Папа всегда был рад, когда я спрашивал у него, как устроено оружие, как его разобрать и собрать снова. Он с огромным удовольствием усаживал меня к себе на колени, смакуя, объяснял сыну то, что ему самому было дорого.
Если в обычной жизни я переспрашивал что-то другое, он обычно раздражался, а вот про охоту и все, что с ней связано, мог повторять бесконечно. Поэтому в детстве у меня была одна мечта — сходить с отцом на охоту.
И вот настал день, когда моя мечта сбылась.
Около пятисот верст от столицы на автомобиле, ночь в окружении самых добрых и улыбчивых деревенских людей в их теплом и так приятно пахнущем доме, короткая поездка до собственного домика. Небольшая уборка, отдых в заранее протопленном доме. Крепкий чай, теплая отцовская рука, гладящая мою голову, партия в шахматы и сон.
Утро выдалось дождливым, охота перенеслась, предположительно, на вечер. Есть много свободного времени, поэтому мы с отцом занимаемся вторым его любимым делом, после охоты и рыбалки. Лежим в кровати, читаем каждый свое.
У меня книга с рассказами про таежных охотников, выживающих во время суровой зимы. У папы — детектив, который он нашел в нашем доме. Лежать вот так под боком у самого сильного и умного человека во всем мире для меня, пацана, вершина удовольствия.
Иногда, когда он, положив книгу на грудь, засыпает, я прислушиваюсь к мощным толчкам его сердца и пытаюсь поймать свои собственные. Мне кажется, у нас оно одновременно сжимается и толкает кровь по венам. Отец же, мой папка, такой же, как я. И сердце у него такое же. Незаметно засыпаю.
Просыпаюсь от лучей вечернего солнца, попавших мне на лицо. Папа что-то делает на террасе, озеро, виднеющееся из окна, блестит своей рябью.
Выхожу на крыльцо, смотрю на высоченную березу, выросшую рядом с нашим домом, на облака... Погода поменялась. На небе не осталось никаких свидетельств утреннего дождя. Отец ходит и весело напевает себе под нос какую-то песенку бардов. У него хорошее настроение — погода для охоты — самое то.
Идем по лесу. Двумя руками я вцепился в «Сайгу», которую вручил мне отец. Ружье
тяжелое, мне неудобно с ним, то и дело задеваю сухие ветки, еле поспеваю за папкой. Он же идет налегке, высоко подняв голову, иногда останавливается дождаться меня.
— Видишь? — спрашивает меня он и показывает пальцем на какие-то шарики, сложенный пирамидкой. — Лось.
— Настоящий?
Он усмехается в ответ.
Пришли на полянку. Папа показывает, куда мне встать, шепотом объясняет, откуда полетит птица. Отходит на несколько шагов, опускает ружье. Ждет.
Я тут же начинаю вращать головой, постоянно чесаться, перекладывать ружье из одной руки в другую. Как же тяжело быть маленьким и неусидчивым! Стоять на одном месте, вглядываться в просвет между деревьями, ожидая полета неведомой мне птицы. Что может быть хуже? Невыносимо…
Естественно, первого вальдшнепа я пропускаю. С легким хрюканьем он проносится прямо надо мной, я его даже не успел заприметить — помешали комары, уже проснувшиеся после зимы и набросившиеся на меня. Папу они тоже одолевают, но он не обращает на них никакого внимания.
Время идет. Лес поет вечерние песни голосами множества птиц. Небо окрашивается в оранжевый теплый цвет. Я уже несколько раз просто так вскидывал ружье, самому себе демонстрируя, какой я подготовленный.
Неожиданно отец поднимает ствол и медленно чертит им воображаемую линию слева направо прямо по небосводу. Успеваю заметить небольшое бьющееся в воздухе тельце птички, которая решила пролететь над нашей опушкой. Выстрела нет, тишина нерушима. Папа просто проводил птицу ружьем, убедившись, что мог выстрелить, и не стал. Он так часто делает.
Мне, маленькому, непонятно, как можно любить охоту без охоты. Только сейчас я понимаю, что не в выстреле дело, а в запахе лесного воздуха. В шелесте палой листвы под ногами. В холоде ружейной стали. В назойливом писке комаров. В лучах солнца, которое рассеивает их в ветвях деревьев…
Охота — это природа, а не убийство. Нет смысла отнимать жизнь, если в этом нет надобности. В охоте не трофей главное, а процесс. Папа этим живет, он понимает. Я — нет.
Прошел час. Я каждый раз пропускал своих птиц. Расстроился. А папа, еще пару раз проводив «залетных» ружьем и звуком «тыдыщь», засобирался домой.
Он видит, какой я расстроенный, что мне так и не удалось добыть свой первый трофей.
— Горе мое луковое! Смотри!
Он снимает мою панаму, подбрасывает ее в вечерний воздух.
Выстрел. Плечо тряхнуло. Толком даже не видел, куда я стрелял, понимал, что куда-то в воздух в направлении панамы.
Папа смеется, поднимает руку вверх. Пальцы торчат из дыр в панаме.
— Попал! Одним выстрелом, и наповал. Ну, сын, всем рассказывать буду!
Я смущенно улыбаюсь, пытаюсь всем видом не выдать, что уши мои заложило. Иду за отцом домой, нюхаю гильзу, глажу рваные края панамы. Вот он, трофей. Я — охотник.
Оглядываюсь на полянку и успеваю заметить, как солнце, будто лисичка, на прощанье махнув оранжевым хвостом, скрылось за деревьями.
Комментарии (0)