Озеро Дальнее

Озеро Дальнее очень живописно вставлено в предгорья величественного горного хребта, под названием Акиткан. Озеро проточное. Со стороны гор в него впадает несколько речушек, ручьёв, родников. Но, основная впадающая река, - это Окунайка. Стремительная, порожистая, - норовистая. Без великого опыта, да надёжнейшего мотора, туда не сунешься. И вытекает из озера река Окунайка. Та же самая, да не та.

Располневшая, раздавшаяся, как баба после третьих родов, значимая и важная. Правда, здесь же, недалеко от озера, раскатилась по широкому, каменистому перекату, расплескалась. С какой-то дурной весёлостью легко опрокидывает, выкидывает на камни лодки, и хохочет при этом, озорно хохочет.

А мужики, что вывернулись из лодки, хватаются за скользкие камни, с трудом выбираются на берег веселящегося переката, и с ужасом наблюдают, как Окунайка прячет в заломе их лодку. Утрамбовывает все их шмотки в глубоченной яме, под огромную кучу наносных деревьев.

Перекат этот, последний перед озером, так и называется: Весёлый. А уже за ним Дальнее. Красивейшее озеро….

Это теперь там заказник. А в то время, о событиях которого пойдёт рассказ, угодья принадлежали местному зверопромхозу. Угодья были поделены среди охотников, и добывали там соболя, да белку. Иногда мясо готовили, но это редко, потому, как трудно его вывозить из предгорных районов, - только вертолётом. А это дороговато.

Летом на озере стояла бригада, - рыбачили. Рыба на Дальнем ценная, в основном белая: сиг, да пелядь. А осенью верхнюю Окунайку городили, и добывали мелкую, но вовсе ценную рыбку тугуна. А за доброй-то рыбкой и вертолёт сгонять можно.

Не далеко от зимовья, что кургузо торчало на берегу озера, был сооружён и забивался льдом каждую весну, ледник. Там и хранили бочки с рыбой. Тут же, рядом, была площадка для вертолёта. Правда, площадка маловата, но заход делали над водой, над гладью, а здесь уж, на опечке, мостились как-то, свешивая хвост над озером.

У зимовья горбатился покосившийся навес, где от дождя, да снега прятались поленницы дров. Там же, на гвоздях, развешивали сети, для того, чтобы рыбу выбрать, да распутать, от мусора очистить.

Чуть в стороне, ближе к берегу, стояла банька. Гости любили, напарившись, сигать голышом в прозрачные воды. Радостное гиканье разносилось тогда далеко над водой.

Все эти строения, сооружения, всё вместе, называлось базой. Если кто-то впервые ехал на Дальнее, и знал, что жить придётся на базе, увидев строения, невольно шарил взглядом по ближним пейзажам. Пытался отыскать базу. Но, первое разочарование быстро проходило. Любой был очарован великолепием озера, его сказочной красотой.

Когда Юра, ещё молодым охотоведом, побывал на озере, пожил там недельку, порыбачил, поохотился всласть, он понял, что больше искать нечего. Он просто влюбился в эти места.

Отработав охотоведом несколько лет, он закрепил за собой угодья, куда входило озеро Дальнее, перевёлся в штатные охотники и стал проводить на озере большую часть жизни. Летом и осенью часто привозил с собой жену, которая помогала управляться с рыбой. Вместе готовили на сдачу бруснику, а её в округе было видимо-невидимо.

Зимой охотился. Гонял по распадкам соболей, попутно собирал белочек.

Когда родился Мишка, - долгожданный сынок, жена уже не могла приезжать на озеро, чтобы помогать мужу. Юра взял напарника. А на самое горячее рыбное время, ему ещё давали пару человек в помощь. Так что летовали, в основном, втроём, или вчетвером.

Лето на озере пролетало незаметно. Работы было много, работа тяжёлая и неотложная. Дней отдыха не предусматривалось.

Да и какой отдых, когда сети стоят. Рыбу надо каждый день выпутывать, чистить, солить, бочки готовить, затаривать, да запечатывать. На лёд ставить. А то, по особому распоряжению, и лодку, загруженную теми бочками, гнать на центральную усадьбу промхоза. А это значит, на одного человека в бригаде меньше на несколько дней. Работы, получается, больше.

А ближе к сентябрю надо верхнюю Окунайку городить, - как бы не пропустить основной ход тугунка.

Так и катится лето, в трудах, да заботах. Быстро катится, будто по камням береговым вприпрыжку скачет.

Мишка, - сын, рос, как было сказано, «не по дням, а по часам». Крепким пареньком поднимался, в отца. Юра радовался сыну, любовался им. Любил очень. Всё мечтал о том дне, когда можно будет парня усадить в лодку. О том, как он покажет ему своё озеро.

По деревенской протоке катал на лодке сына с матерью с малолетства, - тому ещё и трёх лет не было. Сам радовался куда больше ребёнка. Захлёбывался радостью.

Когда Юра собирался на своё озеро, Мишка ревел и топал ножками, - просился с отцом. Расставания у них всегда были трудными.

И вот, пришло, прикатило то лето, когда мать разрешила взять Мишку на целую неделю на озеро. Ему уже семь, - осенью в школу. Пусть побудет парнишка подле отца, пусть порадуются оба.

Юра был на седьмом небе.

Лодка, загруженная пустыми бочками, да кое-какими продуктами, легко и красиво летела навстречу прозрачным струям реки. Мишка сидел рядом с Веней, радостно открывал рот навстречу ветру. Гладил ручонкой волну, вспенивающуюся рядом с бортом. Весело смеялся, когда лодка лихо проскакивала очередной перекат, где дно реки подступало совсем близко.

На озеро выскочили без каких-то происшествий, - Юра изучил Весёлый перекат до каждого камушка, проводил по нему лодку мастерски. Мужики, Иван, да Николай, только отсетовались, принялись пороть рыбу.

Венька стал готовить праздничный стол, по поводу приезда с большой земли, а Юра помогал мужикам. Мишка крутился на берегу, забегал под навес. Знакомился с новой обстановкой.
Управившись с делами, помылись прямо с берега, и чинно расселись за столом, который на половину прятался под навес, а второй половиной выпячивался на солнышко. Мишка жался к отцу, хотя все дядьки были ему знакомы.

Бутылка закончилась неожиданно быстро. Достали вторую. Ребёнок уморился за дорогу, да и новые впечатления переполняли его. Он стал засыпать. Уложили его в зимовье, на нары. Сами продолжили.

Утро было солнечным и радостным. В дальних распадках, за озером, лениво плавился, переваливался с боку на бок плотный туман.

Иван с Николаем торопливо проверили ближние сети и уже причалили, выкидывали на сходни ящики с рыбой. Юра сгоношил какой-то завтрак, терпеливо объяснял Мишутке, что сегодня тот останется с дядей Веней. Что есть неотложная работа и папа должен отлучиться на несколько часов.

Мишка капризничал, пытался хныкать. Но, не тащить же его на верхнюю Окунайку. А работа, действительно, неотложная, - надо начинать готовить материал для заездка. Место выбирал только сам Юра. Вот и приходилось оставить парнишку на несколько часов с Венькой. Тем более что тот вчера перебрал лишнего и работник из него никакой. Пусть вон, рыбу почистит, да приберёт. Да отлежится в холодке.

Когда отец с мужиками отвалили от берега, и лодка, набирая ход, устремилась за ближний мыс, скрываясь из вида, Мишка и, правда, заревел, всё громче и громче. Венька сначала подсмеивался над ребёнком, а когда мотор совсем стих вдалеке, а громкий плачь остался, он повысил голос.

Мишка смолк. Может, успокоился, смирившись с отсутствием отца, а может, просто заставил себя замолчать, видя, что его плачь, раздражает дядьку.

Вениамин забрёл в воду, зачерпнул пригоршню и помочил затылок, - прислушался. Полный штиль. Жарко будет. А в голове гудит.

Обогнув стол, пошарил за поленницей и извлёк на свет поллитровку. На дне всплёскивалось. Не пачкая кружку, жадно прильнул губами прямо к горлышку. Поймав взгляд пацана, заставил себя передёрнуться и брезгливо пробасить:
- Фу-у, гадость, какая.

Мишка медленно повернулся и побрёл на берег, где на солнце стояли ящики с рыбой. Венька бросил на скамейку телогрейку, прилёг. Чуть-чуть прилёг. Чуть-чуть….

Потрогав пальчиком тёмный глаз сига, что лежал сверху и уже начал подсыхать, Мишка выбрался на угор, побродил по вертолётной площадке. Озеро покрылось дневной рябью. Дядька отвернулся лицом к поленнице и похрапывал, что было слышно даже здесь, за ледником.

- Если я сам приду, папка сильно обрадуется. Он подхватит меня на руки, уткнётся носом в живот, и мы вместе будем смеяться.

Ещё оглянувшись на зимовьё, на навес, где похрапывал дядя Веня, Мишка двинулся вдоль берега. Пошагал в сторону мыса, за которым не так давно скрылась лодка.

Венька никак не мог прийти в себя, всячески уворачивался от ударов, пытался отползти, но кулаки настигали его везде. Юра буквально озверел, не помня себя, он молотил и молотил Веньку по лицу, по рёбрам, по спине.

Наконец, мужикам удалось ловко перехватить нападающего, оттащить его чуть в сторону. Венька сел, оперевшись на скамейку, утирал обильную кровь с лица. Рваными губами сплёвывал кровавые сгустки.

- Где… Мишка? Где…

Венька что-то булькал, пытался понять, объяснить. Ничего не получалось. Разводил руками.

Юрка кинулся вдоль берега. Николай за ним. Иван, оттолкнул лодку и помчался за мыс, к первому от зимовья ручью. Приткнув там лодку, он стал пробираться по ручью вверх. Берега были заболочены и очень заросли ерником. Пробираться приходилось почти ползком. Внимательно осматривал мох, пытаясь найти хоть какой-то след.

Всё ближе кричали мужики. Они тоже продирались по береговым зарослям, искали следы, прислушивались. Детского голоса нигде не было. Не было и следа.

Втроём захватили более широкую полосу, двинулись дальше. Уже под вечер, на втором от зимовья ручье, нашли чёткий след детского ботинка. Небольшой опечек сырого песка, и на нём след. Кричали все враз. Громко кричали. Ответа не было.

Ещё долго ходили, лазили, ползали. Возвращаться Юра не захотел. Упал лицом в мох и, будто окаменел. Иван ушёл в ночь, к лодке. Николай запалил небольшой костерок.

Утром, когда на озере прогудела лодка, - приехали Иван с Венькой, Юра с Николаем уже охрипли. Они кричали с самого рассвета. Пробирались всё дальше вдоль берега. Иван привёз ружьё. Стрелял.

На пятом, или шестом ручье, на грязи, увидели медвежьи следы. Матуха с двумя медвежатами. Юру снова затрясло. Он схватил ружьё и стрелял, пока не кончились патроны.

К вечеру, всё же затащили его в лодку, приехали на базу. В ночь Николая отправили в посёлок, - поднимать людей. Днём снова искали. Теперь уходили далеко от берега. Кричали.

Из посёлка в этот день никто не приехал. Как потом оказалось, вертолёта не было. Вертолёт дали только назавтра. Погода уже портилась, - низкая облачность и сильные порывы ветра. Но пилоты молодцы, - закинули тридцать человек.

И на завтра, уже по дождю, ещё тридцать.

Искали до самой темени. Вся тайга гудела разноголосицей. Люди выматывались. На второй день кто-то принёс ботинок. Издалека.

Охотники шептались между собой. Будто бы есть следы волочения, но сильный дождь замыл следы. Трудно определить.

На другой день снова туда ходили. Медвежьи следы действительно были. Но, ни одной пуговицы, ни лоскутка от одежды не нашли.

Врачиха, прилетевшая с последним рейсом, колола Юре какие-то уколы, он не реагировал. Всё тянулся к берегу.

… Катался в прибрежной траве, не замечая ни гнуса, ни назойливых комаров. Пытался встать, но тут же валился опять. Пластом валился.

Укрепившись кое-как, на коленях, заползал на крутояр озера и выл.… Не то волком выл, не то другим, неведомым зверем. Выл.… Или плач у него такой.

Мужики сидели по углам в зимовье, вслушиваясь в раздирающие душу вопли, шевельнуться боялись. Никто слова, даже шепотом, не ронял. Несмотря на глубокие сумерки, лампу не палили, - слушали.

Уже по ночи, с фонарём, находили Юрку, тащили в зимовьё, совсем обессиленного, пустого. В кулаках у него и меж пальцами, трава с корнями, да волосы. Уже всю голову себе олысил. А ногти на руках все, как есть, обломаны в кровь, - скребёт по камням прибрежным. Скребёт и не чувствует.

С трудом выпаивали ему какую-то похлёбку, и Юра замирал до рассвета. Может, спал, а скорее, просто каменел. Не шелохнётся до света.

А чуть брезжить примется, - куртку с гвоздя, и в лес. Ошалел.

Уже семь дней как пропал паренёк.

Искали. Долго и усердно искали Мишку. Даже высказывались совсем уж нелепые, на первый взгляд, предположения, о том, что медведица могла перетащить его через реку. И там оставить. Что, дескать, не едят медведицы малых детей. Что материнский инстинкт не позволяет им творить такой беспредел.
По этой причине две бригады, по пять человек каждая, проводили поиски на другом берегу озера.

Снова дождило. Два дня и две ночи дождило. Нудно так, монотонно.

В палаточном лагере палили костры. Дым густо стелился над гладью воды, выписывал замысловатые фигуры. Мужики, пользуясь непогодью, - в тайгу идти не надо, - ставили сети. Запах жареной рыбы распирал ноздри.

Ещё два дня назад должен был вертолёт вывозить людей, а тут дождь. Продукты у всех кончились. Рыба выручала.

На восьмой день разведрило. Где-то перед обедом пришла «восьмёрка».

Экипаж был опытный. Да и погода звенела, - до закрытия лётного времени вывезли всех. Может, и запоздали чуть, но диспетчер отметил всё как надо, без происшествий.

На озере остался Юра, да друзья охотники: Николай, Венька, Иван.
Жена Юрина тоже просилась остаться, да врачиха не позволила, больно уж та ослабла за эти дни.

Где-то дня через три, как людей вывезли, на базу притащился медведь. Ночью на помойке шуровал.

Конечно, столько людей жило. Одних рыбьих кишок, сколько туда навалили. Вот и притащился. Ещё в потёмках, при лампе, Юра возился с патронами. Нашёл где-то в старых запасах две пули, зарядил их, выкатив дробовые заряды в какую-то кружку, и, чуть свет, двинулся по следам.

Николай, коротко собравшись, пошёл следом, - мало ли. Топор прихватил. Ружьё, старинная одностволка, было единственным оружием на озере в летний период. Даже не известно чьё это было ружьё, просто было и всё. Всегда висело на стене, над нарами.

Охотники понимали, что медведь, нажравшись кишок, далеко не пойдёт, отдыхать ляжет. Юра превратился в какого-то неведомого хищника. Николай не узнавал его. У него все движения были не человеческие, всё тело так пластично, так легко двигалось, что казалось, он просто парит над землёй, просто струится.

Каждое препятствие он легко огибал, будто оплывал, обнимал, и, в тоже время, не задевал ни единой веточки, не хрустнул ни единым сучком.

Николай едва поспевал за ним, боясь потерять из виду.

Впереди грохнул выстрел. Николай бегом. Выскочил за выворотень, с топором наготове, увидел, как Юра, торопливо вспарывает брюхо ещё полуживому, ещё в конвульсиях, медведю.

Шкуру разрезал, по кишкам пластанул, выдрал, вывернул, каким-то невероятным усилием, желудок. Его распорол.
Дрожащими пальцами перебирал содержимое. И плакал. Беззвучно плакал. Просто плечи чуть вздрагивали….

Пролетает жаркое лето, в трудах каждодневных, заботах насущных. Прокатывается, вместе с опадающими листьями, грустная осень. Зима, стынет сугробами, да наледями на горных, не тронутых человечьим следом, речках. Ветры дикие, гонят без устали по планете время. Струятся годы.

Юра, а правильнее будет сказать: Юрий Антонович, всю жизнь прожил на озере Дальнем. Выбирался ненадолго в люди, но только по надобности. Без крайней нужды с озера не трогался. А исполнив, что намечал, быстро, быстро собирался, и, не задерживаясь, на озеро. Будто, кто ждал его там, с нетерпением.

С годами, будто бы, успокоился, остепенился даже. Но простить себя так и не смог. Да и не пытался.