Ведь как было в середине 90-х, когда брошенные государством на произвол судьбы колхозы и совхозы перестали платить своим членам хоть какую-то заработную плату? Скотина, выращенная в подворьях, после забоя шла на рынок, принося хозяевам необходимые для жизни деньги. А за мясом для собственного стола крестьянин, он же зачастую толковый охотник, шел (ехал на тракторе) в поля и перелески за околицу, не ломая голову о лицензиях на копытных. И мне, непосредственному участнику коллективных охот как одного из способов выживания в жестких условиях по всем швам деградировавшей страны, вспомнился некто Пунин — бывший участник нашей охотничьей бригады, ныне покойный.
Прагматик по складу характера, а может, по выводам из прожитой жизни, из всех охот он признавал только одну — на крупных копытных. Перевод зарядов на пушную мелочь, равно как и на перо, определял как баловство, твердо зная, что единственно достойным результатом выстрела должна быть рухнувшая туша. Охотился с незатейливым Иж-58 12-го калибра, правда, штучного исполнения, боем которого не без оснований гордился. Стрелком Пунин был хладнокровным и выдержанным, возможно, незаурядным. Во всяком случае оба добытых им на коллективных охотах лося были убиты выстрелом в голову, и добавлять не пришлось. Кто знает соразмерность лосиной головы и объема мозга в ней, меня поймет.
Отдельного упоминания достоин его нож, который за отсутствием в продаже ножен соответствующего размера он носил за голенищем, завернув в несколько слоев газеты. Схожий по форме и размеру с римским коротким мечом, он имел резиновую круглую рукоять и невероятной прочности лезвие, одинаково хорошо резавшее шкуру и рубившее средней толщины кости. Я долго подбирал этому творению советского дизайнера подходящее название, пока не увидел в витрине сельского хозмага инструмент под названием «Нож для разделки скота».
В тот раз наша бригада приехала в южный район Пермской области, имея на руках лицензию на отстрел взрослого лося. По предварительной договоренности «наверху» в организации охоты нам должен был помочь местный охотовед Буганов. В это хозяйство в предыдущие годы мы ездили несколько лет подряд, но отношения с охотоведом как-то не сложились. Возможно, причиной тому была наша устоявшаяся «неторопливость» в закрытии лицензии. Не то чтобы наша бригада была совсем бестолковой, но взять зверя в первый же заезд удавалось редко. В результате несколько выходных дней сезона мы гоняли по территории хозяйства, в чем-то расстраивая планы охотоведа. Он же, будучи дельным добытчиком и постоянно имея на руках пачку лицензий, поставил заготовку лосей, с последующей переработкой добычи на местном мясокомбинате, на поток, и посторонние глаза и уши в угодьях ему были совсем не нужны. Поскольку материальный интерес у местных заготовителей был очень конкретным, внутренние конфликты при дележе «пирога» были неизбежны. При выяснении одной из спорных ситуаций по Буганову стреляли из карабина. Пуля прошла через обе щеки, оставив грубые шрамы и «усугубив» и без того не очень-то дружелюбное выражение лица.
Чуть начало светать, когда под окнами нашего ночлежного дома взревел снегоход. Пока мы на УАЗе добирались до условленного места загона, охотовед по кромкам полей и лесным дорогам закольцевал предполагаемый район охоты, составив примерное представление о наличии зверя. Два лося из первого загона ушли невредимыми, перевиденные крайним стрелком на недосягаемой для гладкостволки дистанции. Оказалось позднее, что в этом же загоне на дневку расположились семь волков, вышедших из загона в противоположном конце стрелковой линии незамеченными.
В полдень все собрались для легкого полдника и уточнения планов и возможностей. Охотовед оповестил бригаду о наличии у него лицензий на лося-сеголетка, кабана и даже медведя. Договорились, что стрелки встанут по широкой просеке противопожарного разрыва, на местном языке — «двадцатке». Я попросился в загон, поскольку неплохо знал это место.
«Буран» с Бугановым в сизом выхлопе газов исчез за поворотом лесной дороги, а я «встал» на вчерашние следы двух лосей, прикидывая примерное расстояние до линии замерших в настороженном ожидании охотников. Метров через триста я вышел на ночные лежки коровы и теленка. Подтаявший под тушами снег был уже прихвачен ночным морозцем, а звери, судя по извилистым дорожкам следов, начали утреннюю кормежку. Но еще через сотню метров лосиную тропу пересек первый волчий нарыск, и стало понятно, что серые плотно «зацепились» за возможную добычу. Зашумел в вершинах ветер, погода поворачивала на оттепель, и помягчевший снег четко передавал следы погони. Открылась лесная полянка, на которой волки догнали лосей: центр утоптан лосиными копытами, а периметр — бесчисленными следами волчьих лап. Быть бы в этом месте кровавому пиру, но на этих следах пересеклись интересы охотников-людей и охотников-волков. Как только серые услышали голос загонщика, они прекратили атаку и, спасая шкуры, подались они в сторону стрелковой линии. Туда же, но под углом градусов девяносто к волчьему следу, потянулись и лоси… Я ежеминутно ожидал услышать желанные выстрелы, предвкушая неожиданно фартовую развязку загона. Но молчала стрелковая линия, и минут через десять по лосиному следу я вывалился из придорожных кустов на просеку «двадцатки», метрах в восьмидесяти от крайнего номера. Подошел к охотнику. Тот пояснил, что за шумом ветра подход лосей к просеке не услышал, корову прозевал, а чуть задержавшегося на обочине теленка стрелять не стал: мяса все-таки маловато. А волки? Какие волки?
В это время на просеке взревел движком «Буран», и через пару минут охотовед остановился возле нас. Бросился в глаза нервный тик, сильно дергавший искалеченную бледную щеку Буганова. Видно было, что наш гид сильно не в духе.
— Васильич, что там? — задал я вопрос.
— Да этот ваш Пунин… — на продолжение фразы нервной энергии охотоведа не хватило, и «Буран» ходко пошел по накатанной дороге «двадцатки».
Мы приблизились к остальным стрелкам, стоявшим на просеке как раз в месте пересечения ее волчьими следами. Охотники, размахивая руками, вели оживленную дискуссию.
— Ну что, где волки? На кого вышли? Почему никто не стрелял? — реакция охотоведа красноречиво говорила о неординарности случившегося.
Раскрасневшийся Пунин, крупный телом, особенно в зимней меховой одежде, с двустволкой за плечом, невозмутимо рассказал о происшедшем. Мелькание среди заснеженных деревьев он заметил метров за восемьдесят, изготовился к стрельбе и понял, что из загона вываливаются явно не копытные. Подержав на мушке передового хищника, Пунин окончательно принял решение о несъедобности волчьего мяса и с интересом натуралиста наблюдал, как в тридцати метрах от него один за другим перекатываются через разрыв извечные пищевые конкуренты человека. Ближайший стрелок, наблюдая эту захватывающую картину, размахивал руками, пытаясь побудить Пунина к активным действиям. Но молчала пунинская штучная двустволка, а ее владелец считал пробегающих серых: первый… пятый, шестой… А седьмой был самый большой — ростом с теленка! Со слов Пунина, этот последний, вероятно матерый, на миг задержался, перескакивая просеку, внимательно глянул на стоявшего человека и, будто убедившись в своей безопасности, порысил за стаей.
На немой вопрос побелевшего от негодования охотоведа Пунин чуть ли не восторженно ответил:
— Васильич, я как в сказке побывал!
— Какой, вашу мать, сказке? — с зубовным скрежетом, заикаясь, выдавил охотовед.
— «Иван-царевич и серый волк»!
В этот день мы больше не охотились. Прождав около часа на «двадцатке» и поняв, что Буганов сегодня дела с нами иметь не хочет, бригада в расстроенных чувствах возвратилась к месту ночевки.
Невеселый ужин был в разгаре, когда под окнами нашего дома затарахтел снегоход. Вошедшему Буданову пододвинули стул, налили в походную стопку и, за неимением более подходящего тоста, двинули «за здоровье охотничьей фауны». Немного оттаяв, охотовед с искренним огорчением в голосе вылил на бригаду накипевшее, но уже отфильтрованное:
— Ну как же так, мужики? Семь волков на стрелковой, хоть голыми руками бери, а вы? Я с егерями последний раз две недели отмотался, пытались эту стаю флажками затянуть, и впустую, только щеки поморозили. А здесь такой подарок! Да ваша бригада на всю область прославилась бы: шкуры волчьи — трофей редкий, местный совхоз точно барана в награду не пожалел бы. Ты что, баранину не любишь, Пунин?
Достойно выдержав паузу, обладатель штучной ижевки и хладнокровный стрелок ответил с завидной невозмутимостью:
— Так ведь никто не говорил, что волков нужно стрелять.
Эту классическую, с точки зрения прав и обязанностей охотника, историю я вспомнил на открытии летнее-осенней охоты по перу. После утренней зори , завтракая на таборе, я услышал шумное обсуждение трофеев молодыми по возрасту охотниками соседней компании. «А вот шилохвость!» — уверенно определил утку один из собратьев. Зная, что шилохвость в этой местности встречается только на пролете и не гнездится, я заинтересовался и подошел. Парень держал в руках широконоску, но не знал и, скорее всего, не имел желания узнавать видовые отличия птиц, по которым он самозабвенно и азартно палил этим августовским утром. Но охотником себя считал. Так же искренне, как и приятель мой Пунин…