Ах, какие эти зорьки!

Ты что-нибудь понимаете в утиной охоте? – Ну, так-то, как вы, и я понимаю! А вот для них утиная охота была страстью, почти второй профессией, частью жизни. За последние сорок лет дедки не пропустили ни одного открытия сезона на водоплавающую. И ездили они всегда в одно и то же место. А куда – это уже прозой не сказать, а только стихами...

Ты что-нибудь понимаете в утиной охоте? – Ну, так-то, как вы, и я понимаю! А вот для них утиная охота была страстью, почти второй профессией, частью жизни. За последние сорок лет дедки не пропустили ни одного открытия сезона на водоплавающую. И ездили они всегда в одно и то же место. А куда – это уже прозой не сказать, а только стихами...

И какой же идиёт

Скажет вам, где лещ клюет?

Где грибы, где кущи ягод? –

Да ни в жисть! Костями лягут!

Это гениальное по-своему стихотворение Петрович сочинил. Ну, конечно же – не один, а с помощью Кириллыча. А в компании ихней был еще один Петрович, Долговязый. Тот для сочинения стихов был не пригоден. Его использовали по хозяйственной части. Ну, там чай вскипятить, уху приготовить, прощальный стол организовать.

Они, Петровичи, не только духовно, но и внешне отличались друг от друга. Начхоз был рослый, а поэт – конопатый. Но оба шумливые, веселые. Кириллыч, хотя и не отставал от них по шуткам, но тяготел к размышлениям. Истину жизни искал...

Это реликтовое озеро кто-то из друзей присмотрел еще в начале войны. И запомнил не просто так, а в расчете на то, чтобы выжить и вернуться сюда, окунуться в невыразимую красоту. Находится озеро в глубинке, далеко от железной дороги, в отдалении от селений, в редко посещаемом лесном урочище. Берега его густо поросли камышом. Но мужики расчистили проход к воде, все коряги со дна подняли, дно выровняли.

– Как в лучших домах Лондона! Не дно, а паркет! – хвастали они.

С охоты никогда не возвращались пустыми. Если дичи мало добыто, то полно впечатлений. А разговоров хватало от одной охоты до следующей...

Несколько лет тому назад собрались, дедки на «осеннюю сафарю». Двинули в путь пораньше, чтобы не опоздать к вечерней зорьке. Добрались до места, лодки накачали, оружие расчехлили, а зорьки все нет и нет! Чай попили, подкрепились, а она все не наступает, и не наступает! Глянув на ленивое солнце, долговязый Петрович облизнулся и предложил:

– А не принять ли нам, братки, за приезд и с устатку по маленькому-маленькому стопарику?

Дедки, ради приличия поежившись, согласились. Перед охотой они никогда не принимали. Ни махонькую, ни большую. Но всегда с собой имели по полтора ствола на брата. Мало ли чего может произойти на лоне? Поясницу сведет, ну, там рану обработать и обмыть, ну, и «под совершение» праздничный ужин... А тут поддержали друга из-за обиды. На хрена так спешили? Гнали-гнали, пятки все намяли, ноги распухли, а зорьки все нет!!!

Разулись, разделись, стопки в руки, и пошло-поехало... Вот тут-то лесные и водяные демоны над ними душеньки свои подлые понатешили! Напроказили, как только могли! От жары непроходящей, от усталости в дороге, от выпитого веселина, решили дедки прилечь, до зорьки покайфовать. И проснулись. Только к утренней зорьке. Проснулись – лучше бы не просыпались! Сапог – нет! Ружей – нет! Старики взвыли в один голос:

– Ух, гады! Нашли у кого воровать!

Проматюкавшись столько, сколько это требуется правилами приличия, потерпевшие стали решать: – как выходить из положения? Ехать босыми – слишком смело для их солидного возраста. Могут за «идиетов» принять. Во дворе насмех поднимут. И тут, в который раз, друзей выручил Петрович-долговязый. Порывшись в ближайших зарослях, извлек из них свои кеды, по весне отринутые по причине износа. Его-то братки и командировали за обувью...

С неделю друзья переживали свою утрату. Вора проклинали, себя ругали за ротозейство... И как-то мигом успокоились:

– Чего скулить-то? Пропажи не вернешь! Айда, братки, на рыбалку! – предложил Кириллыч.

На этот раз к зорьке успели не то что бы в упор, но с небольшим запасом. Петрович предложил вскипятить чайку. Водицы решил взять почище, с глубины. Забрел по пояс, за что-то зацепился и рухнул в воду!

– У, гады! И тут кто-то накидал! Коряги какие-то!

Нащупав ногой корягу, Петрович нырнул, чтобы добить ее, выудил что-то и сорвавшимся голосом крикнул:

– Ккконопатый! Возьми сввою ппуккалкку!

Друзья бросились на помощь. Вскоре и сапоги их и их ружья обсыхали на ветру. А вся команда, забыв про рыбалку, забыв обо всем на свете, умильно взирала на свой неожиданный улов и, покачивая головами, восторгалась проделкой неизвестного шутника:

– Ах, гаденыш! Ах, каналья! Ах, стервец! Щукин сын! Проучил нас, старых болванов! Шутка-то на лентяя была рассчитана! На глупого лентяя!...

Петровичи ушли друг за дружкой быстро как-то, в один месяц ушли. До последнего наведывались на свое озеро. Вот и Кириллыч поехал туда, в одиночестве. Налегке поехал, с удочкой. Посидеть тихо-тихо на берегу. Послушать пение шмеля и стук дятла. Улыбнуться стрекозе, присевшей на кончик поплавка. Надышаться сочным, освежающим нутро воздухом. Ощутить себя частью этого беспредельно огромного мира. Такого удивительного и прекрасного... Пропустить махонький стопарик в память о братках... Подумать о своем...

Вот ведь рождаемся мы. Не просто так, а для чего-то! Ради просто так нет смысла рождаться... Вот в книжках пишут – жизнь дается для счастья... А что это такое – счастье? Радость, или что? Вот прожил жизнь – и не знаешь, был ты счастлив, или нет? Кое-как жил, наспех, неустроенно, кособоко, смолоду впроголодь, а под старость... Радость-то в чем наша? Когда дети появляются, когда внуки... Но не для этой радости мы рождаемся... А для какой? Видать, главное счастье незаметно проскочило...

А на что сетовать? Был? Был он счастлив! Здесь, у озера, он чувствовал себя свободным, сильным, не израненным войной, не контуженным миром полуинвалидом! Здесь он провел свои самые лучшие дни.

И зорьки эти, к которым они так спешили всю жизнь, душу наполняли, согрели своим теплом, озарили своей добротой и светом. Его.

Свободного!

Сильного! Помолодевшего! Умиротворенного...

Ах, какие эти зорьки!

Ах, какие!..