Так как источники Нила до сих пор не поддались еще никому из исследователей, то у меня не хватало смелости заявить гласно о моем намерении, но я твердо решился или разрешить эту трудную задачу, или умереть над нею.
С юных лет охотясь за дикими зверями в тропических странах, я привык ко всевозможным лишениям и к выдержке характера, и потому, когда я смотрел на карту Африки, мною овладевала надежда проникнуть в самое сердце этой страны подобно тому, как ничтожный червяк проникает в сердцевину твердейшаго дуба.
Меня не удивляло, что все попытки открыть истоки Нила до сих пор не удавались: экспедиции составлялись обыкновенно из целых обществ и, как это всегда бывает в подобных случаях, кончались разноголосицей и возвращением вспять, лишь только являлись какие-нибудь затруднения. Поэтому я и решился отправиться в путь один, полагаясь на Провидение и на счастье, которое иногда сопутствует твердой решимости. Я взвесил тщательно все обстоятельства. Передо мной — страна, где еще никто не бывал, против меня — все те препятствия, которыя с сотворения мира уничтожают мир; за меня — мое довольно крепкое телосложение, полнейшая независимость, знакомство с жизнью диких животных и неограниченное время и средства, которыя я мог посвятить этому делу. До экспедиции под начальством Спика и Гранта Англия никого еще не посылала к истокам Нила. 90 лет тому назад Брюсу удалось напасть на следы истоков Синего, или Малого, Нила — следовательно, открытие это принадлежит Англии. Спик отправился с юга, и я был вполне убежден, что достойный мой друг скорее ляжет костьми, чем воротится, не разрешив задачи.
Итак, 15 апреля 1861 года я в сопровождении моей жены отплыл из Каира вверх по Нилу.
На 26-й день по отплытии из Каира мы прибыли в Коруско, лежащий под 22˚ 44’ с.ш., и продолжали путь далее прямо через Нубийскую пустыню, перерезая таким образом западный изгиб Нила. После семидневнаго форсированнаго перехода на верблюдах мы снова достигли Нила при Абу-Хамеде. Переезд этот чрезвычайно утомителен, потому что приходится по 15 часов в сутки ехать палящими песками и среди раскаленных базальтовых скал. Самум в это время года был в полной силе, и термометр в тени показывал 114˚ Фар.
На этом пути воды для питья достать было нельзя, и наш запас почти совершенно истощился, когда мы вновь достигли благословеннаго Нила. По выходу из Абу-Хамеда, после осмидневнаго перехода по пустыне, мы достигли Бербера, лежащаго при слиянии Белаго Нила с Синим под 15˚ 30’ с.ш. Отсюда начались земли, чрезвычайно богатые для охоты, и прежде всего — птицей.
Гусей здесь встречается две породы — единственныя виденныя мною на всем Белом Ниле: простой египетский серый гусь и другой — большой белый с черным, с пунцовой головой и шеей и с оранжевым роговым наростом на носу. Последняя порода замечательна тем, что у ней крылья необыкновенно сильны и вооружены острыми шпорами длиною в дюйм.
До завтрака я часто настреливал от десяти до двенадцати уток и столько же журавлей. Между последними попадались иногда журавли с красивым хохлом, называемые по-арабски — гарранук. Каждое утро меня сопровождала на охоту целая толпа мальчишек, весьма ревностных охотников; они возвращались всегда нагруженные утками и гусями. По приходе в лагерь мальчики совершенно добровольно принимались за ощипывание птицы; делалось это ради перьев, которые были подлиннее: ими тотчас же украшали головы, что делало их издали весьма похожими на кочни цветной капусты.
Обилие дичи было большим счастием для нас, так как другаго мяса достать было нельзя; утки и гуси были для нас тем же, чем перепела для израильтян в пустыне.
Хотя латуки (местное племя — Ред.) были много лучше других племен, попадавшихся мне на пути, но тем не менее с ними было много хлопот. Они не верили, чтобы я действительно желал добрых отношений с ними, но мою мягкость приписывали слабости. Адда, один из их начальников, пришел раз ко мне с просьбою присоединиться к нему и напасть вместе с ним на какую-то деревню, чтоб добыть молот (железных сечек). Он сказал: «Берите ваших людей, ваши ружья и пойдем со мною; мы нападем на одну деревню недалеко отсюда и возьмем их молоты и скот — скот ваш, а молоты будут мои». Я спросил его, в неприятельской стране эта деревня, или нет? «О нет!» — отвечал Адда. «Она очень близко отсюда, но жители ея бунтовщики, и им послужит на пользу, когда мы убьем несколько человек и возьмем молоты. А если вы боитесь, то не беспокойтесь — я попрошу идти со мною турок». И невозможно было убедить его, что мой отказ был не следствием моего бессилья, а проистекал из чувства справедливости. Этот же Адда совершенно хладнокровно предложил мне ограбить одну из его же деревень, которая была, по его мнению, слишком либеральна. Нет ничего тягостнее, как быть совершенно непонятым; тупость же туземцев была так велика, что я никак не мог им втолковать о существовании Добраго Начала. Для них была понятна одна сила, которая могла иметь все, сильная рука, которая могла вырывать все у слабой.
Латуки уверяли меня, что у подошвы горной цепи водится множество слонов и жирафов; поэтому я решился сделать небольшую рекогносцировку этой местности.
На следующее же утро я сел на коня и по великолепной латукской долине направился к горам в сопровождении двух своих людей, тоже верхами, и одного туземца-проводника. В восьми милях от города стали попадаться следы мелкой породы антиплоп, которые хотя и слабее других животных, но гораздо смелее их и ближе подходят к человеческим жилищам. Еще несколько миль дальше нам попадались буйволы и дикие олени, и, наконец, мы напали на следы жирафов. Однако все приключение пришлось прекратить из-за проливного дождя. Какое блаженство в Центральной Африке освежиться как следует! Я великолепно промок; из башмаков моих текли целые ручьи.
Видя, что я наслаждался прохладою, латуки смотрели на меня, как мы в зоологическом саду смотрим на белаго медведя, который начинает чувствовать себя счастливым только в самый скверный английский день.
Во многих местах я видел несомненные признаки присутствия слонов и решил побывать здесь еще раз...
После трехчасоваго хода по местности, превосходной для охоты, мы увидели следы носорогов, жирафов, слонов и, наконец, подняли носорога, за которым я было погнался. Следуя за ним кустами, я наткнулся на стадо буйволов и в то же самое время услыхал вдали крик слонов. Чтоб не распугать последних, я по буйволам не стрелял; Адда, хотя и пеший, ни на шаг не отставал от моей лошади и бросил в буйволов, одно за другим, все свои три копья, но безуспешно.
Спустя десять минут мы увидели наших латуков, стремглав бежавших к нам навстречу, а за ними, шагах в трехстах, показались два громадных слона с великолепными блестящими клыками, по-видимому, вожаки приближавшагося стада. Проскакав через зеленый, но не колючий кустарник, я выехал на большаго слона, несшагося, как локомотив, на всех парах. Я вонзил шпоры в бока лошади и через несколько мгновений был уже ярдах в двадцати от животнаго, но земля была так истоптана и изрыта буйволами, что перегнать слона я не мог. Около четверти часа скакал я по ямам и глубоким промоинам, скрытым в траве, и когда выехал, наконец, на гладкое место, то обогнал животное и выстрелил ему в плечо. Выстрел был удачен, но несмотря на это слон бросился бежать еще скорее. Улучив, однако, удобную минуту, я снова заскакал вперед и на всем скаку выстрелил из леваго ствола моего ружья. Слон умерил свой бег, но остановиться, чтоб зарядить снова ружья, я не мог, так как легко было опять потерять его из виду в высокой траве и кустарниках.
Около меня не было никого, чтоб подать мне запасное ружье. Мои сопровождающие арабы-трусы исчезли неизвестно куда, а пешие туземцы отстали от меня. В продолжение минут десяти я с пустым ружьем в руках продолжал преследовать слона, как вдруг он оборотился и уставился на меня; мы были на открытом месте, поросшем густою травою, вышиною от 8–10 футов. Я стал заряжать ружья, в это время ко мне подъехал один из моих людей, Ясин. Взяв у него запасное ружье, я поскакал на слова и, поровнявшись с ним, пустил ему пулю в зад лопатки. Слон пронзительно крикнул и как паровая машина покатил на меня. Я дал шпоры коню, и он, зная свое дело, понес меня по ямам и промоинам через высокую сухую траву, которая свистала мимо моих ушей. Разъяренное животное гналось за нами по пятам на протяжении по крайней мере двухсот ярдов. Наконец, слон остановился. Я повернул лошадь и стал заряжать ружья. Животное, казалось, умирало. В эту самую минуту вдруг в кустах раздался шум приближавшихся слонов. Между тем треск все приближался и над низкими кустами показались уже головы штук осьмнадцати слонов, шедших кучею прямо к тому месту, где я стоял. Зрелище было великолепное: стадо состояло из громадных самцов с огромными клыками. Выждав, пока они подошли ко мне ярдов на двадцать, я поскакал прямо на них с громким криком; слоны повернули и бросились бежать; я погнался за тремя слонами, отделившимися от стада. Сократив несколько путь, я выехал прямо на них; один из слонов, с громадными клыками, бросился в сторону, я поскакал за ним. Животное, видя, что я его догоняю, вдруг повернуло и так долго по самым пятам гналось за мною, что я едва-едва ушел.
Я начал искать тропинку, по которой бы можно было проехать, но вскоре услышал крики туземцев с того места, где я оставил раненаго слона. Между тем слон, который мне казался умиравшим, когда я его оставил, исчез. Один из туземцев немедленно отправился отыскивать его, и мы вскоре услыхали вдали его крики. Мы шли около четверти часа и увидели, наконец, слона: он стоял перед нами в кустарниках, ярдах в пятидесяти, и как только нас заметил, сердито взмахнул головой и кинулся на нас. Однако, круто повернув лошадь кругом дерева, мне удалось уйти, проскакав все-таки ярдов полтораста. Слон исчез в кустах, и я немедленно отправился отыскивать его. Около двух часов ехал я тихо за ним следом и когда выбрался наконец из кустарников, то увидал его, совершенно спокойно шедшаго по большой равнине, поросшей высокой травой. Ко мне подъехали двое моих людей с запасными ружьями. Оба они чуть не позеленели от ужаса, когда я им приказал держаться около меня и вместе со мною скакать на слона; они мне были нужны, чтобы отвлечь внимание животнаго — тогда бы я мог удобно стрелять ему в плечо. Я пустился по равнине и подъехал к слону уже ярдов на пятьдесят; он повернулся к нам — я притянул поводья и, не теряя ни минуты, пустил ему пулю в плечо. Слон упал на колена, но мгновенно опять поднялся и кинулся на нас. Слон, визжа от ярости, нагонял меня. Гамед ехал на другой моей лошади, он ударился в бегство; Ясин, сидевший на Фильфиле, ускакал в другую сторону — они предоставили мне одному удовольствие погоняться с разъяренным животным на моей больной, обезсилевшей лошади.
По временам я оглядывался в надежде, что слон отстает, но мы проскакали уже около полумили, а разстояние между нами все уменьшалось и уменьшалось. Наконец, слон был не более как в 30 или 50 шагах от хвоста моей лошади и вытягивал уже хобот, как бы желая схватить ее, но, по счастию, крик разъяреннаго животнаго, оглушительный, как паровой свисток, так перепугал моего коня, что он ринулся вперед со всей скоростью, на какую был только способен. Я круто повернул его в сторону, спустился с возвышения, и вновь, как заяц, сделав узел, поднялся наверх. Слон взбежал за мною, но вошел в кустарник и бросил охоту, — между тем пробежи он еще шагов триста, он непременно бы покончил со мною.
Мне еще никогда не случалось, чтоб слон так долго преследовал меня.
Солнце село, и латуки не хотели далее идти отыскивать след раненнаго зверя, говоря, что слон в ночь должен умереть и что на утро они его найдут. До лагеря было миль десять. Я дал выстрел, чтоб созвать всех разсеявшихся моих спутников; через полчаса все собрались, кроме верблюдов и их вожаков, которые были на несколько миль позади нас.
Со вчерашнего дня никто из нас ничего не ел, а я даже и воды не пил, хотя солнце сильно пекло. Напившись теперь грязной дождевой воды из лужи, мы отправились домой, куда прибыли около половины девятаго; верблюды же пришли часом позднее.
Слух о том, что я слона убил, быстро разлетелся по всему городу, и задолго еще до восхода солнца толпы туземцев отправились на поиски в кусты, где и нашли убитое животное. Укравши великолепные его клыки, туземцы уверяли, что взяли только мясо, а покражу клыков сваливали на жителей Ваккалы.
Делать было нечего. Охотничьи споры всегда волнуют кровь, поэтому на случившееся надо было смотреть сквозь пальцы. Туземцы просили меня убить еще другаго слона и изъявляли готовность сопутствовать мне всегда на охоту, с условием, если я буду отдавать им мясо убитых слонов.
Клыки у слонов Центральной Африки гораздо больше, чем у абиссинских слонов; последних я стрелял очень много и редко видал у них клыки более тридцати фунтов весом. У слонов же, живущих в окрестностях Белаго Нила, средний вес одного клыка самца равняется пятидесяти фунтам. Я видывал чудовищные клыки — по сто шестидесяти фунтов весу в каждом, а у одного торговца я видел клык в 172 фунта.
Редко случается, чтоб у слона оба клыка были одинаковаго веса. Как человек больше употребляет правую руку, чем левую, так и слон работает одним клыком более, чем другим. У торговцев клык этот называется «эль-гадам» (служитель); он стирается более другаго и бывает фунтов на десять легче. Часто он бывает сломан, потому что слон употребляет его в качестве рычага для вырывания с корнями деревьев и для выкапывания из земли кустарников, корнями которых он питается.
Африканский слон отличается от идийскаго не только нравами, но и самым видом.
Преимущественно выдаются следующие три особенности. У африканскаго слона спина вогнута, а у индийскаго — выгнута; у африканскаго ухо очень велико и, когда откинуто назад, закрывает все плечо, а у индийскаго ухо относительно мало; у африканскаго лоб выпуклый и череп от верхушки круто ниспадает назад, а у индийскаго немного выше хобота череп представляет плоскую поверхность. Африканский слон вообще больше цейлонскаго, хотя между последними мне случалось стрелять великанов, не уступавших африканским. Средний рост цейлонских слоних равняется, считая от верхушки плеча, семи футам десяти дюймам, а самцов — девяти футам. У африканских же слонов рост бывает обыкновенно девять футов у самок и десять футов шесть дюймов у самцов; следовательно, африканская слониха равняется ростом цейлонскому слону.