Ноябрьское предзимье как-то безнадежно: ждать хорошего не приходится — впереди морозы и снег. Природа притихла, замерла перед переходом в иное качество; березняки словно источились, стали прозрачными, ельники — угрюмее и темнее.
Снег — сухой, похожий на пенопластовую крошку, выбелил старые кабаньи тропы, но просыпался и затерялся в путаном травостое в полях.
Мороз застеклил реку на разливах у бобровых плотин, на маловодьях же ниже запруд быстрое теченье не дает замерзнуть воде. Там и держатся запоздалые, спасающиеся от холодов утки. В глубоких руслах мелких речушек утка не видит охотника, и есть вероятность удачи, несмотря на ее осеннюю осторожность.
Волчий след тянется, обрезая островки леса, петляет в оврагах; кабаны, избегая опасной встречи, уходят за реку, проломив лед и обрушив глинистую бровку на берегу.
Зверь и птица очень осторожны. Зато много полевых мышей, они темными брызгами разбегаются под ногами. Яблони поздних сортов, даже под морозным давлением, сохранили немного яблок; их красные бока расклеваны дроздами, задержавшимися в саду ради такого угощения. Вспугнутые, с недовольным щебетом и треском они разлетаются в стороны, а потом со старых, похожих на огромных пауков лип, стерегут возможность вернуться.
В тишину лесов вторгается чужой рокочущий звук, сначала далекий, он быстро нарастает, расползается по всем направлениям — вертолет, как доисторический птеродактиль, низко несется над землей. Я долго смотрел ему вслед, единственному посланцу людей среди этих молчаливых мест.