Братик засел на лабаз, а я притаился на другом конце кулиги, в овсе. Наступила ночь: теплая, темная; поднялся пар над кулигой. Набрали мы в шапки моху, дышать в него, чтобы медведь не учуял нас. Хорошо. Ночь проходит, а медведя все нет и нет. Мы уж так и думали, что не придет сегодня. Слышим под утро — в лесу чуть-чуть стало потрескивать. Ну, думаем, медведь идет сюда. А он, должно быть, что-нибудь учуял. Попойдет-попойдет, да остановится, послушает, обнюхивает.
Обошел несколько раз кругом кулиги, осмелился и валит прямо на потраву. Ночь темная. Мне его плохо видать с моего места, видать только чуть-чуть, точно копна черная валит. А братик ружье давно уж изготовил. Положил дулом на сучок, да и навел на потраву. Вот видит он: пришел медведь и ну ворочаться там. Ползает в овсе, урчит, обсасывает овсяные колосья. У братика была «крынка», а я с берданкой был.
Наметился он, взвел тихонько курок да как резнет в медведя. Тот охнул да и пустился с кулиги прямо на меня. А я видел, как огонь осветил и выстрел грянул. Только вскочил на ноги, хотел прицелиться, медведь как налетит на меня, да с разбегу как бацнет плечом — должно быть, со страху меня не видал, — я и с ног слетел, точно мячик отскочил. Выстрелил уж взад, наудачу.
Братик погодя меня окликал и подошел ко мне.
— Куда, — говорит, — убежал?
— Да вон туда, проклятый.
— Не знаю, попал ли в него А ты попал ли?
— Какое! — говорю — Он меня с ног сшиб.
— Врешь?! — смеется братик. — Как же он тебя это?
Воротились мы в деревню. Ночью побоялись идти за медведем. В потемках натолкнешься на него, да еще на раненого-то, не уйдешь сам от него.
Наутро пришли мы на кулигу. Кровь. Пошли по следу. След крови широкий.
—Видно, — говорит мой братик, — здорово его пуля прохватила.
Отошли мы сажен сто, медведь и лежит, мертв уж. Пуля-то, известно, у крынки пули большие, да и близко братик стрелял — насквозь прошла. Попала в левую лопатку, да через сердце и вышла. Сгоряча-то он дал маху, а тут и околел.
— Ловко пришлось попасть.
— Да.
— Ружье, видно, здорово бьет, да и стрелял близко. Он сразу и свернулся. Этак не часто бывает — с одной пули убить.
— Да ведь близко стрелял. А то еще раз у нас с медведем такая оказия случилась. Рядом с нашей деревней сходило стадо соседней деревни «по пару», верстах в трех от своей деревни. Пас мальчик-пастушок. А тут близко лес подступал. Вот медведь и подкрался как-то. Бог его знает, что он осмелился, забрался в стадо. Должно быть, привык к мясу. Мальчик увидал, испугался, да и припустился во все лопатки в деревню. Бежит да кричит и стадо бросил. С коровами гулял бык одного мужика.
Здоровенный бык. Рога громаднейшие. Ему все хозяин собирался их опилить. Уж очень зол был бык, все на людей кидался. Вот медведь и бросился на коров. Те испугались. Которые разбежались куда глаза глядят, которые сбились в кучу. А бык-то увидал медведя, да сам на него кинулся. Только хотел медведь на корову броситься, а бык как треснет ему рогами в бок. Медведь рявкнул. Больно, должно быть, стало. Встал на дыбы да быка по голове лапой. Ну а быка по голове не скоро убьешь. Тот поразбежался, да как боднет опять медведя в брюхо. Медведь опять заревел, да все колотит быка лапой по загривку. Медведь ревет, и бык ревет. А дело-то было в «прогоне». Долго они тут дрались. Мальчишка прибежал в деревню, перепугался. Кое-как рассказал. Собрались мужики; слышат — медведь и бык ревут. Захватили топоры, вилы, ружья и побежали туда.
Прибежали, а оба уж мертвы. Бык как прижал медведя к плетню, так и стоит. И оба мертвые...
— Должно быть, здорово сражались, — засмеялся Никита, с восторгом слушавший рассказ о подвигах быка.
— Да. Вся земля была взрыта около них. Медведю бык бок распорол и брюхо; кишки вышли. А медведь быку голову повредил. Да бык-то, должно быть, очень уж и измучился.
— Да, с быком-то, видно, потруднее медведю справиться.
— Как же! Медведь сам не нападает на старого быка. На молоденького разве. И медведь больше на коров кидается. Нынче у нас в деревне медведь пять коров задавил. Первую-то почти на глазах у пастуха убил. Пас тот старик в лесу. Одна корова и отбилась от стада. А он не заметил. Сидит под деревом да лапти плетет. Медведь, должно быть, давно подкарауливал. Увидал он, что корова отбилась, отошла далеконько, подкрался и кинулся на нее сзади, оглушил лапой по загривку и перекусил ей становую жилу. Корова только мыкнуть успела. Пастух услыхал, что корова закричала дурным матом, и кинулся туда. Смотрит, а медведь тащит корову-то. Что мог поделать старик с медведем? Стоит, выпуча глаза. А медведь схватил корову за хребет и тащит в чащу, только деревья трещат. Опомнился старик, кое-как собрал стадо да в деревню марш. Собрали мужиков. Взяли кто-что попало и пошли на поиски.
Следом пришли, ведь в такую чащу еле пролезть. Искали, искали корову, насилу нашли. Так ее медведь буреломником да хворостом всю закидал. Разрыли. Только вымя у нее медведь и выел. Должно быть, сыт был. Весь бок изорван у коровы, как ее медведь по лесу по пням да по сучьям тащил. Собрались мужики, думают: что делать? Хозяин коровы говорит, что ее домой везти, хоть шкуру снять. А тут охотников было трое. «Погоди, — говорят, — не трогай, медведь опять придет сюда. Мы лабаз устроим и подкараулим его». Ладно. Закидали корову опять, как было. Пошли домой.
К вечеру собрались охотники и пошли в лес устраивать лабаз. Пришли на место, а коровы и след простыл. Думали, что ошиблись, не туда пришли. Место приметное. Искали, искали, так и отбилось было дело. Едва нашли, куда он ее перетащил. Еще дальше утащил. Должно быть, учуял, что люди тут были...
— Видно, не по его закидали, — засмеялся Никита.
— Должно быть. Вот он перетащил корову, да так опять забросал ее буреломником, валежником да хворостом, что дивиться надо.
— Видно, хотел, чтобы люди не нашли или не дорылись.
— Не знаю. Ведь целые деревья накачал. Другие есть, толстыя. Разрыли корову. Пообедал ею медведь. Завалили опять, как было, и устроили лабаз. Засели, как стемнелось. Ждали, ждали, не пришел ведь медведь. Точно кто ему сказал. По следам видно, что бродил близко кругом. На следующую ночь опять засели, и опять зря прождали. Покараулили его да и бросили. Пришли наведаться дня через три на то место: от коровы одни косточки остались.
— Хa-xa-xa! — загрохотал Никита. — Обманул-таки их!
— Да, сделал по-своему. А то шел я раз с кулиги домой, — оживился Михайло, — идти было верст десять, все лесом. Вечереть стало. Шел без ружья. На дороге догнал соседа Пахома. Вел он корову домой. Идем мы с ним и разговариваем. Солнышко закатилось. Только обогнули один поворот дороги, да чуть-чуть не столкнулись с медведем. Нас мороз так и продрал по коже. Медведь большой, остановился на дороге, стоит и смотрит на нас. Около нас была большая лохматая елка. Я таково проворно влез на нее, а Пахом бегает с коровой вокруг елки. «А, Мишуха, а я-то как? Я-то как, Мишуха, с коровой-то? Как я с ней влезу?» А медведь стоит неподалеку и смотрит на нас и на корову.
Мы закричали, застучали, загайкали. Ну, он повернулся и пошел потихонечку от нас. Мы подождали с полчасика и пошли. Пахом с коровой шел тихо, она идет не прытко. Остались они, а я вперед ушел. Надо было мне дома скорее быть. Я ушел, а Пахом сзади идет да во всю глотку песни орет, а сам чуть не плачет. Встретилась ему в лесу одна старушка. «Что ты, — говорит, — Пахомушка, поешь, да очень неладно, благим матом?» «Да, вот, — говорит, — медведь такой-сякой, чуть не задавил мою корову. До песен ли тут?»
Охотники расхохотались во все горло. Никита, как в трубу, трубил.
— Вот, я думаю, ему было весело с песнями идти, — едва выговорил он от смеху.
— А я еще невелик был, ну, уж порядочный все-таки, — начал Арсентий, — пошли мы с отцом за тетеревьями. Собак взяли, чтобы они на них подлаивали. Долго мы ходили. Вышли на чью-то кулигу, репой да бакланами засеяна. Мы полные «пещера» накачали. Пошли дальше. А собаки у нас были молоденькие. Нашли они нору язвиков да и залились, точно на медведя лают. «Арсюха, — говорит отец, — это медведь. Он нас заломает. Побежим!» «Погоди немного, — говорю, — послушаем». Оглянулся я, а отца моего и след простыл, только пятки мелькают за деревьями. Я тоже, не будь плох, припустил за ним. Мы мчались, как лошади, точно все медведи за нами гнались. Выбежал я на полянку какую-то, а там отец мой бегает вокруг стога (стога сена были там наметаны), а влезти-то не может, обрывается.
Пещера-то у нас тяжело были набиты. И мешают. «Арсюха, — кричит, — подсади меня скорее». «Да я-то тебя подсажу, — говорю. — А меня-то кто подсадит?» Кое-как влезли мы на стог, держимся за стожар, сидим и слушаем, ждем, что будет. Полаяли, полаяли собаки и прибежали к нам: по следу нашли. Посидели мы, подождали и пошли домой. На другой день зарядили ружья пулями и пошли на старое место. Отыскали. Думали, берлога там медвежья, а просто «язвикова» нора. Да глубокая. Еле шестом до дна достали.
— Ходил я осенью за дичью, — заговорил Никита, — поваживался больше в даче у N. Там у них на кордоне и ночевал. Приказчик там у них жил, холостой еще, звали Андреев. Нашел я раз по снегу берлогу медвежью. Пришел на кордон, да и сказываю Андрееву. «Где?» — спрашивает. «Да недалеко, мол, в вашей даче». «Пойдем, — говорит, — медведя бить». А хозяин на тот раз приехал. На печи лежал. «Ты, — говорит, — Андреев, не ходи на медведя. Смотри, он вас изломает». «Погоди, — шепчет Андреев, — хозяина мы проводим и пойдем на медведя». Проводил хозяина и пошли на другой день, полеснаго старика с собой, Ефимом его звали, захватили.
Собака с нами была. Собака хорошая. Пришли к берлоге. Встали по местам. Учуяла собака медведя, залаяла, залилась. Медведь заревел в берлоге, не сближался еще. Андреев испугался. «Куда мне деться-то?» — говорит. «Вставай вот под елку-то возле меня», — говорю. «Нет, уж вы лучше, — говорит, — подите, я на кордон убегу». Так и убежал. Выстрелил я в берлогу. В медведя не попал. Он рявкнул, как и сегодня, и выскочил. Собака, однако, его остановила. У меня ружье было одноствольное, а у Ефима хозяйское двухствольное. «Стреляй, Ефим! — кричу. «Да где? » — спрашивает он. А стоял он в малодежнике, ему и не видать медведя. Выстрелил почти наудачу.
Мимо! Только клок шерсти пуля вырвала. Медведь увидал меня и кинулся прямо ко мне. А я еще не успел в другорядь ружье зарядить. Да тут бы и курка не успел взвести, как он налетел на меня. Еле-еле успел отскочить за дерево. Ефим опять выстрелил, да мимо же. Так и ушел медведь. Да я бы его нашел по следу, кабы не болела голова. По совести признаться, и обробел один-то идти. Рассердили его, спугнули.
— Должно быть, не облежался еще, что скоро отозвался на лай собаки. А то, прошлый год наши мужики возили лес из дачи тут на реку. Мимо одного места, у самой дороги, кони все боялись ходить. Идут и косятся на это место, фыркают, дрожат. «Что за чудо?» — думаю, и в голову не пришло возчикам, нет ли близко медвежьей берлоги. Подобрался к этому месту рубить один рубщик. Все рубил, ничего и не приметил. Прошла зима. Дороги испортились. Пошел раз рубщик за лесом и забрел на старое место. Смотрит, медвежий след. Пообробел. Огляделся, нет ли близко. Смотрит, а следы-то идут из берлоги, около которой он рубил лес. У самой ведь дороги. Одно срубленное дерево лежало вершиною на самой дороге...
Рассказы за рассказом сыпались из уст бывалых охотников, повидавших всего во время своих скитаний по дремучим «раменям». Разговор перешел на леших, домовых, да на свои приключения.
Из собрания Павла Гусева.