Мне 33 года. Родился я в Москве. Отец мой, Залогин Юрий Викторович – заядлый охотник, окончил Тимирязевскую академию. С девяти лет он стал брать меня на охоту – на тягу и на селезня с подсадной. Самая первая из таких охот проходила в одном из подмосковных хозяйств. Вывез нас егерь на лодке и посадил в шалаш, высадив подсадную утку. В ту зорьку мы добыли трех селезней.
Потом наша семья переехала в Красноярский край, Туруханский район в поселок на реке Енисей. И началось мое настоящее охотничье эльдорадо. В селе было очень много охотников-промысловиков, за которыми закреплялись охотничьи угодья и рыболовные участки. Наш охотничий участок был на другом берегу Енисея и тянулся на 5 км вдоль береговой линии и 10 км в глубь тайги. А рыболовный – на этой стороне Енисея в конце поселка, где мы после ледохода ловили рыбу для совхозной зверофермы.
Я очень благодарен отцу за то, что он мне, пацану, доверил в таком возрасте ружье, взяв ответственность на себя.
Очень хорошо помню свой первый самостоятельный выход на охоту осенью. Как подкрадывался к выводку, как после выстрела на воде разглядел трех лежащих уток, как радостный бежал домой. Потом первого, добытого влет гоголя. Мы с отцом возвращались с заготовки ягоды по реке Дубчес, которая впадает в Енисей. И я горд тем выстрелом, правда, под руководством папы. Мы как раз шпонку на винте срезали, и сплавлялись по течению, как вдруг из-за кривуна вылетел гоголь. И летел он, наверное, метров 50–60. Папа мне: «Не торопись, не останавливаясь, выцеливай, выноси на метр вперед, жми на спуск». После выстрела гоголь, как подкошенный, падает камнем. Восторгу не было предела!
Потом первый классический дуплет, когда при таком же сплаве было добыто две кряквы. Ах, как они падали!
Дом наш стоял на берегу протоки Шар. Весной вода доходила прямо до огорода. Так что охота, как говорится, под забором. Осенью, во время уборки картошки, в сезон охоты у меня на заборе всегда висели ружье и патронташ. И стоило только одной или выводку прилететь на кормежку на другой берег, меня как ветром сдувало с огорода. Отец смотрит, а я уже на другом берегу ползу по осоке, и, по договоренности, показывает мне рукой, в какую сторону они переместились, пока я бежал через брод. Выглядываешь, бывало, из-за осоки, а до них пять метров – кормятся, приходилось назад отползать. И как отец радовался за меня, когда после моих выстрелов влет падали уточки.
Потом последовало получение охотничьего билета. У нас после очередной папиной командировки появилось второе ружье ИЖ-12. Я сразу же в первый выход сбиваю дуплетом пару чирков, и оно на долгие годы становится моим спутником на охоте.
Так получилось, что из всего класса я охотился один, но были у меня два друга, которые, как и я, болели охотничьей страстью. За деревней у нас было множество маленьких проток, которые впадали в большую реку Шар. Одна из них у нас была самая любимая, один берег высокий, а другой низкий. Мы, помню, за 3–4 дня прорубили тропу в два метра шириной от конца до выхода ее в Шар. И вечером, после охоты, мы возвращались даже без фонарика, не боясь наткнуться на ветки. Но суть этой тропы была в том, чтобы ночью при полной луне бесшумно подкрасться к кормящимся уткам.
Осенью до глубокого снега я ходил с лайкой белковать, а отец – на месяц – соболей ловить. С восьмого класса стал брать меня, срубили мы вдвоем еще одну избушку и ходили проверять капканы. Я по береговой линии Енисея, а он – в глубь тайги. Проверю, поправлю шестикилометровый путик, а потом по берегу возвращаюсь назад к избушке, добывая по пути из мелкашки вылетевших посидеть рябчиков для привады. План у нас был небольшой, не то, что у охотников, которых забрасывали на вертолетах далеко в тайгу. В среднем отец добывал до десяти соболишек и до сотни белок, среди которых были и мои. Ведь участок у нас был любительским. Кто-то может и осудит моего папу – мол, такого маленького с оружием да еще одного отпускать. Перед охотой, тщательно инструктировал, как обращаться с оружием и как вести себя в экстремальных ситуациях. А я ему до конца жизни благодарен за такое воспитание и раннюю закалку.
Хочу рассказать о сроках охоты, хотя об этом надо писать в отдельной статье. Охотиться мы начинали с первых долетевших до нас уток или гусей, но зато после закрытия сезона ни одного выстрела нигде не было слышно. Это был закон, и все в нашей деревне его соблюдали!
Хотелось, конечно, чтобы наши чиновники, отвечающие за сроки, сделали шаг в сторону всех охотников, включая и тех, у кого нет возможности двигаться вслед за пролетными стаями и для кого эти сроки, не всегда попадающие на валовый пролет, ничтожно малы. Ведь открыли в Белоруссии охоту на два месяца, хоть и с днями отдыха для птиц! И я очень рад, что у них есть возможность захватить все этапы пролета дичи.
Дорогие мои работники департамента! Ведь вы не хуже меня понимаете, что пропустив основную массу пролетной птицы, мы даем всласть охотиться другим, а сами добываем ту дичь, которая остается у нас гнездиться, тем самым ограничивая себя в осенних трофеях! И это относится не только к Подмосковью. Такая картина почти по всей России! Ведь где-то эту птицу сотнями ловят на рисовых полях сеточными пушками. А если наш брат добудет за этот ничтожно малый сезон несколько гусей, то это для всех большая беда. Тем более в Подмосковье такой большой охотничий пресс, что добыть одного-двух гусей, пяток селезней да вальдшнепов – это уже подвиг! И то, если взять на десять дней отпуск, что я в последнее время и делаю, в среднем добывая за сезон одного гуся, трех селезней, четырех вальдшнепов. Ведь у городского охотника получаются свободными только дни открытия и закрытия. А в эти дни сами знаете, что творится! А ждут ее целую зиму!
Но вернемся к моей тропе. Помню первого своего гуся. Кто-то пустил слух, что видел гусей. В конце апреля я как раз собирался на рыбалку – половить на уды (жерлицы) налима. Запряг в сани жеребца и взял ружье. Сижу, ловлю ершей для живца, слышу в стороне «гак», голову поворачиваю, а в стороне, высоко над яром, летит гусь. Засмотрелся на него, а сзади над головой опять «гак», голову поднимаю – гусь собственной персоной, ружье рядом, вскидываю, делаю дуплет, и он, планируя, сел метров за сто на лед. Вот это была удача, и этим можно было гордиться, ведь я первый на всю деревню добыл гуся.
Хочу остановиться на дневной норме отстрела водоплавающей дичи. Конечно, она, может быть, и подходит для нашей подмосковной охоты. Хотя я в этом сомневаюсь, при норме три гуся и пять селезней. Бывают такие зорьки. Что тогда делать охотнику, добывшему норму, например, по гусю за три-четыре часа охоты? Складывать ружье и ехать на базу? А на следующее утро и за весь день не сделав ни одного выстрела, подумать: «Эх, почему я вчера не настрелял?»
Сам был свидетелем пару лет назад. На охоте егерь распорядился оставить место охоты, хотя норма была еще не выполнена. Лет продолжался, но время уже двенадцать часов – утренняя зорька закончилась. А вам разве не было бы обидно? Правда, уже второй сезон дневные ограничения по гусю сняли.
Вернемся к тропе. Мы с другом на осеннее открытие охоты на островах Енисея за день добыли два мешка уток для сдачи в госпромхоз. Заправились бензином, сели в лодку и вернулись на охоту. И я ничуть не стыжусь, потому что активный лет длится всего два-три дня. Вот вам и норма. Конечно, теперь, добывая за сезон пяток уток, я с ностальгией вспоминаю свое северное эльдорадо.
Вот так протекала моя охотничье-промысловая жизнь на севере: летом – рыбалка, сбор ягод, заготовка кедровых орехов, зимой – охота: на куропаток, зайцев, белок, ловля на блесну окуней, на уды налимов и щук.
Приехав в Москву, я отучился заочно на биолога-охотоведа, очень жалею, что не работаю по специальности.
Но с возрастом у всех нас проходит ажиотаж ненасытности. И бывало, не добыв ничего, я рад, что нахожусь на природе, дышу ее пока еще чистым воздухом, хожу по берегам речек и озер, встречаю утро на перелете, стою вечером на тяге, слышу пение птиц, токование тетеревов, гогот пролетающих гусиных стай. Ведь правда это завораживает?
Желаю всем удачных охот и призываю всех беречь и охранять природу!