Тогда не охота… Тогда сплошные нервы и истерика. Тогда все собаки — сволочи и день тихий осенний не в радость, и охотничьи подельники — неумехи и нервотрепы. Другое дело — когда возьмутся мастерить сообща, кабанчика в овражке зажмут или барсука на жировке поставят. Тогда все иначе… Тогда и день лучший из всех прежних, и жизнь удалась, и целовать готов товарищей, что рядом. А зайцы… зайцы — больше для гончих. Кто против?
Одно дело — мясо добыть, а другое — праздник себе и другим устроить. А как зайдутся гонцы в острове или лесополосе или лесочке прибрежном осенним утром, потревожат лису или зайца, полетит музыка гона во все концы желанной вестью. И встанешь тогда очарованным истуканом, вбирая все звуки и запахи, готовый объять необъятное от восторга и любви.
Гончие — другая песня. Да… Были и у нас Караи, Громы, Набаты, Найды, Вьюги… Как все быстро течет и меняется! Какой-то свирепый энтерит забрал прошлым летом наших гончих мастеров. Нет теперь нашей Пумы и Линды. Остались щенки несмышленые. Когда еще в дело пойдут… А тут снега навалило, и каждый день, считай, переновы. Самая пора заячья. Конечно, ходим, топчем, тропим. Добываем, бывает. Да нет полной радости, нет песни в душе. Ну, ничего, подрастут наши выжлецы, и уж на другое поле… Скорее бы.
Теперь вот осталось только выгуливать иной раз своих остроухих питомцев. Скучно им стало без суеты охотничьей и азартного мандража. Тоскуют в вольерах, раны зализывают, вспоминая минувшие баталии. Просятся погулять. Лицензии благополучно закрыты, и теперь беру с собой иной раз, как на прогулку. Вот и на этот раз столько визга и воя, когда на охоту собирался. Жалко стало, взял опять с собой.
Хорошо в степи тихим утром зимой. На исходе январь… Кругом, куда ни посмотри, зимний покой и умиротворение. Природная чистота и снежные просторы — дорога в охотничье счастье. Я иду себе не торопясь по высокой снежной кромке рядом с посадкой. Широкие лыжи надежно держат мой весовой центнер с лишком. А сунуться в саму лесополосу — ни-ни. Там сразу валишься выше пояса, да еще коряги, да хлам древесный. Там одна маета.
Но все следовые припорошенные ямки от заячьих следов — именно туда, в эту непроходимость. Посему зверьки в такое многоснежье и без наста широко не ходят. Встанут, покормятся на бруствере веточками и снова в укрытие, в снежные гроты под корневища деревьев. Мои лайки бегут себе вдоль лесополосы, останавливаясь, нюхатят, чтобы ухватить что-либо мало-мальски интересное.
Старая Кара, утратившая к своим пятнадцати годам слух, тщательно втягивает утреннюю свежесть. Ей зайцы и лисы без интереса. А вот рыжая Лапка — ей всего полтора годика, та, как пружинка стальная. Вертится, крутится и в рыхлую снежность бросается. Вот уж непоседлива! Побарахтается там сколько-то и снова наверх, к моей лыжне, а потом снова все повторяется.
Мне уж больно хочется, чтобы куничка на утренней охоте след свой оставила. Тогда иное дело. Тогда, считай, охота правильная получилась бы. Но ночная пороша теперь все закрыла. И спят зверьки беззаботно в своих угретых логовах, и нипочем им вся наша суета.
Но вот, смотрю, снова разволновалась моя Лапка. Ага! Первый след заячий. Да четкий какой! Так и есть, пообкусывал, погрыз нижние веточки, натоптал, насорил горошком и снова в середину зарослей. Пока все разглядывал да соображал — слышу заячье верещанье в самой гуще. А там возня и урчанье. Вот так дела! Поймала, словила, негодница! Вот уж пройда, так пройда.
А сам, скинув лыжи, уже проламываюсь через заторы и снег к месту. Ну что тут сказать?! Охотница — одним словом. Подобрал зайчишку-первогодка и не знаю, радоваться или печалиться. Решил — радоваться. Потом вспомнил, что лайка — собака универсальная, потом отбросил слово универсальная, потому как оно больше подходит к ключам или отверткам, и решил, что собаки могут быть просто талантливыми, и моя Лапка из таких, и что она и зайцев будет беспокоить, и кабанов с одинаковым усердием. Это я так решил, это так мне хотелось.
А сомнения все никак не покидали мое растревоженное сознание. Пока выбирался наружу, слышу, опять орет заяц, где-то впереди. Да ну! Не может быть! На лыжи и бегом на шум… А собачка вдруг вышла на бруствер побегала, порыскала и назад. Я туда. Все обшарил, все снежные умятости, и нашел гонный след заячий. Утек косой, а орал с испуга. И вспомнил картину из детства: лисица скрадывала зайчишку в речке.
И когда ей оставалось всего ничего, косой кинулся бежать и при этом верещал ужасно. Вот и теперь все так же, наверное, получилось. Но лайка вошла в раж и не пропускает ни единого следа. Старушка Кара неодобрительно поглядывала на проделки молодой собаки, но добытого зайца все же обнюхала.
Поглядела на меня мудро, с долей обиды, мол, мне такого не разрешал никогда, а эту рыжую дуреху балуешь, и жевнула разок чужую добычу за шею для порядка, на всякий случай. Мне смешно стало.
А день стал еще краше в своей зимней тишине и покое. Бывает так в январе, когда снежная пелена приоденет все на свете: и деревья, и каждую былинку и кустик, и бугорок в нерукотворные наряды.
И даже лыжное легкое шарканье и сорочье стрекотанье ничуть не мешает этой удивительной природной задумчивости. Где-то там, впереди, мои помощники разгадывают тайны следовых узоров, может, даже больше моего, радуясь дню и зиме, а мне больше ничего не хотелось. Вот еще чуть пройдусь, послушаю тишину уходящего января, да и хватит.
И тут с той стороны, вдоль все того же снежного надува, катит ко мне заяц. Бежит не спеша. Видать, надурил в буреломах молодую лайку и теперь не торопится. Пришел на выстрел, а тут и Лапка подвалила — язык на сторону, а в глазах столько торжества и радости…
Ну что с этим поделать? И вообще — что из всего этого выйдет?