Несколько лет тому назад я приобрел небольшую домушку в некогда богатейшей, по советским меркам, а ныне потихоньку умирающей деревне Рязанской области. Большинство здешних мужиков, как и в других населенных пунктах исстрадавшейся России, поумирали или поспивались, но та часть, которая преодолела общий российский недуг, ведет вполне здоровый образ жизни – занимается хозяйством и не забывает об охоте и рыбалке. Зная, что изучать окрестности и особенности местной охоты эффективнее – да и приятнее! – в компании именно с такими людьми, я познакомился с лучшим местным охотником Николаем. Сошлись мы быстро. И уже после второй-третьей охоты у меня стало складываться впечатление, что мы знакомы с ним не один десяток лет. Видимо, и Николай проникся ко мне взаимным чувством симпатии. Это позволило мне быстро и безболезненно влиться в местную компанию, так сказать, единоверцев.
У Николая была (и, слава Богу, остается!) природная страсть к собакам. Он держит трех русских гончих. Да таких, каких я, пожалуй, раньше и не видел. Неудивительно, что к нему на вязку приезжают не только из Рязанской области. Охота с гончей поистине наслаждение. И самое прекрасное в ней – звук гона, особенно зимой. Вот однажды Николай и пригласил меня пройтись с ружьями по лесу, взять собачку и погонять зайчишек. Ночью выпал снег, укрыв старые следы. Погода – около десяти градусов. Снег невысокий. День ясный. Одним словом, охотничья благодать.
Мы медленно приближались к опушке леса. Николай отпустил выжловку с поводка. Она крутанулась вокруг нас и ушла в лес. Минут через десять-пятнадцать мы услышали ее голос, и направление движения гона вроде бы определилось. Но через минуту-другую стало ясно, что собака крутится на одном месте. Николай предположил, что она закрутила лося: «Она может!». Мы двинулись на голос. Но через несколько минут перерывы в подаче голоса стали увеличиваться. А когда мы, казалось бы, подошли к месту, собака и вовсе затихла.
Несколько разойдясь в лесу, я на какое-то время потерял Николая из вида. Потом заметил его среди деревьев и, приглядевшись, удивился. Срезав ровную лещину длиной метра три-четыре, он что-то на нее нанизывал. Подойдя ближе, я понял, что это был кусок бересты.
«Куница», – коротко сказал Николай, не прекращая укреплять на конце импровизированной удочки кору березы. Разрешение на пушных у него всегда с собой – он долгие годы занимался заготовкой шкурок, и даже наша дикая современность не отбила у него старых привычек. Тогда я обратил внимание на свежие следы этого зверька, заканчивающиеся у дерева, рядом с которым «колдовал» мой компаньон. «Посмотри, дупло», – обратился он ко мне. Я не прерывал его занятие своими вопросами, хотя в первый момент не догадался, что и для чего он конструирует. Но когда напарник поджег бересту и дал ей разгореться, мне все стало ясно. Он поднял свою «удочку» с чадящим хлыстом и поднес ее к дуплу, приказав мне быть наготове. Прислонившись к дереву, я приготовился…
Зверек высунул из дупла свою серую мордочку. Несколько мгновений – и он на соседней ветке. Я первый раз видел куницу так близко. Рой мыслей пролетел в сознании: и красиво, и жалко, и… Но все же охотничий инстинкт возобладал. Да и приятеля подвести не мог. Выстрел – и куница упала к нашим ногам. Через несколько минут Николай снял шкурку, и мы отправились дальше.
Знаете, коллеги, я до сих пор анализирую ту ситуацию. Видимо, кто-то скажет: «Вот садисты – выкуривают зверя дымом!» Наверное, с этим можно согласиться, но… А как же тогда охота на берлоге? Или там, вы скажете, «настоящий зверь» – медведь, который всегда имеет шанс? Да бросьте! Какой шанс, когда за спиной охотников, особенно из новых, на страховке стоит профессионал?! Издеваться же над зверем, стреляя его в вороньем гнезде, где он притаился от охотника (как это описано в вышеупомянутой статье), и уж тем более в дупле, на мой взгляд, полная нелепость. А в худшем случае – возможность сделать подранка и оставить его умирать, так сказать, на свободе.
Подводя итог своему рассказу, хочу заметить, что на той охоте мне продемонстрировали новый способ добычи зверя из дупла. Вот уж поистине: век живи – век учись.