Первый гусь

Старый охотничий дом в ожидании нашего возвращения бережно сохранил тепло вчерашней протопки. Конечно же, он знал, что мы сегодня вернёмся. Радовался, что оставили под окнами машины, а сами с утра взяли ружья и подались в тайгу – значит не уедем в город и не оставим его опять в одиночестве.

Каждый раз, подходя к нему, я почему-то представляю его живым существом. Он издалека чувствует наше приближение, начинает бодриться, лучится морщинками вокруг окон-глаз и радостно зовёт слегка осевшим стариковским голосом: «Заходьте, сынки, заходьте!».

Много было у него за долгую жизнь таких, как мы, а теперь - мы его дети и хочется думать, что не самые плохие. Мы не пьём без меры, не шумим, не палим из ружей по бутылкам, не «пиратствуем» в угодьях; мы пробираемся к нему через болото, лесные завалы, грязь и снег, когда нужно даём ему посильный ремонт. Мы любим его…

Мы вваливаемся на веранду всей командой, стуча сапогами по ступеням, перешучиваясь и задевая друг друга мокрыми ружьями. Мне сыро и снаружи, и изнутри после трёх неудачных загонов и брода через болото. Я стягиваю бандану, которую обмотал вокруг шеи, чтобы от пота не промок воротник куртки, и выжимаю её. «Это не дождь!» - хохочут друзья. Я тоже смеюсь, потому что знаю историю, как Димка Седов, самый крупный и сильный из нас, вернувшись однажды на базу в трескучий мороз, насквозь мокрый, стащил шапку, вот так же отжал, и из неё полились потоки воды. Он и сам вспоминает это с удовольствием.

…Одна литровая бутылка водки, настоянной на мёде и хрене, на девять крепких, надышавшихся таёжным кислородом мужиков – курам на смех, да ещё под фаршированный перец и соленья! Но заморили червячка и ладно, надо оставить на ужин. И мы с удовольствием валимся на кровати. Хорошо… Только Андреич идёт за дровами – ночи промозглые, надо подтопить, просушиться, да и ужин ещё готовить, а кухня, из которой дверь прямо на открытую веранду, потихоньку выхолаживается.

- Будете жрать тушёнку! – басит Алексеев,- Боря виноват! Ты чего черныша не взял, который прямо над тобой шёл? Эх, Боря, Боря…
- Чего Боря?! – сквозь накатывающую дремоту огрызаюсь я, - Не было команды по перу работать!
- Всё правильно он сделал! – Андреич валит к печке охапку дров,- Ну, и кто будет грибы жарить?
- Я бы пожарил,- отзывается Артур, откладывая обласканный масляной ветошью ружейный ствол,- Но я никогда этого не делал. Если не страшно, могу попробовать.

Поняв по общему молчанию, что никто не испугался, он садится на стул и тщательно чистит и режет грибы, но Андреич отбирает у него сковородку и уходит с нею на кухню, к плите…

Через приоткрытую дверь доносится аромат жарящихся с луком подосиновиков и лисичек. Я пока не чувствую голода, но аромат тревожит и наводит на мысли… Впрочем, Константиныч - младший и сам встаёт, кряхтит, что-то бурчит себе под нос и лезет в рюкзак за бутылкой великолепного, чистого, как слеза, самогона. Как раз во время – «повар» вносит сковородку с грибами, ставит её на стол, а сам расслабленно ложится на кровать и замирает там.

- Илюх, ты участвуешь ?
- Не, давайте без меня. Я их напробовался на кухне…кажется, уже умираю.
- Так давай быстрее для ясности, чтоб мы не успели тоже накидаться !
- Да пошли вы…

Эх, хороша самогоночка, да под грибочки ! Я раскусываю опутанную колечком золотистого лука лисичку.

- Чего-то горчат грибы, ребята !
- Точно ! - кивает Соловов с набитым ртом. – Наверное, затесалась какая-нибудь отрава. Артур, ты ничего подозрительного, типа поганки, не заметил ?
- Сергеич ! – поворачивается ко мне Саша Алексеев, кладя в рот что-то очень аппетитное (выражение лица у него безмятежное), - А какой яд в бледной поганке ?
- Синильная кислота. Но ты не переживай, она не горчит. Ничего не почувствуешь, пока ешь.
- Это ужасно! – огорчается Сашка и лезет вилкой за следующей порцией.
- Да, это точно…ц ! – резюмирует Константиныч, жуя грибок и разливая по второй.

Илья с кровати взглядом умирающего лебедя следит за тем, как постепенно пустеет сковородка.

После ужина мы опять расползаемся по койкам, кто-то глушит генератор, неназойливо тарахтевший в дальнем углу веранды, и дом погружается в темноту. Я расстёгиваю спальник, раскидываю его и лежу поверх в трусах и лёгкой футболке, наслаждаясь теплом и сухостью.

- Спишь ? – спрашивает с соседней койки задушевный дружок мой Ёж – Серёжка Малышев. Голос у него довольный¸ улыбающийся – неделю назад он взял мошника, кормившегося на осине, и до сих пор греется в лучах славы. Я не сплю. Сон перебит и, чтобы усыпить себя, вспоминаю время, когда мы знать не хотели никакого другого охотничьего быта, кроме палаточных лагерей, которые мы ставили и в грязи, и в снегу, и в любую погоду, и всплывает в памяти один из почти уже забытых весенних выездов. Хотя, разве можно забыть первую свою гусиную охоту…

----------------------------------------------

Это была старая мечта Володи Малышева – гуси. Сколько он её лелеял, не решаясь реализовать, бог ведает, но случилось так, что исполнилась она только после нашего знакомства. И отнюдь не благодаря мне, потому что я этой охотой тоже не занимался и тогда даже не задумывался о ней. Но за год до этого они с Серёгой застали на одном из перепаханных полей несметное количество белолобиков и это зрелище их доконало, а теперь, заручившись моим обещанием принять участие в эксперименте, Володя закупил «пилотную» партию чучел и начал учиться пользоваться манком.

В общем, имея на тот момент только теоретические познания о правильной гусиной охоте и ощущая себя в этом деле полными «салагами», мы выехали на заветное поле. В отличие от предыдущей весны поле не было непролазной пашней, его покрывала ровная жёлто-бурая стерня, оставшаяся после осенней уборки урожая, что давало шанс ходом проскочить на другой край, к берёзовой роще, чтобы спрятать от зорких гусиных глаз и лагерь, и автомобили. Что мы и попытались сделать, только ходом не получилось – под стернёй была оттаявшая, дрожащая, как холодец глинистая почва.

Когда мы начали этот экстремальный заезд, над нами висела серая облачность, под которой в отдалении тянулись небольшие гусиные клинья, а когда вырвались из глиняных объятий, небо уже сверкало высокой, звонкой голубизной, гуси ушли «на кислород» и после полудня исчезли совсем. Это нас пока устраивало – можно окапываться засветло, не маяча у них перед глазами.

Местность мне сразу понравилась. Поле среднего, по здешним представлениям, размера было и в меру просторным, и приветливым. Вытянувшись с юго-запада на северо-восток между речной поймой и лесом, оно давало то преимущество, что от скрытого на опушке лагеря до окопов будет не более 200 метров ровного пространства – идеально для переноски инвентаря и выноса грунта.

Опушка берёзовой рощи полуостровом вдавалась в поле и была просто создана для маленького бивака. Особую прелесть ей придавала еловая поросль, с фасада окаймлявшая опушку, а с северо-восточной стороны прямо вдоль кромки леса лежала большая снеговая платформа - пригодится этот сугроб в качестве источника технической воды, носить её с реки было бы адской задачей! Костерок, солнышко, берёзовый сок…Запахи весны... У большой лужи крутились и вопили чибисы. Воля! Сказал же кто-то из умных людей, что между свободой и волей – пропасть.

Чибисов решили не пугать и оставить для массовки. Но счастливые улыбки сошли с наших лиц, когда мы закопались по колено - пошла грунтовая вода. Когда я невзначай сказал, что и ежу понятно, что глубже копать смысла нет, Ёж обиделся и заявил, что понял это значительно раньше меня, только не хотел расстраивать.

- Девочки, не ссорьтесь ! – прогудел Володя, ушёл с топором в лес и вскоре вернулся с дюжиной тонких осиновых стволиков.

Итогом трёхчасовой возни стали две канавки чуть глубже колена с уложенной между ними в качестве скамьи доской и неказистый каркас, обтянутый маскировочной сеткой с навязанными на неё пучками соломы и лыка. Вокруг странного высокого сооружения, похожего на продолговатый стожок, застыли двенадцать пластиковых чучел, а чуть особняком – пять скорлупок. Дно канавок завалили лапником – сидеть по щиколотку в ледяной воде не хотелось.

- Н-да…- печально сказал Вовка, - Но лёжа я охотиться не буду, спину загублю. Шут с ним, пошли ужинать!

…Я лёг спать в машине, уложив под себя в спальник, чтобы утром были тёплыми, термобельё и носки. В приоткрытые запотевшие окна тянул острый, пьянящий апрельский воздух, снаружи желтело размытое пятно палатки, подсвеченной изнутри фонариком, едва доносились голоса укладывающихся друзей. Это была одна из лучших ночей в моей жизни…

В четыре утра мы уже сидели в скрадке. День вновь намечался ясный – гусь пойдёт высоко. Поясницу мне даже через зимнюю куртку ощутимо холодил настырный северный ветерок, и я подумал, что в настоящем окопчике было бы намного комфортнее. Редкие гусиные клинья стали появляться только в половине девятого и упорно облетали наши поле чуть ли не по горизонту. Володя упражнялся со своим манком, время от времени срываясь на хрип, чем несказанно веселил и нас и, вероятно, соседнюю деревню.

При таких раскладах изощряться, ожидая только большого налёта, мы и не думали, а потому, когда налетела первая четвёрка гусей (разведчики?), по Серёжкиной команде встали и в полном экстазе дружно отстрелялись – Володя всем магазином, я четырьмя патронами, а Ёж так давил спусковые крючки своей вертикалки, будто в неё была заправлена патронная лента. Проводили гусей взглядами, сложили гильзы в кучку и стали тихонько обсуждать конфуз, выясняя, кто с каким упреждением стрелял или сдуру палил без упреждения вообще. Потом были полтора часа затишья, в течение которого мы ни одного гуся не видели и не слышали.

Вторую стайку первым вновь увидел глазастый Серёга.

- Идут ! – зашипел он, - Замрите, черти!

Косячок в полтора десятка голов шёл на высоте метров восьмидесяти и не собирался присаживаться – наша позиция им явно не нравилась.

- Пропускаем ! – разочарованно прошептал Володя.

Мы расслабились и поставили ружья на предохранители.

…Каким зрением я увидел его, для меня загадка. Будто, каким-то задним, потому что, когда осознал, что вижу, он был уже над нами, налетев строго со спины. Одинокий гусь, летящий не более, чем на двадцати пяти метрах, изо всех сил старался догнать эту самую улетающую стайку.

Он тянул вперёд и вверх, когда я вскочил, вскидывая ружьё. После первой бестолковой стрельбы всё пришло в норму – привычно подхватил цель в угон на мушку-планку, очень короткая поводка, выстрел. И вздрогнул от грохнувшего около уха на долю секунды позже выстрела Серёжки. Всё-таки классная реакция у бывшего армейского снайпера – увидел цель, когда я ужё вёл её, а выстрелил практически одновременно.

На второй залп дистанции нам не хватало, но гусь покачнулся, сорвался с траектории и, кувыркаясь в воздухе, вертикально пошёл к земле, упав за лужей. Сейчас, по прошествии немалого времени, я понимаю, что изумления от удачного выстрела было больше, чем восторга, тогда же Володя против всех правил первым выскочил из скрадка, словно он у нас самый молодой, и на лице его, хоть и не он стрелял, было написано такое счастье!

Подраненный гусь трепыхался на стерне, пытаясь подняться на ноги, и его было очень жалко. Серёга побежал к нему вокруг лужи, я же вновь вскинул ружьё, желая как можно скорее избавить птицу от страданий, но Володя раньше нас управился с добором, выбив выстрелом целое облако пуха. Мы подбежали к нашей первой добыче.

- Думаю, что твой, - сказал Серёга. - Я и прицелиться-то толком не успел.

Не факт, стреляет он лучше. Но это было совершенно не важно, важно было, что у нас получилось.

Вдохновившись, мы просидели ещё часа два, но лёт прекратился совершенно. На обед мы со страстью ели гусиный шулюм и жевали не знакомое мясо, едва не оставляя в нём зубы. Гусь явно требовал ещё не менее часа варки, но мы поступили подобно героям анекдота, которые утром посадили картошку, а вечером её выкопали, так как очень кушать хотели - поспешили, одним словом, не учтя исходную жёсткость продукта. Наблюдая, как Володя сражается с гусиной ножкой, я сочувственно спросил:

- Вкусно?
- М-м-м…- сказал он.
- Мучительно вкусно! – выдал Серёжка один из своих искромётных афоризмов.

Наевшись, я отошёл к сугробу, чтобы умыться для бодрости. Растёр полотенцем горящее от снега лицо, с наслаждением крякнул и замер: дымок костра, обволакивая котелок с водой для чая, струился между трогательно голых берёз; в привязанную к одной из них пластиковую бутылку со срезанной веточки капал сок. Лёгкие тени деревьев перечёркивали машины, тент, палатку. Под тентом, тихо постукивая посудой, прибирались мои друзья. С запада надвигалась облачность, затягивая горизонт моросящим дождём. «Ка-га, ке-ге» - послышалось совсем близко и прямо над верхушками деревьев, укрывших наш лагерь, пронеслась пятёрка белолобиков…

------------------------------------------------------

Посреди ночи я проснулся, накинул куртку и вышел на веранду. Айна и Ларс подняли головы – в луче фонарика глаза лаек светились совершенно потусторонне.

Низкое небо обволокло всё вокруг тяжёлой водяной дымкой. Из звуков – только шорох капель, падающих с крыши на полёгшую траву. Я облокотился на перила и долго смотрел в чёрную стену леса. Мы стосковались по гусиной охоте. В прошедшем сезоне гуся не было совершенно, он пошёл только с закрытием и не понятно, что будет новой весной. Но мы начнём её на нашем поле и, если даже опять не будет пролёта, всё равно… хочу, чтобы были мокрые палатки в глубине опушки, берёзовый сок, плешины осевшего снега и пронзительные крики чибисов над лужами талой воды…