Прошли мы вверх по реке метров пятьсот, и Саша говорит: «Смотри, вон, кажется, утка кверху брюхом? Иди, ты в ичигах».
Ну, я ее на перекате выловил, вот и все. Полcта лет я охочусь на этой речке, а такое в первый раз. Совсем что-то неладное творится. На реке тишина. Куличков нет. Вяхири, что обычно сидели на столетних вязах, будто испарились. Горлиц тоже нет. С появлением бобров исчезла ондатра. Про бобров парадоксально телик вещает — «Берегите их, родимых. Их струя лечебная». Ну и дают! Бобр — не корова, струю не выдоишь. Как и целебный жир барсука. А люди ходят и просят и жир, и струю.
Лично я барсука ловить перестал. Уж как-то очень стыдно у больных деньги просить. Цена на жир, указанная в нашей газете, это цена трехлитровой банки меда. Нет, больше я барсуков не ловлю. Поймал одного мой Грав, а зверь махонький, всю зиму я его кормил лисьим мясом. Справный он стал, жирный. И спал мало. Весной я его в лес выпустил.
Однако вернемся к нашей теме. В открытие я свою лайку на охоту по причине течки не брал. Хотя и плохо без нее, зато хлопунцы целы. В общем, на утках мы обожглись.
И вовсе утка не глупая. Живет в городе, на пруду в деревне… В старицах, что в зеленой зоне. На пруду у частника, где охоту он запретил. Хитрая стала крякуша. А вот чирков совсем нет почему-то, хотя пруд к деревне, брод большущий. Правда, его постоянно спускают. Может, и смыло их гнезда? Печально, утка есть, но не укусишь. В деревне стрелять нельзя, у частника тоже. К тому же, еще и зеленая зона, где утка откормится и улетит к туркам. А ты бегай и бей старые ноги.
Однако есть в душе истинного охотника главная цель. Пройти по земле. Пройти, превозмогая боль в ногах и теле. Просто насладиться увиденным и подышать свежим воздухом. А что творится в душе! Весна, буйная весна! Погладишь голову собаки и тихо скажешь: «Смотри, Катерина, как тут прекрасно! Нет дичи, а мы с тобой счастливы!» Вот в чем прелесть охоты. Но не всем дано это, так что извините. А как врожденный охотник, скажу прямо, с добычей, конечно, счастье удваивается и почему-то прибавляется сил.
Утки нет, и мы с Катериной, сев автобус, уехали за тридевять земель, в поля заброшенные. Эх поле! РУССКОЕ ПОЛЕ! Заброшенное, забытое… Истинно — горе горькое. В деревне я рос, где под окном шумели волны пшеницы. Сейчас везде бурьян, ольха и ива. «И пошли они горем убиты, повторяя, суди его Бог». Согласно теме, мозг выдал эти строки, но душа и сердце не приняли их наотрез. Какое горе?! Мы не были тут целый год. Вон изумрудная отава, вон лес в красках осени. И наша дорога, что бежит через поля и сколки. Вперед, Катерина! И мы полетели под гору, где клеверная зелень да березовые перелески.
Так пролетели мы с собакой километра три-четыре, ничего не увидели и ничего не подняли. Примерно на пятом километре наша дорога круто повернула влево, и все прямо к дому. Топать нам оставалось километров двенадцать через бывшие поля да перелески. Я уже маленько устал и, вытирая пот, оглянулся назад. Ё мое! Прямо мне в лоб налетал косач. Пропустил я его на боковой выстрел, и зря. Он оказался в солнечном диске, я ослеп и ударил на авось. Эх! Мимо! Прошли еще немного. Катерина подняла другого петуха, но далековато. Почесал я лысину и для успокоения сказал: матка с выводком, поэтому их и нет. Поняв, что с косачами мне не светит, я повернул на бобровые заводи в лесу. Там Катя выгнала на меня крякаша, которого я сбил вторым выстрелом. От выстрелов поднялась целая стая и ушла лесом. Вот, хитрюги, где прятались!
По пути к дому я насобирал рыжиков, пяток белых, на этом и закончилась наша охота.