Охота увлекательна не только добытыми трофеями, в большей степени она интересна тем, что можно поделиться воспоминаниями, особенно такими...
В 1991 году, впервые возвращаясь с весенней охоты на медведя без трофея, я не испытывал ни малейшего разочарования. Напротив, удовлетворение от той охоты получил запредельное. В село вошел с ликующим блеском в глазах и шел так до самого дома, распугивая встречных прохожих блаженной улыбкой на потемневшем от весеннего загара лице. Радоваться было чему. Все пять дней была чудесная солнечная погода. И каждый день преподносил мне какой-то подарок. В первый день впервые в жизни довелось наблюдать брачный танец пары серых канадских журавлей под веселый щебет в голубых небесах полевого жаворонка. И уже не в первый раз порадовался за коллегу-охотника – белого кречета, на этот раз виртуозно изловившего на моих глазах тундряную куропатку. Посочувствовал белоплечему орлану за неудавшуюся попытку поймать юркого зайчишку. Всего этого уже бы хватило, чтобы вернуться домой в приподнятом настроении. Но все это вместе взятое затмил весьма необычный драматичный случай. К тому же он стал разгадкой причины периодической гибели медведей на одной из рек Ветвейского хребта. Дважды, в июне 1988 и 1990 годов, сопровождая московских орнитологов, находил на берегах той реки погибших, как мне тогда думалось, подранков месячной давности. По моему предположению, медведи задумали поохотиться на домашних северных оленей, за что и были наказаны бескомпромиссными в таких случаях пастухами. Но все оказалось гораздо сложнее.
По прибрежной террасе реки Вытрываям солидного возраста медведь с молодым задором гоняется по снегу за евражкой – местное название длиннохвостого суслика. Охота на этих грызунов – чуть ли не единственная возможность «заморить червячка» во время длительной весенней бескормицы. Отсюда и такая прыть (я наблюдаю за происходящим в бинокль с расстояния 200 метров). Брызги мокрого снега, вылетающие из-под массивных лап зверя, искрятся в лучах веселого майского солнца, превращая погоню за потенциальной жертвой в потешную игру в догонялки. Суслик, не желая мириться с ролью жертвы, делает невероятные для исполнения на скорости выкрутасы. Медведь в азарте то норовит схватить подпрыгнувшую «котлетку» клыкастой пастью, то пытается втоптать ее «ладошками» в снег. И в конце концов, издевательски проскочив у «косолапого» между задними ногами, суслик устремляется к спасительной норе. Распушив хвост и победно свистнув, пулей влетает в нору перед самым носом неуклюжего преследователя. Зверюга не успевает притормозить и сходу тыкается квадратной мордой в снежную дыру по самые уши. По инерции его задние ноги оторвались от снега, и мишка на секунду делает забавную стойку на ушах. Не желая верить в неудачу, азартно гребанул несколько раз когтистой лапой вход. Затем садится на задницу и тупо смотрит в нору. Будь то другое время, он бы раскопал, разворотил это несложное земляное убежище, что многие медведи летом и осенью с успехом проделывают, но в это время года земля под снегом еще мерзлая и дома евражек неприступны... С понурым видом медведь пошагал к противоположному берегу реки, в мою сторону.
Я нахожусь за разлапистым кустом кедрового стланика. Вокруг еще много снега, поэтому на мне белый маскировочный халат, и я уверен – медведь меня не заметит. И к тому же не учует – легкий ветерок, успокаивающий мои эмоции, дует не в его пользу. Но приближение медведя не радует меня. Я пришел в такую даль за более серьезным трофеем, а этот едва потянет на три центнера. Такого можно отыскать, не уходя далеко от села. Если подойдет близко, придется стрелять под его косолапые ноги. В аналогичных случаях ритуал «ложного промаха» я исполняю всегда, чтобы они не слишком расслаблялись и не теряли чувство опасности даже в самых дальних своих углах. Это им только на пользу. Таково мое твердое убеждение: хороший медведь – осторожный, а самый лучший – трусоватый. Только подобные звери могут служить надежной гарантией неистребимости медвежьего племени и безопасности оказавшихся на его территории людей. Эффективно поддерживать такое психологическое состояние медведей можно лишь разумным постоянным охотничьим прессом, при любой возможности доказывая им наше превосходство. Все другие околонаучные мнения и предположения «зеленых» – от лукавого.
Пойма реки в этом месте неширокая и до подножий водоразделов еще закрыта трехметровым слоем активно тающей наледи. Вода шумит где-то подо льдом и бурным мутноватым потоком вырывается из-под него в двухстах метрах ниже по течению. Медведь тем временем дошел до середины наледи, остановился, на пару секунд зафиксировал взгляд на стланике, за которым нахожусь я, и... рванул с места в галоп прямо на меня! Цирковая клоунада неожиданно перешла в психическую атаку. От такой внезапно поменявшейся ситуации стало немного не по себе. Такого в моей многолетней практике охоты на медведей еще не было. В попытке найти хоть какое-то объяснение нестандартному поведению зверя промелькнула обостренная, тревожная мысль: «Неужели мишка так голоден, что готов растерзать кого угодно, даже не разобравшись, не определив, кто перед ним?!» Но времени, чтобы проанализировать обстановку, нет. В последней надежде бросаю быстрый взгляд назад, но там – никого, значит, бежит он именно ко мне. Роскошная, максимальной длины шерсть медведя в такт прыжкам гуляет по спине волнами, и брызги воды разлетаются из-под него широким радужным веером. Но в этом мне видится уже не красочное зрелище, а мощь убийственной машины. Зверь несется на меня, растаптывая и разбрызгивая по сторонам устоявшийся общепризнанный порядок: на первом месте у медведя обоняние, на втором – слух и на последнем – зрение. Именно сверхчувствительное обоняние – основной сборщик информации. Своему носу медведи доверяют больше всего. Мне не раз приходилось в этом убеждаться. И дважды молодые медведи, не встречавшиеся ни разу с человеком, подходили ко мне очень близко. Но, зайдя с подветренной стороны и прихватив человеческий дух, они теряли боевое настроение и обращались в паническое бегство. Именно через запах заложен в этом звере страх перед человеком, если хотите, уважение к нам.
Ничего не понимаю в происходящем, но прятаться больше нет смысла. Приподнимаюсь и привычным движением прикладываю ружье к плечу. Самый сложный выстрел по медведю – выстрел «на штык», вот как сейчас, без права на ошибку. Надежно остановить летящего паровозом на охотника зверя способна только пуля, попавшая в междуглазье лобастой головы. Можно стрелять в грудь, но я знал случай, когда в подобной бешеной атаке медведь с пробитым пулей сердцем успел расправиться со стрелком. В этот ответственный момент я обязан забыть, что в руках у меня пятизарядный гладкоствольный «Винчестер» (нарезного оружия не признаю принципиально), и должен стрелять, как из однозарядной одностволки. Времени на прицельный повторный выстрел может не остаться. Чтобы не промахнуться, подпускаю его как можно ближе. До медведя 40 метров... 30... 20... пора! Но вдруг... цель исчезает! В бурлящем водой и обломками льда провале только и успеваю увидеть мелькнувшую переднюю лапу с изогнутыми длинными когтями, хорошо отросшими за зимнюю спячку. И в тот же момент совсем близко слышу характерный свист уходящего в нору суслика. Вытягиваюсь во весь рост над кедрачом и в нескольких шагах перед собой вижу нору этого шустрого создания природы. И мне все становится ясно...
Медведь не видел меня! Он заметил суетившегося передо мной на снегу суслика и, истекая слюной, помчался к очередной желанной «котлетке»... Такой нелепой смерти не пожелал бы и врагу. Охота для меня – жизненная философия. Когда добываешь животное на охоте, нередко задумываешься о смерти, о смысле жизни, о том, что и сам являешься частью этой природы. Но сейчас меня обуревают смешанные чувства, и я начинаю злиться на этого медведя с мозгами домашнего барана, так глупо угодившего в природную ловушку. С тревожным ожиданием и надеждой я смотрю вниз по течению в то место, откуда из ледяного плена с шумом вырывается река. И тут я припомнил тех двух, найденных здесь в предыдущие годы. Так вот в чем дело! Причина их гибели теперь была мне понятна. Ниже по течению русло разбивается на мелкие рукава, и утопленники застревали там на отмелях. Вода спадала, и они оказывались на суше, где я их позже и находил, принимая за убитых оленеводами. И даже не обнаружив на трупах пулевых отверстий, оставался при своем убеждении. Входное отверстие от пули карабина в густой шерсти обнаружить сложно, а выходного могло и не быть, пуля могла разрушиться о кости скелета.
Подо льдом медведь находился около двух минут. Выброшенного мощным потоком из смертельной ловушки медведя еще двадцать метров кувыркает так, что не поймешь, где голова, а где ноги и жив ли он. На мелкой воде его притормозило, и мишка, на радость мне, встал на ноги и, спотыкаясь, выбрался на берег. Вода вытекала из его длинной темно-бурой шерсти, как из дуршлага. Великолепный, энергичный в недавнем времени зверь сейчас представлял собой жалкое зрелище, но главное – живой! Какое-то время он стоял, тяжело дыша боками, и потряхивал головой, будто вытряхивал из ушей воду. Затем, бросив недовольный взгляд на реку, направился в сторону от нее. Очередного суслика, нагло пересекшего курс его следования, дважды неудачливый охотник проводил подозрительным угрюмым взглядом. Это был явно не его день. Но он стал одним из самых памятных, самых ярких, самых лучших моих дней, проведенных на охоте.
За долгую, щедрую на северные ветры и лютые морозы зиму узкая пойма этой горной реки постепенно покрывается толстым слоем наледи. День за днем наслаиваясь, к концу зимы лед на этом участке достигает толщины нескольких метров. Весной талые воды протачивают в нем тоннель. И наступает такое время, когда верхняя часть заполненного водой тоннеля становится предательски тонкой. Это и есть скрытая, каждый год создаваемая здесь природой ловушка длиной больше километра. Медведю, которого наблюдал я, здорово повезло: его не зажало где-нибудь в узком месте между льдом и дном реки. И, провались он несколько выше по течению, шансов остаться живым у него бы не было.
С той памятной весны я не охочусь в пойме реки Вытрываям. Те неповторимые места и великолепные охотничьи угодья раньше меня облюбовали вездесущие духи корякской земли. Сделав своенравной, коварной ту горную реку, они регулярно получают от нее причитающуюся дань. Кто знает, не захочется ли им однажды заполучить одинокого путника, утомленного тяжелым переходом и потерявшего осторожность? Все ли замысловатые ловушки, что ими изобретены и хитроумно расставлены, я вовремя смогу распознать?.. А если серьезно, потому, что природа сама занимается там естественным отбором, добавляя выжившим медведям парочку не лишних мозговых извилин, и присутствие человека с ружьем будет уже излишним.
* * *
Прилетевшего сюда за тысячи километров весеннего певуна – жаворонка когда-нибудь поймает дербник – малый сокол. Пока будут здесь летать самые большие и самые красивые из соколов – кречеты, они будут охотиться на все, что способны поймать, и крючковатым клювом, как обычно, будут вырывать добыче горло. И медведю в следующий раз повезет больше: он размажет-таки суслика по земле и слижет то, что от него останется... Да, этот мир красив и одновременно жесток. И мы в нем живем. Чему-то учимся, с чем-то миримся, чему-то подражаем. Так было, так есть, так должно быть всегда. Но будет ли?.. Бульдозерам давно уже тесно в городах и весях. Они расползаются во все стороны, как тараканы по кухне неряшливой хозяйки. Порой мне кажется, что всемогущие «бульдозеристы» еще при моей жизни решили подтвердить аксиому – в смерти последнего зайца на Земле будут виноваты не хищники, не охотники, а бульдозеры.