Охотничьи истории XIX века. Записки кавказского охотника. Начало
На другой день, когда все еще спало кругом и первый блеск утреннего света едва проявлялся в темноте, сквозь сладкую, приятную дремоту слышался мне говор охотников.
Раздавался визг, звенели смычки и грозный голос Гамова сердито бранил бродливых собак.
— Фагот, куда пошел? Заграй, чтоб ты пропал! Куда лезешь! — кричал он.
Под влиянием этого мне казалось, что все уже охотники готовы в путь, только я один лежу и думаю, идти мне с ними или остаться… и лежать, спать без тревог, без волнений, без тех сильных порывов, которыми бывает полна душа охотника, когда он стоит лицом к лицу с своей добычей, когда неуловимый, самый кратчайший миг выстрела воспламеняет его всего до невыразимого сердечного трепета... Спать, оставив на долю Гамова и Сазонова бить и добивать все, что только ни попадется им в гаях и между гаями.
Но тут же мне вспомнился «Большой перекат», роскошная пред ним поляна, среди ее веками окрепший, раскидистый дуб, из-под которого два года назад мне пришлось провожать выстрелами разом двух оленей... Там же представилась памятная тропа, где смертельно раненный медведь испускал последний дух под стаею навалившихся на него собак, а кругом его стоял ряд суетившихся охотников с вытянутыми вперед стволами. Наконец, я открыл глаза, и мне отчетливо показалась картина общего глубокого сна. На первом плане лежал богатырем капитан, за ним виднелся Иван Иванович, дальше еще кто-то... И несся с надворья стук запряженных фургонов, где-то сердито шумел самовар и наперебой кричали петухи в несколько голосов.
Через час мы были уже в лесу. Дорога вела каменистым грунтом в гору; приходилось часто останавливаться; верховые шли пешком; собаки и фургоны двигались впереди нас обходной дорогой. Скоро мы поднялись на вершину горы, откуда прелестными ландшафтами открывается чудный вид на волнообразные отроги Цилканских гор — в одну сторону, а в другую — зеленые низменности и длинные лесистые ущелья, сплошным рядом лесов примкнувшие к владениям князей Эристовых-Ксанских. Здесь сделали отдых. До первого гая оставалось три версты; мы ускорили путь и ровно в шесть часов стали на место в цепи.
Всех охотников набралось до двадцати человек; лучших поставили на вершину горы, вторыми заняли боковые пролеты.
Пред нами волнистой дугой круто падала вниз глубокая балка и тянулась по длинному ущелью, поросшему крупным лесом. Стороны ущелья образуют высокие скаты и осыпи; только в одном месте проходит неширокая полоса, связывающая этот участок со смежным лесом.
Гай шел в длину версты на две и около версты в ширину. Мой номер был рядом с капитаном, правее стал Иван Иванович.
— Знаете что? — сказал капитан, — здесь мы можем захватить медведя. Прошлый год мы тут же одного взяли.
— Очень может быть. Посмотрите-ка, как Иван Иванович устал. Как он, бедный, распластался!
— Нет, вы лучше посмотрите на меня, — открыв грудь теплого сюртука, сказал капитан. — Я весь в воде. Нам надо было взять немного левее, а мы махнули прямо. А все Иван Иванович!.. Курить хочется до смерти.
— Нельзя!
— Да знаю, что нельзя. Сигнал еще не подан?
— Нет.
В это время с шумом и треском, извиваясь змеей, понеслась вверх вестовая ракета и глухо треснула на воздухе. В гаю сняли смычки, подали сигнал, и тембристым эхом отозвался переливами по ущелью звонко рожок... Кругом все смолкло и разом притаилось.
— От меня примите: убить вам медведя и журавля, — тихо проговорил капитан.
— Капитан, возьмите лучше мою синицу, — ответил Иван Иванович.
Мы разошлись. Передо мной тянулась ковровой лентой зеленая полянка; на ней живописно раскинулись яркими цветами густые кущи молодого фазанника, мелкий дубняк каймит ее боковые кромки, а за ним величаво подымаются рослый ясень и широкий чинар, массой сомкнувшись в глубине леса.
В гаю раздался выстрел; черный дрозд с пугливым свистом вырвался из куста и шмыгнул над землею в ближайшую чащу волжанника. Опять все тихо, опять все замерло, нигде ни звука, ни дыхания; какая-то немая, пугливая настала тишина, когда… чувствуешь, что кругом тебя вековое, дремучее безмолвие, где могут совершаться тысячи смертей, и разве только слабое эхо повторит последний стон умирающей жертвы. Что-то треснуло вблизи. Это переломился не весть отчего сучок, а вон немного дальше с тихим шелестом и легким трепетанием падает на землю осенний, отживший желтый лист, упал и перевернулся два раза на одном месте.
Вдруг пронеслось живительное ах-ах. Это проворная Найда своим заливным голосом подала первый след. Ая-я-я-яй! — забасил Фагот. Стая разбилась и повела по двум следам разом. Тах, тах! — раздалось в левой цепи. Прогремел выстрел немного выше. Зверь шел в гору, по линии; моя полянка была пуста и одинока... Мгновение глаза — и чрез нее тремя мощными прыжками перенесся красавец олень, гордо закинувший назад свою грациозную голову. Я хватил на прицел, но его уже не было.
Собаки бурной волной перекатывали с одной стороны ущелья на другую, гнали дружно и горячо; зверь, видимо, метался, выстрелы повторялись чаще и чаще, охота приходила в разгар; надо было беречь и беречь...
На противоположной стороне ущелья я заметил Сазонова, выше его стоял Гамов, они представляли издали две окаменелости. Сазонов, опустившись на одно колено, высматривал страшным истребителем; Гамов, напротив, стоял прямо под большим чинаром, вытянувшись во весь рост; его выдвинутое вперед длинное ружье глядело на все вызывающе, ждало добычи. И что я вижу?
Сазонов покачнулся, прильнул к ружью, его глаз слился с прицелом, левая нога напряглась и сильно вытянулась вперед, показалось облако дыма — он пустил заряд, потом, не торопясь, приподнял голову и высматривает, что он сделал. Правее меня дублетом сдваивает Иван Иванович; я слышу шум, треск, валится мелкий шмызник, раздвоились кусты, что-то летит на полянку. Это выносится олень и тут же падает через голову, облитый потоками крови. Стая мигом насела на него; ко мне подошел Иван Иванович.
— Браво, Иван Иванович!
— Чуть было не упустил.
— Капитан тоже, кажется, взял?..
— А Сазонов — видели? На него громадный вышел рогаль.
— Да, он стрелял...
— Верно убил.
Другая половина собак повела вниз и скрылась… Подали сигнал, к нам вышли капитан, Гамов и Сазонов. Оказалось, капитан и Сазонов тоже добыли по оленю. Охота вышла удачная.
***
Ровно в два часа все тот же неутомимый Гамов расставил нас по местам в цепи в новом гаю. Мы были на высокой горе, сплошь заросшей большим густым лесом. Дуб, ясень, клен и отчасти сосна перепутались здесь между собою плотными рядами и бросают на все темную угрюмую тень. Вся эта местность представляла собой воронкообразную котловину, на дне которой громоздкими кучами навален валежник, тонкими кустами вверх подымается дереза, зеленеет кизил, и растет по уступам ценный малинник. Тут же, невдалеке, на вершинах смежных гор лежит глубокий снег с мириадами играющих на нем лучевидных блесток.
Мы знали заранее, по чем будем стрелять. Гамов обошел два раза цепь, проверил номера и отдал приказание гайщикам. Цепь охотников разместилась большим кругом не особенно далеко один от другого; мне и здесь пришлось стоять рядом с Иваном Ивановичем; по другую сторону был князь, а несколько левее, полулежа, сидел на земле Сазонов. Он откинул ружье поодаль и страннно-флегматичным взором созерцал все окружающее. Его серый камзол распахнулся в обе стороны, шапка с заветной иглой лежала на бедре, от головы валил пар — он был уставший (обошел с Гамовым два раза цепь, чтобы выбрать получше себе местечко). Сазонов с Гамовым большие приятели.
— Ну, Иван Иванович, если мне и здесь не придется стрелять — моя охота пропала ни за грош,— сказал я.
— Признаюсь, мне меньше всего хотелось бы убить в этом гаю что-либо, — ответил Иван Иванович. — Я не раз испытал подобную охоту в Гомборах и всегда выносил самое тяжелое впечатление. Хотя кавказские медведи и много деликатнее русских или западных вообще, тем не менее… иной раз вы до того переполошитесь, что потом долго не захотите видеть в лесу этого своенравного капризника. Со мной бывали прекурьезные случаи на медвежьей охоте.
— Но зато вы стреляете медведя, — горячо подхватил князь. — На месте кладете как бы врага... Я не знаю, но я всегда испытывал на этой охоте большое удовольствие.
— А вам, князь, приходилось быть в лесу один на один близко с медведем? — с полуулыбкой спросил Иван Иванович.
— Совершенно одному не приходилось.
— Благодарю за такую рыцарскую откровенность и желаю от души, чтобы в вашей охотничьей практике никогда этого и не было.
— Я не говорю, чтобы это было совсем безопасно. Но с другой стороны...
— Ни с какой стороны, князь, это удовольствие не может быть высоким удовольствием, безусловно...
— Взгляните, пожалуйста! Это, кажется, храбрый воин Семенов залез на самую макушку дерева?
И действительно, юный Марс сидел на высоком дубе. Две толстые ветви этого дуба низко опустились к земле и образовали у самого ствола, удобное сиденье, чем Семенов и воспользовался. Он плотно прижался к этому дереву, ноги свесил вниз, дорогой штуцер положил поперек колен и сидел, по-видимому, с самым беспечным и невозмутимым чувством ребяческой наивности. Его свежее румяное лицо горело безотчетным восторгом, в глазах искрилась отчаянная удаль, героическое молодечество, раздувавшиеся тонкие ноздри выражали готовность броситься навстречу тысячи медведям... Только, понятно, броситься с этого дуба...
Мы сняли фуражки и отдали Семенову по поклону, на что он комично откланялся, плотнее придвинулся к дубу, руками изобразил знак высокого удовольствия и перекинул левую ногу на правую.
Надо было разойтись.
— Ну, господа, — с легким поклоном произнес Иван Иванович, — мое вам самое доброжелательное addio. Как жаль, что вблизи нас нет почтенного капитана; может быть, и не увидимся больше — медведь шутить не любит.
— Вы только, Иван Иванович, не робейте; ваши медведи гораздо любезнее гомборских, — утешительно ответил князь.
По макушкам дерев разом хлестнул сильный порыв ветра, по лесу понесся гулкий шум ветвей, снизу доверху заколыхался дремучий лес, темное облако накинуло мрачную тень, запрыгали сухие листья, резким холодом пахнуло в лицо, и кругом сделалось жутко, скучно, безотрадно. Все тот же, кажется, высокий стройный лес, та же перед вами картинная местность, те же горы вдали глядят на далекие равнины мощными гигантами, крутой покатостью глубоко вниз осевшая ложбина перед вами все та же, даже люди кругом вас все те же, а между тем всмотритесь во все ближе, взгляните на все пристальнее. На всем лег иной отпечаток, все невольно подчинилось неведомой силе, разом все стало не тем, чем было минуту тому назад. Даже Семенов на своем громадном дубе сделался сам не свой. Он съежился до смешного, глаза потускнели, все приемы его стали вялы. А все наделали этот мрак и ветер...
А тут вот-вот в гаю отзовется рожок, дико вскинется на ноги окруженный зверь, пойдет свирепо напролом — будьте готовы принять его как следует, иначе вы рискуете остаться в большом проигрыше... А ветер не переставал, сыпались с дерев последние завядшие листья, веяло холодом сильнее, наступал уже полдень, и гон еще не начинался. Наконец, в гаю металлически зазвучал рожок и разом раздался громким гулом залп ружейных выстрелов, возвестивших начало охоты. Собаки дружно ринулись в глубину балки, цепь и гайщики притаили дыхание и ждали первого отклика звериной тревоги.
Вся стая навалилась на один след и медленно повела облаву полугорой. Голоса собак то сливались, то дробились на отдельный отрывистый лай, то разом сыпали целые потоки разнотонных звуков, дававших знать, что зверь идет не торопясь, лениво, выбирает лучший путь.
Скользнуло разом два выстрела, за ними как-то глухо раздался третий — и рев, и крик пронеслись по всему леcy. Семенов крепче прежнего обхватил свой дуб. Сазонов всем телом подался вперед: раненый медведь прямо шел на наши номера. Очередь была за Иваном Ивановичем. Ну, думал я, если он оплошает, я зверя проведу мимо себя... пусть князь, Сазонов добивают.
— Тах! Тах! — пустил Иван Иванович два заряда разом и крикнул: «Пильнуй его!» Громадной величины показался моим глазам медведь, едва переступавший с ноги на ногу; его ужасный рев сливался с лаем собак, весь след покрывался ручьями густой крови, он, видимо, изнемогал. Стрелять мне было неловко, князь пропустил. Сазонов тихо и спокойно подвел к глазу свою тульскую двустволку — и медведь замер на месте недвижим.
— Пильнуй его! — испуганным голосом крикнул с дерева Семенов и чрез несколько секунд выстрелил по другому медведю, которого две гончие вели правою цепью.
Невдалеке стоявший капитан поправил промах Семенова и двумя выстрелами убил этого медведя на месте.
— Да кто же, милый охотник, прежде пильнует, а потом стреляет?! — сердито крикнул капитан Семенову. — Ведь это черт знает что такое! Вы попали на глупого медведя, а другой бы вас так спильновал с этого дуба, что и своих не пересчитали бы...
— А ведь как я его верно взял на прицел, прямо под лопатку, — слеезая с дерева, оправдывался Семенов.
— Вы бы залезли в небеса — авось повезло бы там, — смеялся капитан.
— Да помилуйте! Ведь нельзя же. Зверь не свой брат...
— Нет, батюшка, в другой раз не помилую, а прямо своим судом спильную за такие вещи...
Подали сигнал, охотники стали стягиваться к этому месту.
Начинало уже вечереть, облака застилались ночным мраком, кругом делалось темно. Мы поспешили выбраться на дорогу и тронулись в обратный путь крупным аллюром.
Из собрания Павла Гусева.