Когда-то в темные, непросвещенные времена — отсутствия интернета, электронных игр, ювенальной юстиции — дети (главным образом, конечно, мальчишки) разрушали птичьи гнезда — была такая забава. Темные, непросвещенные, незнакомые с идеями и нормами ювенальной юстиции взрослые пороли за это маленьких вандалов — разрушителей гнезд.
Время шло. Мальчишки становились мужчинами, птичьи гнезда уже, конечно, не разрушали и запрещали это делать своим детям, а в качестве забавы с удовольствием разрушали медвежьи гнезда, именуемые берлогами. Окружающие же восхищались удальцами-смельчаками, в числе которых были и князья Рюриковичи, и цари Романовы с родственниками. Много и с большим почтением об этом рассказывалось в исторических хрониках, периодически публикуемых сейчас в разделе «Альманах» журнала «Охота и Рыбалка XXI век». И никто князей-царей и прочих их современников за эту забаву не осуждал. И не осуждает! В отличие от памятного случая с нашим современником — бывшим премьер-министром Виктором Степановичем Черномырдиным.
Я никогда не скрывал, что любил берложную охоту, которая не очень приветствовалась современной охотничьей элитой — настоящими трофейщиками. Именно поэтому рано утром 28 января 2007 года Виктор Степанович Нечерномырдин, как называли его мои секретари, а на самом деле Распопин — директор по внешним связям «Иркутскзверопрома» — встретил меня на железнодорожном вокзале, чтобы далее отправиться в Жигалово. Это четыреста километров от Иркутска. Компания «Иркутскзверопром» поставляла в те времена на рынок коммерческих охотничьих услуг до нескольких десятков берлог в сезон. На эту охоту приезжали любители из разных мест, в том числе из США, Италии, других стран и весей...
— Какого медведя будете стрелять? — спросили меня.
— Ну конечно, самого-самого.
— Ехать далеко, потом идти надо.
— Не против.
В этот же день меня доставили на базу. Это тридцать километров на нартах, буксируемых «Бураном», которые я прозвал «ящЫком». Такое путешествие удовольствия не доставляет. Если лежишь на спине — задыхаешься от выхлопных газов, поэтому надо ехать лежа на левом боку...
База оказалась весьма добротной — настоящий форт, как будто сошедший со страниц книг Фенимора Купера. Утром 29-го мне предложили выстрелить из моего ружья, ночевавшего на морозе. Сказали: для проверки. Ружья. Но, конечно, и меня.
После успешной для нас обоих (ружья и стрелка) проверки мы поехали на берлогу. Это еще восемнадцать километров в «ящЫке», а потом два — пешком. В гору. Проводники пробивали тропу в высоком снегу. Довольно тяжелый был подход.
Берлога оказалась пустой. Медведь ушел. Устроители посчитали, что давно. При проверке лайка, осенью обнаружившая эту берлогу, облаяла ее, как говорят, по памяти. Охотники считают, что на проверку надо брать новую собаку.
Утром следующего дня снова пришлось преодолеть те же тридцать километров в «ящЫке», но в обратном направлении, до поселка, где мы пересели на уазик, на котором без труда через семь километров достигли зимовья охотника, нашедшего другую берлогу.
Зимовье было больше похоже на садовый домик. Ни бани, ни места для припасов. Поселок-то рядом. На хребте, где промышлял охотник, обнаруживший берлогу, он брал только белок. Соболь в столь обжитом месте не водится...
Подъезд на «Буране» составил не более полутора километров, а 150-метровый подход мне напомнил лыжную прогулку с родителями по парку в детстве: столь же голубым было небо, таким же белым-белым был снег, красивыми казались заснеженные кусты и деревья, так же сияло солнце...
— Зверь там, — сказал руководитель охоты, директор зверопромхоза Иван Николаевич. — Смотрите, Палыч, куржак (иней).
Медведь поднялся легко (охотовед Сергей не успел и шестом поработать), сначала рявкнул под землей, потом заревел и пошел. И тут под своей левой рукой я вдруг увидел человека с ружьем, хотя Иван Николаевич ружей на берлогу категорически брать не разрешал, дабы не испортить охоту клиенту и не лишить свой коллектив законного, заработанного честным трудом вознаграждения. Оружие брали только он и приехавший охотник, который перед охотой спрашивал: «Когда можно стрелять?» Я тогда ответил ему: «Только в случае угрозы вашей жизни».
Так вот, то ли из опасения, что зверь быстро скроется в кустах, то ли из боязни, что выстрелит тот, кто оказался у меня под левой рукой — а в этом случае трофей бы, конечно, не считался моим, — выпустил я из берлоги медведя на одну треть корпуса, стрельнув ему под ухо из штуцера 12-го калибра 45-граммовой пулей «МедВед» конструкции Виктора Ивановича Шашкова. Зверь перестал жить мгновенно. Без агонии. Как-то сразу все стихло...
При разделке туши все увидели, что голова отстрелена. Ее отделили небольшим ножом. Топор не понадобился. В ране обнаружили пыж. Стрелял-то я не далее метров пяти — семи.
Какой напрашивается вывод? По Станиславскому каждая произносимая фраза содержит текст, подтекст и сверхзадачу. Из текста следует, что прекрасное оружие для охоты на берлоге — штуцер 12-го калибра с 45-граммовой мягкой свинцовой пулей инженера Шашкова. Подтекст (скрытая суть) говорит о том, что этого старого, не менее 10 лет, огромного трофейного самца пожилой охотник ни разу не видел и подобного встретить здесь не ожидал. Не видел он и крупного следа, который мог оставить медведь. Появился он так же неожиданно, как появились однажды перепела на высыпках, заставив меня еще раз усомниться в том, что результат трофейной охоты — это достижение только спортсменов и их проводников, сумевших забраться в какую-то непролазную даль. Будет на то воля Божия — добудешь трофей и в легких условиях, неподалеку от дома. Нет — хоть куда залезь, все будет напрасно.
Комментарии (0)