В Восточном Саяне медведи ложатся как в грунтовые, копаные берлоги, так и в пещеры. Иногда в отдельные из них, с большим количеством отнорков, ложится сразу несколько зверей. Как они там по весне сразу же не начинают охоту друг на друга, непонятно.
Уж не атавизм ли это периода пещерных медведей, кстати, вымирание которых опосредованно связывают с деятельностью человека-охотника, пожалуй, тогда тоже «пещерного»?
Пошли одинцы по берлогам искать себе подобных, но не для общения, а в целях пропитания. То там, то здесь охотники, преследовавшие медведей по следам, находили у берлог остатки от разорванных и съеденных хозяев, убитых более мощными или удачливыми соперниками. Ближе к весне, с появлением зелени, хищники начали собираться у южных, остепненных склонов гор — «мысов» по-местному. И здесь они не удовлетворились обычной в это время пищей — молодой травянистой растительностью. Начали интенсивно охотиться друг на друга, на выходящих в эти места изюбрей, кабаргу, кабанов, в общем, на любых животных, которых удавалось подкараулить и схватить. Не избежали участи оказаться в роли жертв медведя в том числе и люди.
Погиб студент — охотовед Гудритис, посвятивший себя изучению медведя со студенческой скамьи. Объект изучения подкараулил его на путике. Жертва не успела воспользоваться ни топором, ни карабином. Чудом не погиб мой коллега — охотовед в Тофаларии Виктор Ерин. Он пробирался по тайге на лошадях. Недалеко от тропы залаял пес. Решил сходить посмотреть. Карабин наизготовку, подошел. Собака облаивала тушу полусъеденного медведя. Виктор бросил карабин на плечо, повернулся уходить и тут сзади услышал — «ха-ах». В мгновенье развернулся, оружие готово к стрельбе. Увидел медведя, летящего в броске на него. Успел выстрелить. Пуля раздробила медведю нижнюю челюсть. От удара упал и потерял сознание. Очнулся — медведь рядом.
Вскочил, карабин в стороне, нож оборван вместе с чехлом и поясом. Зверь опять за свое дело — начал валять, катать… Снова потеря сознания. Пришел в себя, не двигаясь, открыл глаза, осмотрелся, броском достал карабин и к моменту нового нападения разрядил в зверя всю обойму.
Видимо, боль в челюсти отвлекла зверя от использования когтей в качестве орудия нападения. Укусы оставляли односторонние проколы клыками. Они были столь сильны, что в раны вдавились куски ваты из телогрейки и ткани иной одежды. Обошлось. По-видимому, то, что человек терял сознание, ввело зверя в заблуждение, а первому помогло сориентироваться и выйти в этой схватке победителем.
Май перевалил на вторую половину. В нашем РайПО закончили строительство и оборудование колбасного цеха. Приехал из командировки обучавшийся где-то «колбасоизготовительному» мастерству дядя Коля. Тогда как было? Нужно мясо — охотовед вперед. Лицензии на добычу маралов были, охота на медведя в то время не лимитировалась даже сроками. Кое-где в районах таежного оленеводства за отстрел медведя платили какую-то чисто символическую премию, наверное, на обмывку трофея.
Подобрал себе в колхозе напарника. Каждому из нас дали по паре коней, собрались мы
и погнали. В основном надеялись на добычу марала, поэтому выбрали участок по реке Бургутуй. Само название говорило о месте, где осенью охотятся на марала при помощи подражания его реву.
Бургу — труба, рев быка — марала. Ой, Уй — ключ, речка. Но это осенью. Там же имелось несколько удаленных друг от друга искусственных и «самородных» солонцов. Следовательно, звери здесь и весной. Левобережье Бургутуя представляет собой цепь остепненных участков (мысов) склонов гор, где весной на первую зелень собирается все зверье. Правый берег — пологий склон с редколесьем моховой тайги.
До устья Бургутуя около тридцати километров, добрались задолго до вечера. Остановились, где всегда «таборятся» охотники, рыбаки. Здесь, на полянах, корм коням, недалеко сухостой на дрова для костра и тут же удилища — хочешь, налови на уху. Чуть повыше устья на той стороне Джуглыма — самородные солонцы — выход минерализованных грунтовых вод. Здесь маралы в поисках нужных им солей вытоптали и выгрызли яму в полметра глубиной и «сотки» полторы, выражаясь языком дачника, площадью.
Спутали и отпустили коней, не забыв стреножить нашего конька — бегунка Буяна. Этот некрупный конь, необыкновенно крепкий и выносливый, считавшийся выходцем из Монголии, обладал великолепным шагом — переступью. Другие кони шагом за ним не поспевали, переходили на рысь. Однако он обладал еще одной особенностью — к полуночи старался улизнуть и отправиться домой. Знаменитая переступь помогала передвигаться достаточно быстро, даже если его стреножить. Прозеваешь к полуночи привязать — долго потом придется догонять.
Кони пошли пастись, позванивало ботало на Буяне. Юра занялся костром и чаевкой, я же решил посмотреть, что там на солонцах. Подошел к Джуглыму, на широком перекате, где на той стороне были солонцы, по мелководью носились хариусы. Здесь был и брод. Пожалел, что нет сетки-сплавнушки, «Гагарка» висела тут же, под елкой. Пока любовался хариусами да парой ленков, жалея, что не взял спиннинг, уселся на валежину — раскатать голенища резиновых сапог.
Боковым зрением заметил какое-то движение на том берегу. Медведь. Идет к солонцам — метров 120–130, но пока — в чащобнике. Скатился за бревно, установил винтовку для удобной стрельбы, снял затвор с предохранителя. Зверь вышел на чистое место. Острие прицела под «локоток», мягкий нажим на спуск. Девятимиллиметровая пуля очень мощного патрона бросает зверя на бок. Затем он вскакивает и на махах уходит в чащу.
С табора примчался Шайтан, двухлетний кобель, оставленный на таборе у коней. «Где? Что?» — вопрос так и читается в глазах, настороженных ушах, во всей мимике умной, но лукавой морды. Показал направление. Кобель скачками по броду перешел реку и через несколько секунд залаял, но тут же замолчал — готов! Подошел Юра, а следом скачет и спутанный Киргиз — мой рабочий дончак, бывший «пограничник». За три года привык идти на выстрел, зная, что получит кусочек сахара или хотя бы ломоть хлеба с солью.
От места, где медведя настигла пуля, и до того, где он упал, ровно 130 больших шагов. Пуля разорвала сердце. На выходе — вывернула лопатку. А сколько он сумел пробежать?
Вечером жарили шашлык. В те годы почти не остерегались трихинеллеза. Олени в ту ночь на солонцы не пришли. Перед восходом солнца Шайтан пригнал, то ли «привел» почти вплотную к табору приличного медведя. По крайней мере, когда их увидели, пес драпал от зверя впереди него. Тот, увлекшись погоней, не заметил опасности. Дружный залп из двух карабинов остановил зверя на месте. Как обычно, моя пуля прошла в области лопатки, Юра попал точно под ухо. От нее медведь и лег, не дернувшись. Так и начались заготовки. Хорошо, уже не пустые. Свезли мясо, уложили его на имевшийся здесь лабаз. Укрыли от мух, ворон-сорок, лучей солнца.
К полудню подались к следующим солонцам вверх по Бургутую, в четырех километрах от устья.
По тропе до солонцов минут 40. Маралы ходят, но больше толаки — телята-прошлогодки — да самки.
Следов крупных быков, нужных нам, не видно. Погнали дальше вверх к первым покосам. Отъехали от солонцов с полкилометра и на мысу увидели громадного медведя. Привязали коней, решили скрадывать. Пока то да се, медведь спустился с мыса уже ниже солонцов и вышел на тропу, затем резво двинулся по нашим следам. Успели выйти навстречу уже метров за двести от коней. Я впереди, Юра замешкался с поиском патронов и отстал шагов на пятьдесят.
Зверь прошел ерники — заросли березки Миддендорфа и, почти скрываясь в глубокой по моховищу тропе, параллельной нашей, вышел ко мне метров на тридцать. Показался каким-то низким, но очень длинным. Ловлю удобное место для стрельбы через оптику — не получается, близко. Взгляд под трубку на открытый прицел — есть локоток, выстрел. Зверь только перешел на мах и — дальше по той же тропе, а там, у дерева, Юра. Целится — выстрел, шлепок и фырканье пули в рикошете. Медведь осел на зад, развернулся и — к мысу. До начала его подъема, из-за кустов, по второму выстрелу сделать не удалось. Поднимается довольно быстро. Прицел на 300, ловлю холку и на ходу бью. Зверь складывается, покатился вниз. Закурили. Тут и кобель — перекусил шпагат, ну как же, такая пальба. Гавкнул на медведя — ждет нас. Лежит громадный, даже вдвоем ни перевернуть, ни подтащить, но для всего этого есть кони.
Пошел Юра к табору определяться с конями, а я разделывать добычу. Пока он управился, расседлал и отпустил коней, свалил сушину для дров на костер, я успел почти целиком снять шкуру. Попили принесенного чайку и раскидали зверя на части.
Первая пуля попала в ребро, развернулась и уже в грудной клетке «расплескала» сердце на мелкие куски. Вторая попала в лоб, чуть выше линии глаз, но под довольно малым углом к поверхности черепа. Скользнула под шкурой, выщербила канавку по лобному бугру и «зафырчала» вверх. Третья попала в позвоночник у крестца, раздробила его сантиметров на двадцать. Зверь остановился, набегав перед последним выстрелом метров 300. Все! Накоротке их по лопатке пусть ежики стреляют, как говаривал один из наших знакомых. Если начнет не убегать, а нас ловить? Пусть даже без сердца — успеет, тем более такая дубина.
Измерили шкуру — 17 четвертей, а каждая чуть за двадцать сантиметров — округленно 3,4 метра. Много ли таких добыли на Камчатке, где медведи считаются одними из самых крупных в нашей стране, а то и в мире.
Тогда об охотничьих трофеях думали меньше всего, считали это занятие причудами «ихних» (конечно, не наших) зажравшихся мироедов. У нас их вроде бы как и не было. Шкура шкурой, пошла в качестве свадебного подарка сестре моей жены, а череп — там и бросили, хотя от него и рикошетировала пуля, пусть и поганенького, из-за слабого патрона, но все же охотничьего карабина калибра 8,2 миллиметра. Настоящая охота как бы и не начиналась, а мясо пора было везти в поселок. Еле удалось его, освободив от крупных костей, уложить в три вьюка. Да и то не все, часть осталась на лабазе в устье реки.
На другой день собрался Юра в обратную дорогу, во главе каравана из трех лошадей. Сам молодой — пешком пробежится, каких-то 5–7 часов ходу. Наказ — обратно брать еще одного человека и еще пару коней. Все равно в это время в колхозе делать нечего, а так хоть какой, но все же заработок. Сам же на своем Киргизе подался вверх к очередному табору на покосах. Когда-то здесь косили сено пограничники, а затем районная потребкооперация. Добрался благополучно, главное, быстро, на сей раз медведи не мешали. Киргиз сам вышел к табору и остановился у старенького, с провалившимся корьем балагана. Небось и сам «пограничник» прекрасно помнил, куда и прежде, однако очень давно, возил своих покосчиков. Память лошадей — это одно из малообъяснимых чудес природы.
Окончание следует.