Лисица крутилась вокруг костра, привлеченная мышиной возней. Часто и подолгу замирая, она слушала, боясь подойти ближе. Но наконец, решив не испытывать судьбу, засеменила дальше, пока совсем не сошла со слуха. А мыши с писком бешено кинулись врассыпную. Видно, какой-то небольшой хищник, выбрав жертву, стал быстро носиться за ней, не обращая внимания ни на костер, ни на меня. Судя по звукам, это был горностай или ласка. Несчастная мышь была поймана ловким зверьком, что подтвердил ее последний, полный отчаяния писк.
Котелок закипел, выплескивая бурлящую воду на раскаленные угли, шипя и поднимая столб белого пара. Бросил в него горсть черничных листьев и собранную прошлогоднюю клюкву. Пусть настаивается! Из рюкзака достал буханку ароматного ржаного хлеба и пахнущее чесноком сало. В животе заурчало, и я тут же почувствовал, насколько голоден. Горячий лесной чай обжигал губы, наполняя приятным теплом. Казалось, ничего вкуснее на свете быть не может.
С насыщением пришло ощущение накопившейся за день усталости. Подкинув в костер несколько крупных поленьев, я залез в шалаш и, подложив под голову рюкзак, мгновенно уснул на еловом лапнике.
Из ласковых объятий Морфея меня вырвал проникший под одежду холод. Я вскочил, стуча зубами, посмотрел на часы. Без пятнадцати три. Время выпить чайку и согреться есть.
С каждым глотком ароматного, настоявшегося чая ко мне возвращалась бодрость. Тихо собрался, зарядил ружье и сделал шаг в темноту. За кругом света, очерченного пламенем костра, лес казался чернильной пропастью — без конца и края, деревьев и кустов, земли и неба. Но через минуту глаза, привыкнув, начали различать звездное небо, лохматые кроны старых сосен и пушистый ковер мха под ногами. Сделал пару робких шагов в сторону стоящей впереди сосны. Схватился за шершавую, липкую кору и замер. Вокруг царила мертвая тишина. Двинулся вперед, останавливаясь и слушая.
Хор-хор-цви! — поздоровался со мной первый проснувшийся вальдшнеп. Проводил лесного отшельника взглядом, пока он не скрылся в предрассветной мгле. Сделал шаг к следующей сосне, но внезапный грохот взлетевшего молчуна заставил меня замереть в недоумении и растерянности. Решил остаться на месте и ждать рассвета…
Чернильная синь, постепенно растворяясь, превращалась в серую охру. Взору открывалась все большая перспектива просыпающейся от сна природы. По метру выплывали из тьмы невидимые доселе деревья. Корявые, изогнутые сосны тянули к свету морщинистые ветви. На болоте, чуфыкнув, забубнили краснобровые тетерева. Лес, постепенно просыпаясь, наполнялся все новыми и новыми звуками.
В какой-то момент воздух вокруг стал прозрачным и невообразимо чистым. Верхушки сосен заалели, засветились изумрудным цветом. Оливковый пушистый ковер мха заискрился на солнце всеми цветами радуги. Сердце переполняло необъяснимое желание смеяться, радоваться жизни, кричать — вместе с тетеревами, трубящими журавлями, лесными пичугами, приветствуя весну!
Я стоял, впитывая воздух, свет, краски и звуки, ощущая каждой клеточкой единение со всем происходящим вокруг. Вдруг ухо уловило еле различимый шелест в общем концерте проснувшегося леса. Тело пробило током: неужели он? Сомнений не было: глухарь. Осторожно ступая по мягкому мху, я пошел на звук поющей птицы. Аккуратно обходил каждое дерево, внимательно смотрел под ноги и старался не наступать на сухие ветки.
В какой-то момент глухариное точение раздалось позади и справа от меня. Я развернулся и направился на нарастающий звук песни. Тихонько подошел к огромной поваленной сосне, прикрываясь ею, как щитом, затем медленно выглянул и тут же заметил сидящего на сосне глухаря. Солнечный свет, словно софит, освещал бородатого солиста. Он сидел на толстом горизонтальном суку огромной, в два обхвата, сосны.
Задрав вверх голову, тряся бородой, неистово точил, подставив зеленую грудь восходящему солнцу. Меня и глухаря разделяло метров шестьдесят — семьдесят. Справа, на расстоянии двадцати метров друг от друга, стояли три старые сосны, слева был густой молодой сосняк. Раскатав болотные сапоги, я опустился на четвереньки. Перекинул ружейный ремень через голову, чтобы стволы смотрели назад и не мешали ползти в густом подлеске. Сердце, бешено стуча в такт точащему мошнику, отдавало в висках. Едкий пот заливал глаза, заставляя останавливаться и вытирать лоб насквозь мокрой шапкой…
Наконец-то дополз! До него было не больше двадцати шагов! Я стоял перед ним на коленях, не в силах оторвать восхищенного взгляда. Исполин птичьего царства во всей своей дикой красе взахлеб, страстно пел первобытную песню, ни на секунду не прерываясь. Опущенные вниз коричневые крылья отливали бронзой, хвост был раскрыт огромным черным веером. Трудно подобрать правильные слова, чтобы описать ту всепоглощающую страсть, ту необъятную любовь, которая лилась из груди этой великолепной птицы. Такое непреодолимое желание жить и дарить жизнь слышалось в его льющейся без конца и края песне!..
Но охотничья страсть все же взяла верх. Плавно подняв ружье, я прицелился в поющего глухаря. Прогремел выстрел. Большая птица осела, поменяв гордую осанку, но осталась на месте, всем своим видом показывая, что не хочет покидать этот мир, это болото, этот сук. Я растерянно смотрел на сидящего глухаря, направив на него стволы, уже жалея, что выстрелил. Но вот глухарь, подняв голову к солнцу, издал хрипящий звук и повалился вниз, молотя мощными крыльями. Я подбежал к еще трепещущей птице, сел на колени, снял мокрую шапку и, стерев пот со лба, долго смотрел на добытого исполина…
А вокруг кипела жизнь. Пели лесные птахи, славя весну. На огромном болоте бубнили тетерева, перекликались журавли. Подняв великолепный трофей, я неспешно пошагал в сторону дома, радуясь новому дню, пробуждающейся природе и судьбе за подаренную удачу.