На тягу с Касьяном

Я шагаю за Касьяном, изредка посматриваю на его осанистую, чуть сгорбленную фигуру, походку уставшего по жизни человека. Любуюсь весенним пейзажем. Прошло уж много лет с тех пор, как я побывал здесь впервые, но тяга и любовь к Полесью до сих пор живы во мне.

Сколько раз уносился сюда в своих мечтах, сколько раз видел в своем воображении и этот лес с березняком по окрайкам, и эту проселочную дорогу, тянущуюся к угору, покрытому прошлогодней свалявшейся травой. И как это здорово, что наконец вырвался из окружающего тебя мира баррикад, митингов на Майдане, болтливых парламентских речей, лживых обещаний, проеденных корыстью…

Еще большая радость оттого, что мы идем с Касьяном на вальдшнепиную тягу. Пахнет влажным лесом, сыростью. Снега нет, лишь на затемненных от солнца крутых склонах в зарослях кустарника, низинах белеют округлые остатки нестаявших грязноватых пластин. И уже видно, как на взлобках, прошитых лучами солнца проталинах, сквозь плотную подстилку из сухих листьев пробиваются тонкие зеленые стебельки новой травы.

Мы останавливаемся, ищем, куда бы присесть, потом не спеша вновь выходим на дорогу.
Я смотрю на Касьяна и думаю о том, как все просто и в то же время продумано в его жизни. Кто-то сказал: «Постижение жизни — это деловое с ней сотрудничество». Мне кажется, именно таким путем и постигал жизнь Касьян — простой сельский мужик.

Моя нынешняя тяга с ним не первая, но я волнуюсь, будто иду в лес впервые. Побаиваюсь, что опоздаем, и постоянно посматриваю на край неба, где заходит солнце. Но оно сделалось свинцовым. Уродливыми, бесформенными грудами, подминая друг друга, наслаиваются серые тучи, обнажая рваные просветы. Несколько жирных капель дождя бесшумно падают в траву.

— Это нам на руку, вальдшнеп в сырую погоду тянет, — успокаивает меня Касьян. Еще раз он посмотрел в сторону затянувшегося неба и добавил:
— Дождя не будет, солнце скоро появится… — Я засомневался, поскольку легкий ветер изредка вскидывался и затихал, и тут же забыл, о чем сказал Касьян.
После очередного привала отыскиваем проход в густерне, вскоре вышагиваем через подрост и поднимаемся на пологий бугор.
— Видишь, — указал Касьян вниз, оглядывая луговину с молодым сосняком, откуда пришли мы. — Раньше такие поля с житом колосились, а щас?.. Мы на месте… Забыл?.. — сбрасывая с плеч изрядно обветшалый, выгоревший на солнце рюкзак у березы, потом добавил:
— Часик у нас есть, располагайся, щас сочку организуем.
Повалилась в траву, высунув язык и тяжело дыша набегавшаяся Майка. Касьян развязал лямки рюкзака, достал пустую полиэтиленовую бутылку, вытащил из кармана перочинный нож с узким лезвием и начал надрезать острым углом вниз верхнюю прослойку дерева. Проделав надрез, он начал крепить под уголок поднятой кверху бересты бутылку с обрезанным горлышком приготовленным заранее саморезом.

Мое внимание привлек мелкий осинник, растущий в нескольких метрах от нас. Далее просматривалась широкая и довольно длинная поляна, заросшая по краям мелочью, непригодной в хозяйстве. И кажется, выглядит-то все совсем иначе, чем год назад. «Непременно надо стать у осин…» — подумал я.

Проходит полчаса. Мы перекусили. Касьян переворачивает подвешенную к березе бутылку, наполненную прозрачной жидкостью, протягивает мне кружку. Я ощущаю забытый вкус березового сока, возвращаю кружку Касьяну. Пьет и он, маленькими глотками, смакуя. Уже собраны ружья, рюкзаки решаем оставить у березы, отсюда начнется наш путь домой.
Касьян провожает меня до самого осинника, будто заранее знает о моем намерении, где стать, а сам идет в противоположную сторону, к чахлому березняку, разреженному другими деревцами. И только сейчас я замечаю невесть откуда появившееся солнце, вернее его отголоски. Багровый диск уже опустился за лесной грядой, косые лучи касаются веток берез, наполняя легкой позолотой стволы сосенок, там, где стоит Касьян. Прохлада и сырость смешались в порыве легкого ветерка, в нос ударило перегнившей листвой, болотом. Крупная птица пролетела над лесом, раздались чьи-то размеренные звуки из его глубины. Стало заметнее темнеть, на окрепшем темном небе отчетливее виделись ветки берез, осин. Два вальдшнепа без звука, с небольшим интервалом, один за другим, прошли над Касьяном, но я не слышу выстрела. «На него не похоже», а сам в предвкушении пусть не гармоничной, но такой желанной песни токующего вальдшнепа.

Прошло еще какое-то время. Наконец, и я увидел на фоне серого темнеющего неба силуэт вальдшнепа, а через секунду-другую услышал приглушенные низкие звуки, похожие на хрюканье. Сердце мое застучало. Кулик летел ко мне боком, вот он пошел на снижение и поравнялся. Я приложил ружье к плечу и мягко нажал на курок. Он даже не дернулся, мне показалось, еще шире распластал крылья и в замедленном состоянии, чем-то напоминая сбитого крыжня, начал опускаться к земле. «Подранок!» — резанула мысль. Майка галопом понеслась туда, где упал в жухлую траву, стянутой мраком надвигающейся ночи, вальдшнеп. Вот она скрылась в очертаниях кустов шиповника и, к моему удивлению, быстро повернула, неся во рту убитую птицу. Я иду через поляну, одергиваемый мыслью: «Не надо этого делать…», но едва сдерживаю свои чувства, и вот уже держу в своих руках крупного вальдшнепа, еще теплого, с увлажненным боком, ощущаю, что пальцы стали липкими. В сумраке трудно различить его «камуфляжный костюм» красновато-бурого цвета с пестринками, позволяющий жить этому лесному кулику невидимым отшельником.

— А ведь не стрелял, а?.. Видел, двое над тобой пролетели…
— Да что-то с курком … Давлю, а выстрела не слышу. В чем дело, не пойму… — засуетился Касьян, взвел курок, поднял кверху стволы и нажал на курок, но выстрела не последовало. Слышу растерянный голос, чувствую, какой досадой переполнена его душа, и все понимаю. Чтобы как-то его успокоить, протягиваю свою двустволку:
— Держи…
Касьян, было, взял в руки ружье, потом, словно спохватившись, вернул мне обратно.
— Не, не… я с другого ствола… давай, давай… — торопливо шепотом проговорил он.

Я быстрыми шагами вернулся на свое прежнее место. Вскоре опять раздалось хорканье — что трубадур творит! Над макушками осинок, опустив вниз клюв, будто радаром пеленгуя окрестность, летел вальдшнеп. Вот он зашел в зону открытого пространства, я выстрелил, птица резко спланировала вниз, потом начала набирать высоту. Раздался другой выстрел, теперь уже стрелял Касьян, и вальдшнеп упал в густую траву недалеко от него.

Через некоторое время стреляем раз за разом оба, но пуделяем. Наступил такой момент, когда все вокруг утратило свою материальность. Мне кажется, уже не услышать ставших привычными звуков тока, ни низкого первого колена, ни последующих «цвиков», и все же невидимые эфирные образы тянущих над деревьями вальдшнепов, с длинными носами, искусно лавирующие распластанными крыльями, улавливаемые каким-то чудом мозгом, продолжают существовать в моей реальности. Смотрю на седловину лесного мелколесья, размытую темнеющим небом, не могу отвести глаз, теперь уже от звезд, ярко высыпавших на небе.

— Домой? Или постоим еще?.. — выводит меня из оцепенения Касьян.
— Постоим! — бросаю ему в ответ, все еще находясь в сладости природного очарования.

Будто остановилось, замерло вместе с природой время, и лишь весенние запахи напоминают о присутствии и существовании окружающей нас вселенной.

Давно уже перестали летать вальдшнепы. После коротких фраз возвращаемся с Касьяном в лагерь. Зачехляем ружья, собираем свои пожитки, между разговорами не замечаем, как отходим от березы в другую от дороги сторону. Спохватившись, Касьян решает не возвращаться, а свернуть влево, теперь идем наугад, натыкаемся на напиленные и уложенные в штабеля хлысты, которые надо обходить и которых днем не замечали. Но вскоре с облегчением отыскиваем дорогу. Майка тащится где-то сзади нас.
— Вот она тяга-то, а?.. — щерится он от полученного удовольствия. — На другую охоту ни в жисть не променяю…
Словам Касьяна внимаю не только я, но и яркие на небе звезды — Венера и Юпитер, освещая нам путь.