других глухарей, мой же, выжидая, прислушивается, изредка щелкая. Я еле держусь, растянувшись мостиком, медленно уходя под воду. Еще десять сантиметров, и вода потечет в раскатанные болотные сапоги. Руки предательски трясутся от напряжения.
«Запой! Ну-у же!» – умолял я замолчавшего глухаря, трясясь и обливаясь потом…
И, как в награду: «Те-ке, те-ке, те-ке, тк-тк-тк, ч-ч-рвя, ч-ч-рвя…»
«Фу!» – вырвался из груди тихий вздох облегчения. Вытянув под песню одну ногу, потом под следующую вторую и прислонясь к дереву, перевел дух. Мошник распелся с новой силой, и я по шагу стал приближаться, стараясь заслоняться тоненькими сосенками. Поющий глухарь все ближе, песня все громче, а сосны все реже и тоньше.
«Мне бы тебя увидеть!» – крутилось в голове. В пятидесяти метрах толстая одинокая сосна, должно быть, там? Метров десять открытого пространства, а дальше тонюсенькая елка в два пальца толщиной, но с пушистой верхушкой, а за ней двойная обломанная береза – к ним! Светает! Надо торопиться! А торопиться как раз и нельзя! Шаг под песню, еще шаг – оборвал на втором колене! Неужели увидел? Стою, прикинувшись пнем, и не дышу! Минута, две, три – «Те-ке, те-ке, те-ке, тк-тк-тк, ч-ч-рвя, ч-ч-рвя…»
«Слава Богу! Делаю шаг, еще один, еще, наконец-то березы! Выглядываю – вот он! Сидит на толстой горизонтальной ветке, ближе к хвое, черным большим пятном. До него метров сорок – на пределе! Но делать нечего, ближе уже не подойти! Остается только слушать и любоваться, пока не станет светлее. Вдруг поющий глухарь с грохотом сорвался с ветки, и мое сердце вмиг оборвалось!
«Все! Конец!» – словно приговор, пролетела обреченная мысль. Но пролетев метров двадцать, глухарь приземлился на мох, недалеко от меня. Заточил и, пробежав несколько метров, шумно молотя крыльями, подлетел на пару метров. Приземлившись, снова заточил, задрав голову вверх, картинно вышагивая. Ждать было нельзя! Медленно снимаю ружье с плеча, под песню прицеливаюсь, и гром выстрела ставит последнюю точку в недопетой глухариной песне…
Комментарии (0)