Сырой день поздней осени неохотно собирался уйти в историю. Небо временами сеяло на землю туман, а неприятный, пронизывающий ветер забирался под фуфайку. Шмыгая и вытирая нос рукавом фуфайки, я брел вокруг пруда.
В рюкзаке было пусто, как и в желудке, который временами ворчал, подавая позывные сигналы, что пора «до дому, до хаты». Мамка с утра возилась с тестом, вареники или пирожки наверняка ждут не дождутся меня с охоты.
Домой к пирожкам или остаться на вечерку? Последний день охоты на утку, закрытие, а я по нулям. Грустно стало. Сезон завершается, хотя северная утка только пошла. Только охота настоящая должна начаться, а чиновники закрывают, им сверху виднее. Закрытие, правда, завтра, в воскресенье, но ведь завтра. Да, завтра открытие на зайца, а вернее, на пушного зверя. И хоть шутит мой брат уже не один десяток лет подряд: «Вы как хотите, а я иду на утку». Известно, все идут на зайца. Да и вообще сельские охотники предпочитают больше заячью охоту. То ли она им интереснее или времени на все остальные охоты не хватает?
Так вот, я иду в раздумье, завтра на зайца надо собираться. Хотя все уже давно готово: патроны снаряжены, сапоги на мне, правая портянка что-то сбивается в носок. Поменяем. Отстрелочная есть, куда спешить. Остаюсь на вечерку.
Поддав ходу, я пришел на место, где собирался стоять. От пруда отходит рукав, тут потише, и утка порой идет сюда на ночевку. Рукав этот в народе кличут «Вовча балка». Наверное, когда-то здесь водились волки.
Времени у меня до вечерки остается предостаточно: утки пока не было, одни чомги медленно плавали, временами исчезая под водой в поисках ужина; наблюдая, я думал о маминых пирожках. Пересмотрев в патронташе патроны, переставляю стреляные на край. Да и стрелял-то я всего четыре раза, дважды мазанул по паре крякашей еще рано утром в темноте. Взлетели прямо из-под ног, но стрелял, когда поднялись на зарево восхода. Чирята налетали высоко – с тем же результатом. Как говорил приятель, старый охотник: «Петр, когда утки летят высоко, подпрыгни, может достанешь».
Но я не подпрыгивал, поэтому, наверное, и не попал. Перебирая патроны, я дошел до другого края патронташа.
Покручивая в руках аккуратно снаряженный патрон в бумажной гильзе, снова вспоминаю приятеля Остапенко Володю. Он называл такие патроны «конфетинами». На дробовой прокладке химическим карандашом, сейчас такой днем с огнем не сыскать, выведено 2/0. Решил испытать патроны, заряженные на зайца. Нашел на берегу консервную банку и две половинки красного кирпича, перевязанные веревкой, чей-то якорь для лодки. Соорудив пирамидку, ставлю сверху банку из-под тюльки. Отмерив 35 шагов и перезарядив свое новенькое ТОЗ-34, вкладываю в верхний ствол 2/0, в нижний – единичку. Присев на колено, думаю, из какого ствола стрелять, прицелившись, стреляю из верхнего. Банка, издав загадочный звук, покатилась к берегу. «Плохо дробь легла», гляжу на баночку со странным теперь названием «юлька». Одна из трех дробинок оторвала аккуратно на этикетке букву «Т», дав новое название консервам. Поставив «юльку» на кирпичи, решил испытать второй патрон с 1.
Вдруг я услышал над головой шум крыльев – прямо надо мной, метрах в двадцати, не то летели, не то парили три гуменника. Вскинув ружье, нажимаю на спуск, но оно молчит, на предохранителе. Поспешно снимаю, гуси удаляются, буду бить из верхнего, выцеливаю, жму на спуск, а ружье предательски молчит. Не заряжено, что ли? Раскрываю, ну есть же патроны, снова к плечу и снова на спуск верхнего, ружье в этот раз не молчит, оно издает тихое «цок». Гуси уже не гуси, а три темные точки. Раскрыв свое новенькое ружьишко, вынимаю из верхнего ствола стреляную гильзу, израсходованную на «юльку», и долго смотрю вслед улетевшим гусям. Все также моросил дождь, шумел камыш, покачивая мокрыми головами, как будто насмехаясь надо мной. Гляди, вот-вот скажут: «Ну и растяпа ты, Петя».
Тридцать одна осень прошла с тех пор. Тридцать один раз гуси летели с севера на юг. На тридцать один год постарело мое ружье ТОЗ-34, а вместе с ним и ... да нет, охотники не стареют. Недаром говорят, что время, проведенное на охоте, Бог не засчитывает в прожитую жизнь. Но тем не менее 31 сезон я вспоминаю этих гусей, 31 сезон со мной моя старенькая «тулка». А сколько еще?