Бесцветное офисное настроение мгновенно и неописуемо улучшилось: приятно осознать, что ты не последний здесь, на Камчатке, человек в бараньей охоте, коль продолжают приглашать на такие неординарные мероприятия, но куда приятнее перспективы — Корякия (лет пять уже там не был), горы, а главное — «…мы там охотились в 91-м, барана — море, добудем по-быстрому, а после — брусника — ковром, грибов — лес, а хариус, хариус!!!... Тару готовь!» Еще бы! Двенадцать дней в счет отпуска — легко!
Пластиковые тетрапаки, удочка-телескоп и коробочка с рыболовными снастями пополнили дежурное содержимое моего рюкзака. И вот уже пасмурное городское утро у гостиницы, заспанные клиенты-американцы (один — вообще старичок!) с сопровождающим, тесный салон ЯК-40, стандартно и крепко пахнущий чем-то «самолетным», переносящий нас в северный аэропорт Корф.
Перегрузочная суета у вертолета, дипломатические переговоры Михаила с местным моим коллегой-охотинспектором, подсадка в райцентре за поваром с продуктами и часовой перелет в неведомую глубь Корякского нагорья промелькнули как строчки короткого предисловия к необыкновенно интересному роману-приключению, о котором много слышал, давно мечтал и наконец дождался. Вот он, читайте…
Бесконечный лабиринт рек и речушек под бортом прервался, мелькнули внизу на пологой седловине перевала выбеленные временем пара сброшенных лосиных рогов у крохотного озерца, и вот уже долина реки с простым и понятным названием Энычаваям, стремительно пронесясь внизу, принимает нас со всем скарбом на свой высокий правый берег где-то в верховьях. Скромное предложение командира вертолета в течение часа решить с его помощью вопрос с охотой нами гордо и безусловно отвергнуто — сами справимся! За десять-то дней!.. В таком-то месте! — и борт исчезает в мареве над августовскими горами.
Места оказались необыкновенно красивыми и такими же дикими. Со времен прошлой охоты здесь, похоже, никого не было, на месте старого табора остатки дров и колышки от палаток подгнили, тундра «подзатянула» кострище, оставив поверх мха всего лишь несколько досок.
Просторная долина полого убегает к запредельно далекому Охотскому морю, перевитая узкой полосой тальника вдоль перекатистой мутноватой речки, пестрая тундра перехвачена местами стекающими с крутых бортов плоскими куртинами кедрового и ольхового стланика. Гребни хребтов и пологие вершины, увенчанные скальными останцами, закрывают горизонт с юга и севера.
Простецкий лагерь вырастает за час: палатки — клиентам, переводчику — москвичу Саше, повару Фаине с ее сыном-подростком, нам с Михаилом Александровичем, последняя — кухня-столовая (маловата будет, если дождь зарядит!), вода, дрова, всякие мелочи…
Вот и ужин… Только сейчас приходит осознание размеров пересеченного за день пространства и глубины контраста между окружающей нас первобытной свежестью и утренней серостью столицы окраины России.
Ну что, будем знакомы?! Полу шестьдесят четыре, заядлый «баранятник», объездил весь мир, собирает уже по второму кругу мировой бараний «Большой шлем». А вот он чем знаменит — был осужден в Штатах за непреднамеренный ввоз в страну трофея какой-то редкой антилопы, отсидел срок и лишен пожизненно права брать в руки охотничье оружие на родине. До границы на таможне винтовку за ним носит оруженосец. Ну, с ним, с Полом, ходить Михаилу.
А мне — с Федерико. Просто охотник, добыл уже кое-что из баранов, в Якутии был и в Охотске. Корякский баран тоже для «шлема» нужен, понятно. Не рыхлый вроде, спортивный. Пятьдесят семь лет. Фамилия выдает итальянское происхождение. Гладко выбритое смуглое лицо, очки в тонкой золотой оправе, черные с сединой волосы. Подумалось: внешне — типичный «дон» из фильмов про мафию. Нет, смеется, финансист. Михаил Александрович не спеша вспоминает прошлую охоту: вот сюда пошли сначала (машет рукой вниз по реке и вправо), двух взяли, потом вон там (напротив, за рекой) одного, потом еще вон там (кивает вверх по течению). Ну, нам-то всего двух и надо. А потом — праздник! Лишь бы погода не подвела.
Утро первого дня. Погода — прелесть. Место — тоже. Взгляд беспрепятственно скользит
на километры вокруг. Горы подступают прямо к реке, чтобы начать охотиться, не нужно даже от лагеря уходить, сиди в раскладушке и смотри в бинокль. Но мы все-таки идем вниз правым берегом реки, в самые бараньи распадки, расходимся у устья первого из них от лагеря: «старые» поворачивают в него вместе с Сашей, а мы с Федерико входим в следующий, через полкилометра ниже, и начинаем подъем.
Здесь не нужно пробираться через душные, выше человеческого роста джунгли шеламайника — камчатского лабазника, карабкаться по сырым глыбам в узких лотках горных потоков и скрежетать зубами, продираясь через замысловатое сплетение непролазного ольхача, как в горах на юге полуострова, — почти в любом месте ход комфортный, под ногами — плотная горная тундра, мелкая щебенка, всегда можно найти близкий обходной путь на хребет, а направление подъема зависит в основном только от твоих физических возможностей.
От возможностей Федерико в первую очередь, конечно. Они у него вроде бы неплохи, ходячий; я и подавно успел уже с начала месяца дважды сбегать в горы недалеко от камчатской столицы, поэтому все внимание сейчас — вершинам, видимым линиям хребтиков, зеленым пятнам пастбищ на южных склонах, и светлым потокам щебнистых осыпей — излюбленным местам дневных бараньих лежек на обдувах.
Бинокль ежеминутно взлетает к глазам, любое подозрительное пятнышко изучается мгновенно, каждый открывающийся взгляду распадочек и лоток осматриваются тщательнее некуда. Сейчас мы их увидим… Ну, вот здесь… Ну тогда — вот здесь… Слышанные вчера истории о предыдущей охоте служат руководством к действию, азарт и нетерпение толкают выше и выше, и мы незаметно оказываемся на линии водораздела с соседней с севера большой рекой. Обзор на десятки километров вокруг, горы величественны и пусты, но эйфория надежды не проходит, не дает нам присесть, пообедать, короткие переговоры только о маршруте, замеченных деталях…
Вот они! Бараны! Движутся на фоне неба в полукилометре от нас… Нас не видят, мы не на гребне… Медленно… Бинокль — черт, важенки… Наблюдаем за ними недолго. Шагаем вдоль хребта торной бараньей тропой на северо-восток, поглядывая через распадок на противоположный от нас склон и изредка заглядывая на склон, загороженный от нас гребнем.
Все ближе главный водораздел, вот мы уже топчем его, реки отсюда бегут в три стороны: на Чукотку, в Берингово и Охотское моря, но величие географической позиции сейчас не впечатляет, солнце уже падает, рогачей нет, и чувство неудовлетворенности прожитым днем начинает потихоньку, но верно меняться местами с утренней эйфорией. Очередной, затяжной, последний на сегодня взгляд в бинокль на «самые бараньи места» не приносит ничего нового, и мы длинной осыпью начинаем спуск в долину «нашей» речки километрах в двух выше лагеря.
День заканчивается у костра обменом впечатлений с «конкурентами», которые тоже, кроме виденного небольшого табунка важенок с ягнятами, ничем путным похвастаться не могут.
Намечены маршруты на завтра, усталость к утру пройдет, беседа с Михаилом Александровичем и ощущение бескрайности и дикости окружающих хребтов снова внушают оптимизм. Скорее бы утро!
Следующий день начался так же, как и первый: стремление в горы, надежда на успех, граничащая с наглой уверенностью в нем, были настолько велики, что я с трудом сдерживал шаг на подъемах, дожидаясь американца, мимоходом замечая россыпи созревающей брусники на обширных ягельниках левого берега реки, перешагивая грядки крепких приземистых подосиновиков и машинально пересчитывая разбегающихся, белеющих уже куропаток в попадающихся то и дело выводках.
Закончился этот день аналогично первому, с той лишь разницей, что важенок мы видели больше, а во время перекура на одной из вершин, слушая мои басни про неизведанность и дикость этих мест (настолько правдивые, насколько это позволял мой «английский со словарем»), Федерико, поковыряв мох перед собой, извлек из него гильзу от «трехлинейки», окислившуюся, старую, происхождение которой мне пришлось пытаться ему объяснить.
Вечером клиенты озвучили первые сомнения в правильности выбора места и маршрутов охоты. Их неправота через несколько минут жарких убеждений стала настолько очевидной всем, что вопрос о завтрашних действиях решился абсолютно просто: вперед и вверх, в распадки, где мы еще не были!
Итогом очередного дня охоты стало заявление американцев примерно следующего содержания: мы уже в возрасте, подустали от бесцельных хождений по горам. Следов пребывания трофейных зверей нет. Ищите их, друзья, а когда найдете — зовите нас. Возразить было сложно, самих нас, особенно меня, стала покидать вера в это место, хариусы в речных уловах становились все менее и менее досягаемыми.
Следующие дни для нас с Михаилом были похожи один на другой: подъем в шесть, форсирование Энычаваяма и методичное прочесывание очередного хребта на юг от реки, каждым своего. Тело уже не уставало, ноги могли идти непрерывно сутками, но непосчитанные километры бараньих троп, неизмеренные гектары склонов, «облизанных» в бинокли, не приносили ничего, кроме ставших уже привычными стад непуганых «баранух» с жизнерадостным потомством да пары кречетов, приспособившихся сопровождать нас по утрам до первого выводка куропаток, вылетевшего из-под наших ног. И пойманные на блесну Полом и съеденная клиентами запеченная на углях пара десятков хариусов, и общение с наглыми, вороватыми сусликами, которых прикормил неугомонный сын нашего повара, и даже крупный волк, забредший беспечно как-то вечером на галечную косу напротив лагеря, по которому азартный Пол расстрелял магазин патронов из подвернувшегося под руку «Блазера» Федерико, умудрившись ни разу не попасть со 150-ти метров, — все они хоть и вносили некое разнообразие в нашу полевую жизнь, до равноценной замены настоящей бараньей охоте, конечно, недотягивали.
Скоро ожидается вертолет. Остался всего один большой неисследованный распадок вверх по реке, и не осталось мяса на кухне. Под ехидные комментарии Пола о «вынужденном походе в супермаркет» я очередным утром отправился решать вторую часть проблемы и часа через четыре притащил уже полный рюкзак жирной баранины — пожившая важенка со стертыми наполовину рогами и уродливыми копытами, отставшая из-за возраста на осыпи от поднятого мной с лежек табунка, легко рассталась с жизнью. Михаил Александрович приплелся в лагерь уже в сумерках. Энычаваям едва не снес его на перекате выше по течению. Развешивая у костра влажное белье, он сначала рассказал нам о медведе, который настырно преследовал его всю вторую половину дня, и, отпугивая которого, он расстрелял в воздух все дробовые патроны из гладкостволки Фаины, чью ИЖ-58 взял только сегодня, чтобы настрелять куропаток — на тот случай, если я мяса не добуду. До этого дня оружия из соображений рациональности он не носил. И только потом мы, совсем уже потерявшие надежду на удачу, услышали: «Нашел я рогачей, нам с Полом поближе, шесть штук, вам молодым — подальше, один. Но хоро-о-оший».
Вертолет послезавтра. В тумане утренних сумерек мы форсируем реку, я это делаю дважды, сначала с Сашей на плечах, затем с Федерико (на них горные ботинки), вода напирает «по это самое», и Михаил, который ростом пониже, на левом берегу начинает путь с мокрыми ногами.
Километров через пять вверх по реке сворачиваем в распадок-приток направо и тремя километрами позже разделяемся: мы с Федерико топаем вдоль ручья дальше, к перевалу, а остальные начинают подъем влево на отрог, в складках которого их должны дожидаться шесть виденных вчера напарником рогачей. Я повторяю про себя последние его наставления: за перевалом вниз по правому распадку, потом в первый распадок налево, рогач лежал там вверху, справа по ходу. Ничего, справимся…
Туман давно остался позади. Горы уже начали пестреть по-осеннему, но солнце еще жарит шею, лишняя одежка в рюкзаке, тропа, вся в стаканчиках свежих следов недавно прошедшего оленьего стада (не такая уж здесь, оказывается, и глушь), сама ложится под ноги, и к обеду мы, миновав пологий водораздел с круглым озером в самой его вершине, начинаем спускаться. Вода из-под наших ног утекает теперь в Тихий океан, понесет ее туда река Пахача, широкая долина которой голубеет вдали впереди-внизу, но нам так далеко не идти, цель наша уже рядом — узкое устье тесного распадка слева, подпертое с одной стороны скалистой створкой, напротив которого на увальчике у ручья кстати торчит корякский двуногий таган рядом с небольшой кучкой ольхового сушняка. Дрова здесь в дефиците.
Чаюем по-быстрому, доедая бутерброды; забираю двадцатикратную трубу клиента в свой рюкзак, и вскоре прохлада узкой каменной щели окружает нас. Ручей тесный, видимость ограничена крутыми стенками, поэтому мы особо не заботимся разглядыванием едва выглядывающих макушек гор вокруг. Поднимаемся не торопясь, чтобы не сбивать дыхание, шагая по обкатанным валунам как по ступенькам. Вот и поворот желоба направо, откуда напарник вчера увидел барана. Выглядываю аккуратно из-за скалы. Вершина распадка распахивается пологими травянистыми склонами-пастбищами с кучами рассыпающихся скальных выступов поверху — вот там где-то он и должен быть.
Мой взгляд через оптику плавно скользит по каменным бокам останцев, как вдруг Федерико, в ожидании опершийся сзади на посох, толкает меня в спину. Его рука вытянута вверх-влево, и, еще не взглянув туда, я понимаю, что все пошло прахом: рогач (конечно, вчерашний!) стоит среди глыб посреди склона метрах в трехстах от нас и с иронией (именно так) смотрит на пришедших. Его неторопливый уход за излом склона прерывает наши судорожные приготовления к дальнему выстрелу.
Досада, такая же неуемная, как и утренняя вера в успех, накатывает, как локомотив. Американец, не понимая еще всего трагизма произошедшего, что-то лепечет про дальнейший подъем, оставшееся время, попытку догнать рогача.
Ага… Ждет он нас. Дожив до таких рогов… Взгляд в бинокль в сторону лагеря вызывает еще и приступ черной зависти к «конкурентам» — километрах в пяти позади по пологому гребню из-за распадка торопливо поднимается баран, скорее всего, один из тех шести. Разбили табун, отстрелялись значит… А мы… Головой надо было вертеть чаще!
Скорее от безысходности, чем надеясь на успех, я соглашаюсь подняться выше. Конечно, зверь ушел, скорее всего, вниз, в соседний распадок, его не видно нигде, мы по инерции обшариваем огромный отрог, похожий на гигантский разрушенный замок, из проломов отвесных стен которого круто стекают многочисленные осыпи. Только старые бараньи следы. Уже пять. Я решаю возвращаться, спускаться, мы — неудачники. Виноват, безусловно, я. И величие окружающего пейзажа, и наполненность гор каким-то тайным, неразгаданным смыслом уже не кажутся такими бесспорными и значимыми. Запал американца тоже иссяк, он тащится позади, поперек широкой мелкощебенистой осыпи и канючит что-то насчет выполнения условий контракта и ответственности принимающей стороны.
На границе солнечного света и подползающей снизу тени от соседнего хребта мы присаживаемся передохнуть. Я машинально смотрю в бинокль вокруг, сначала влево, потом примерно в ту сторону, куда убежал наш трофей. На неширокой седловине, за темным провалом каньона, напротив нас, в лучах заходящего солнца стоит он, наш баран, и разделяющее нас приличное расстояние, не меньше полутора километров, не может скрыть размеров рогов, концы которых после полного оборота слегка вывернуты наружу от его щек! Эмоции от этого зрелища, мгновенно двадцатикратно приближенного трубой американца, приглушены усталостью и желанием поскорее определиться с действиями: быстро вниз, потом вверх, если хватит сил, вон на тот пупочек, а оттуда, если повезет… Рогач, давая нам возможность двигаться, уходит за отрог в затененный цирк, и мы, «поспешая медленно», бежим-скользим на дно распадка, не боясь уже быть замеченными.
Комментарии (0)