Тебе понравится!

В благодатной долине Амура-батюшки отшумела дурнинушкой весна, закончилось бешеное кипение черемухи по берегам таежных рек и ручьев, прекратились хороводы птичьих круговертей, все пришло в спокойное состояние. Началось лето.

В среднем течении реки Мотай, в сорока километрах от Бичевой, расположилась совхозная пасека, где жил бессменный пасечник Егорыч, как звали его все заезжие рыбаки, охотники и ягодники. Человек неунывающий, с веселыми бисеринками в глазах, он всегда был рад приезжающим.

Егорыч никогда не считался хорошим работником (его держали, потому что другого не было), зато в браконьерстве был мастером. По окрестным распадкам он раскидывал около десятка солонцов, а весной две-три лесные полянки засевал соей, люцерной или рапсом для прикармливания изюбрей и сохатых. Косулями-кабанами он тоже не брезговал.

Солонцы Егорыч оборудовал прекрасными лабазами, на каждом поле, где были посевы, устроил удобные скрадки. Все лето на пасеке толпились гости. Кто на рыбалку наведывался, кто на охоту.

Приехал как-то племянник. Он окончил техникум в Хабаровске, а теперь направлялся куда-то на север. Хотел попрощаться, а заодно и поохотиться с дядькой. Егорыч любил племянника, как сына. Медком с дороги угостил, бражки предложил. Но тот отказался.

— Ну и хорошо, и правильно! — похвалил парня Егоры. — Нахлебаешься еще этой гадости. Завтра к вечеру на солонец пойдем, покараулим ночку.
— Только я не умею, ты хоть расскажи, что делать.
— Расскажу, все расскажу. И покажу — тебе понравится. Еще так понравится, что может, передумаешь на свой север ехать, останешься здесь, вместе промышлять будем, заживем красиво.

Назавтра была прекрасная погода, с неба лились потоки солнца, с низовьев веял легкий ветерок, ровно и упруго гудели над пасекой пчелы, а в прибрежных кустах наперебой заливались соловьи.

Мужики сплавали до ближнего залива, сняли сетёшки, выпотрошили пару ленков и заварили шикарную уху. Племяш с удовольствием хлебал деревянной ложкой запашистое варево, закусывал ломтями свежей лепешки, улыбался во всю рожу дядьке.

Ближе к вечеру мужики собрались на солонец. Шагать лесной тропкой было трудно. Племяш, избалованный асфальтом, хоть и бодрился, но устал быстро. Лицо покрылось потом, спина тоже взмокла, ноги стали ватными. Егорыч заметил усталость напарника и остановился на перекур.

— Это ничего! Это поначалу маетно, а скоро привыкнешь — понравится.

Племяш уткнул лицо в мох, обхватил голову руками, спасаясь от навязчивых комаров, промолчал. Солнышко приближалось к горизонту. К комарам пришли на помощь полчища мелких мошек — мокрецов. Укус мокреца почти не чувствуется, но вскорости те места, где он поработал, опухают и горят нетерпимо.

Егорыч похлопал парня по плечу:

— Ничего, ничего! Тебе понравится! Пойдем, тут недалече.

Они снова шли, снова отмахивались от мошкары, запинались за бесчисленные колоды, отдыхали и опять шли «недалече». Наконец в сумерках дядька обернулся и радостно сообщил, что пришли.

— Вон, видишь лабаз? — он указал на разлапистую сосну. — Я здесь сяду, а ты на березу залезь, досточку меж сучьев пристрой, и ночь-то как-нибудь…

Когда племяш забрался на верхотуру, кое-как примостившись на доске, дядька сказал:

— Ну вот и молодец! Теперь надо затаиться и караулить. Как услышишь, что зверь пришел, свети на него фонариком и стреляй. Потом слезем, обдерем и потащим мясо.

Он ушел к своему лабазу, а племянник пытался понять: что с ним, где он, и как быть дальше. Может, это все шутка? Тащить мясо? Да хоть бы без мяса как-нибудь выйти…
Сидеть пришлось долго. Темнота уже мягко обволакивала каждый кустик.

Прорисовались первые, неуверенные в себе звезды. Разрывая ночь, где-то далеко в сопках, рявкал козел. Кузнечики, шорохи, темень…Тело разламывалось от усталости. Наконец сон сморил парня.

А Егорыч тем временем удобно расположился на лабазе, развязал котомку и извлек оттуда заветную фляжку, кусок копченого мяса, хлеб, луковицу. Он очень любил это время наступающей ночи, когда оставался один на всей земле, и с удовольствием вслушивался в шорохи и звуки...

Положив поудобнее карабин, охотник задремал...

Перед самым рассветом Егорыч услышал подозрительные звуки. Охотник понял, что это шел какой-то зверь, потрескивая сучками и шурша травой. Это Егорыча насторожило: на солонцы звери всегда выходили очень осторожно, а этот «пер, как танк». Вскоре шелест травы и треск сучьев, приблизившись к лабазу почти вплотную, стихли. Егорыч попытался определить, кто стоит внизу.

Неведомый зверь, казалось, тоже прислушивался. У охотника терпение кончилось раньше, он поднял фонарик и направил его вниз. Яркий свет уперся во что-то темное и округлое, тут же заискрились зеленым цветом маленькие бусинки-глазки.

— Мама родная! Да это же медведь!

Тот будто услышал мысли охотника, чуть попятился и лег на живот, уткнув морду в траву.

— Вот почему косолапый, не осторожничая, шел на солонец, — догадался егерь. — У него тут добыча закопана.

Медведь тем временем чуть отполз назад и замер. Он и не думая убегать. Почему это он должен бросать свою добычу, которая, кстати, так вкусно пахнет? Плотнее прижавшись к земле, топтыгин тяжело вздохнул и прикрыл глаза.

— Это уже наглость! — подумал Егорыч, сознавая, что охота испорчена окончательно: никакой зверь не придет туда, где хозяйничает медведь.

— И что же мне с тобой делать? Мясо твое без надобности, шкура у тебя облезлая, не вылинял еще. Получается, что бесполезная ты скотина, никчемная. Не убивать же тебя из-за одной желчи! Ладно, давай хоть пуганем тебя, чтоб неповадно было по чужим солонцам пакостить.

Егорыч приложил карабин, прицелился и грохотнул так, что воздух в округе дрогнул, деревья ропотнули и ручей на миг остановился. Эхо выстрела бросилось к вершине распадка, и ночь раскололась от бешеного рева медведя. Он ломанулся что было мочи в сторону, но сослепу врезался в сосну, на которой расслабился охотник.

Удар был такой силы, что лабаз заходил ходуном, фонарик выскользнул из рук и полетел вниз. Медведь уже фыркал в болоте, еще не стихло эхо, а неподалеку, с березы, что-то стремительно с криком падало, цепляясь за сучья.

Наконец все падающие долетели, а убегающие убежали, но крик в ночи не прекратился. Теперь племянник, разрывая одежду, карабкался обратно. Но вот он начал помаленьку затихать и лишь поскуливал в темноте.

— Племяш, ты чего… слезал-то?

— Я… Я вроде как упал маленько. А это ты, что ли, рычал-то?

— Не-е, не я! Медведь приходил. Я хотел тебя порадовать, чтобы ты полюбовался. Вот и подразнил его чуток.

Племяш замолчал, дядька тоже угомонился. Стихло, успокоилось эхо выстрела и криков. Приближался рассвет...

...Лишь к обеду мужики притащились с солонцов на пасеку: уж больно трудно шагал племянник.

— Это ничего, — бормотал Егорыч. — С первого раза часто не везет. Но уж потом как попрет. Чуток отдохнем и на посевы пойдем. Вот где тебе понравится. Там красота!

Племянник молчал, лишь отфыркивался от обильного пота, катившего по распухшему лицу. Он мечтал только об одном: вытянуться на кровати в прохладной избушке... 

Когда они вышли на поляну, где располагалась пасека, Егорыч сразу забеспокоился,и заорал:

— Ро-ой! Рой вышел! Давай быстрее, давай! А то улетит!

На молодой березке висела борода из пчел. Казалось, у пчел какой-то праздник. И вся пасека знала об этом и радовалась: звонко рассекали упругий воздух тысячи и тысячи стремительных насекомых.

Егорыч слетал к домику и приволок оттуда длинную жердь, старую, потрескавшуюся роевню и тряпку с веревкой.

— Давай подходи ближе! Буду тебе урок пчеловождения преподавать.

Племянник неуверенно улыбался, с опаской поглядывая на висящий рой.

— Не боись! Им сейчас не до тебя, они в эту пору почти не кусаются. Так что иди, поможешь мне малость — тебе понравится!

Пчеловод привязал роевню на тонкий конец жерди и стал объяснять помощнику, что нужно делать.

— Роевню поднимешь, под них подставишь, а я по березке стукну — рой и свалится в роевню. Опустим потихоньку, завяжем культурненько — и в омшаник. Они там успокоятся, а назавтра переселим их в отдельный дом. Вот и вся премудрость.

Племянник тяжело вздохнул, взялся за жердь с роевней. Егорыч ухватился двумя руками за березку и сильно встряхнул…

Удачным было именно это встряхивание: почти все пчелы сразу оторвались от ветки. Но удачно попала в роевню только половина роя. А вот вторая половина со всего маха свалилась на голову и за ворот племяннику.

Егорыч поймал падающую жердь, когда помощника уже близко не было: тот мелькал где-то в стороне реки. Наскоро накинув на роевню с оставшимися пчелами тряпицу, егерь бросился к берегу...

* * *
Отшумел, отзвенел веселый денек. Труженицы-пчелки забрались в свои домики и принялись за переработку нектара. А в зимовье, вытянувшись на кровати, лежал племянник. Егорыч сидел подле него, вздыхал, кряхтел и пытался подбодрить, может, не совсем удачно, но по-родственному.

— Ну, ты это… Чего лежишь-то? Вот тряпки-то, смачивай да прикладывай. Я же с уксусом навел — махом снимет всякую опухлость.. О-хо-хо! Кто же его знал-то, что так? А ты молодец, шустро нырял.

Дядька обкладывал племяша мокрыми тряпками, поил каким-то кислым морсом и все приговаривал:

— Ничего, ничего! Привыкнешь! Потом тебя не оттащишь от пчел — понравится тебе…

Прошло ещё несколько дней. Племянник поправился. Только пчеловодом классным, как говорил дядька, он быть не хотел. Дядька же ни за что не отпускал его домой.

— На солонцы не пойдем. Ну их к лешему! Мы на посевы пойдем. Вот где тебе понравится. Вот уж точно не захочешь уезжать отсюда.

— Лучше здесь убей, а на лабаз я больше в жизни не полезу.

— Да сдался он нам, тот лабаз! Нет, там у меня засидочка на земле: полеживаешь как на кровати, в окошечко поглядываешь, ждешь зверюшку...

Когда они пришли на место, дядька, широко улыбаясь, вывел племянника на край поляны. Внизу виднелась голубизна реки, обрамленная прибрежными кружевами тальников и черемухи, чуть выше — пологие увалы. С края, выделяясь яркой зеленью, набирали буйноцвет дядькины посевы...

— Красотища-то какая!

Егорыч искренне радовался природе, восхищался всем, что его окружало, был влюблен в жизнь. Племянник угрюмо осматривался, топтался, определяя, куда бы присесть.

Земляночка была маленькая, боковые стенки выложены из дерна, а перекрытием служили еловые жердушки, на которые было наброшено немного травы, лапника и тонкого слоя земли. Втиснулись туда с трудом, лежать было не очень удобно. Однако вскоре прилежались, смирились.

Поле просматривалось хорошо; на фоне светлого неба, по замыслу «режиссёра», и должна происходить сцена охоты. Но в сумерках на поле никто не вышел. От духоты, от тесноты племянник весь взопрел…

И вдруг из темноты донесся какой-то шорох и в глаза посыпалась труха. Племянник судорожно нащупал фонарик и торопливо включил его.... Между жердями, буквально в сантиметрах от носа, осторожно пробиралась змея. Она балансировала, полукольцом обхватив снизу одну жердь, и будто искала выступ на другой.

Племянник задохнулся, сердце, казалось, остановилось, и он вдруг ощутил себя вне тела.

— А-а-а-а!

Как взрыв, разметав все вокруг, племяш резво вскочил. Дядька, увлеченный созерцанием ночи, даже не заметил, как все произошло. Была земляночка — и не стало ее, отлетели жердушки по сторонам.

Крик оборвался где-то в березняке. Ничего не поняв, Егорыч поднялся, отряхнул деловито штаны, накинул на плечо карабин и зашагал в ту сторону, где только что кричал родственник. Когда он его нашел, тот уже пришел в себя и тупо твердил:

— Домой! Домой! Домой!

Егорыч усадил парня на валежину, сам примостился рядом и потихоньку все выведал.

— Тьфу ты! Нашел из-за чего расстраиваться! Это ужик полз, пропитание себе выискивал. Безобидная скотинка, даже, можно сказать, полезная.

Он похлопал парня по плечу:

— Ну ничего! В другой раз не будешь бояться.
— Не будет другого раза!
— Ну-ну, успокойся! Отойдешь малость, остынешь. Ты посмотри, какая ночь волшебная. А звезды! Каждая с кулак. Красота-то какая!

***
С первыми признаками рассвета мужики вернулись к бывшей землянке, нашли под остатками ружье, фонарик и, не торопясь, двинулись в сторону пасеки. Утреннее небо затянуло тучами, а вскоре в лицо ударили первые капли дождя...

Вернувшись в домик пасечника и напившись крепкого горячего чая, охотники легли отдохнуть. Дядька мечтательно уставился в потолок, улыбнулся чему-то своему и опять сел на своего конька:

— Это ничего, ничего! Вот дождик кончится, вся природа заликует. Я тебе такое место покажу! Сколько хожу туда, всегда удивляюсь. Вот где красота неописуемая, восторгаться не устанешь. Тебе понравится!

Но парень уже спал. Он устал от этой красоты…

Полную версию рассказа читайте на сайте http://tomilov-andrei.ru