Велика и обширна Вятская губерния, и велико до сих пор в ней раздолье и птице, и зверю. Обширные леса и бедная почва заставляют многих крестьян видеть в охотничьем промысле важное подспорье для жизни. Хлеб во многих местностях не родится, ремесла нет, с отхожих промыслов корысть невелика, а зверя и птицы в лесу много – поневоле придется взяться за ружье и идти лесовать.
Я думаю, небезынтересно проникнуть к этим людям и побродить с ними по темным лесам, поглядеть, с кем они имеют дело, с каким зверем, с какой птицей и как добывают их.
Образованные охотники, в особенности столичные спортсмены, под видом ружейной охоты подразумевают почти исключительно охоту по перу с легавой собакой. Я понимаю охоту иначе, в смысле более обширном, и в своих очерках постараюсь не ограничиться одними бекасами да дупелями, но дам в них место и для других видов охот как на птицу, так и на зверя, с подлайкой, гончими, облавой и т.д.
Но раз заговорив о спортсменах, не могу не сделать некоего отступления, благо пришлось к слову.
Охотники, именуя себя гордо титулом настоящих, имеют обыкновение с нескрываемым презрением относиться к промышленникам, хотя очень часто и загребают жар их руками: промышленник сводит их на места, промышленник устроит им на ночевку шалашик, бредет бичевою в их лодке, натаскивает их собаку, находит берлогу, обкладывает зверя, отыскивает выводки и даже снимает с их господских ножек длиннейшие сапоги. Охотники эти приравнивают себя к художникам (помнится, даже в печати высказывалось такое мнение), а промышленника – к ремесленнику, у которого нет никакой любви к своему занятию (полно, у каждого ли?), для которого оно составляет только сподручное средство зашибить копейку.
Очень может быть, что такое мнение справедливо относительно тех промышленников-подхалюз, которые увиваются около столичных охотников. Может быть, для них охота действительно не имеет никакого значения сама по себе, а только составляет средство прислужиться к тароватому барину, чтоб выманить у него лишнюю копейку или стакан водки. Он с такою же охотою будет разыскивать выводки, как и слетает за пять верст в кабак за водкой. Для него ничего не стоит хладнокровно, сложа руки на ружье, смотреть, как приезжий барин будет бить да бить разысканную им дичь.
Другое дело – промышленник здешний, настоящий лесник, как его здесь называют. Он своего промысла, своего лесованья не променяет ни на какое более выгодное и легкое занятие. А надо сказать по правде, что настоящее лесованье гораздо тяжелее всякой другой работы и притом не мешает крестьянским трудам, потому, что производится глубокой осенью и зимою, когда полевые работы совсем покончены. «Да разве ваши промышленники не бьют летом уток?» – спросят читатели. Бьют, по окончании дневных работ или по праздникам, исключая городских и близких к городу промышленников, и бьют не на продажу, потому что в город везти далеко, а близких покупателей нет (губерния не помещичья), следовательно, стреляют для своего обиходу, чтоб сдобрить кашу, особливо на сенокосе.
Впрочем, пресловутая цивилизация коснулась в последнее время и наших промышленников. Около городов нарождается новый тип охотников-промышленников, которых уже нельзя назвать лесниками. Это охотники по пернатой дичи, преимущественно по утке и тетереву, да еще по зайцу. Я многих знаю таких и из крестьян, и из других сословий, для которых охота составляет почти единственную профессию, но и к ним не могу отнестись с спортсменским высокомерием. Меня всегда подкупает их чрезвычайная любовь к дому, необычайная выносливость и готовность переносить неимоверные труды, неразлучные с подобным занятием в наших местах, где дичь ценится на гроши, да и то по величине, а не по качеству.
Да, они бьют па продажу, но кто, сам лелея в душе охотничью страсть, не отнесется к ним с некоторым уважением?
Вот, например, Алешка, по прозванию Черемисская Лопатка. Он охотится с детства. Взятый в военную службу, он отслужил свой срок в денщиках у наших лучших охотников из офицеров. Теперь живет сам-друг с возлюбленной также одною охотой. Покончатся тетеревиные тока и весенняя охота на дупелей и на селезней, посветлеет река, возвращаясь в свое летнее ложе – Алешка вырывает землянку в крутом берегу р. Вятки, обыкновенно около Загарскаго перевоза, и начинает удить. Да и как удить! По пуду, по полтора в сутки! Кружатся около него тучи мошек, лезут в нос, уши, глаза, жужжат и жалят комары, одолевает несносный паут, а Алешка и глазом не ведет, все помахивает удочкой.
– Клюет ли у тебя? – спросишь его, напрасно переменив десятка два мест.
– Клюет, ничего, на ушицу будет, пожалуйте, – радушно ответит он.
И присядешь к нему. Сидишь, сидишь, а уху все-таки приходится варить из его добычи, а не из своей.
Начнет появляться молодая дичь – Алешка опять за ружье. А вот и осень. Теплого платья завести ему не на что, нашего брата и в шубе пробирает цыганский пот, а он посиживает себе на чучелах, да пощелкивает тетеревей.
– Алешка, да брось ты эту каторгу, – говорили ему уже не раз. Мы тебе и место такое найдем, что иногда будет можно и поохотиться.
– Покорно благодарю, – ответит Алешка со своим черемисским акцентом, – не надо мне места, помру без охоты.
Что вы будете делать с ним? Неужели не сознаетесь, что охотничьей страсти Черемисская Лопатка имеет никак не менее, а пожалуй, еще и больше, чем многие из нас, многогрешных.
Недавно от нас уехал некто К., которого знают все здешние охотники. Страсть у него к охоте была с детства огромная. Из-за нее бросил он высшее учебное заведение в Москве, где должен был преуспевать в науках и благонравии, на утешение родителям и воспитателям, и возвратился домой. Отцовских средств ему не полагалось, благоприобретенных хватило лишь на покупку хорошего ружья, и К. поступил простым объездчиком в Яранский уезд, в одну из дач, особенно славящихся своей охотой. Карьера незавидная, и родителям, надо сказать, утешение невеликое, но К. признавался, что это время было для него счастливейшим, и он всласть пощелкал там медведей и оленей. Затем К. вернулся в Вятку, поступил было на службу, занял было место хорошее, но не выдержал и снова принялся за охоту-промысел. При цене 15–20 коп. за пару бекасов и дупелей он ухитрялся зарабатывать в месяц рублей по 50 и более, и был первым нашим охотником. Еще свежа о нем память, а он уже стал в народных рассказах каким-то легендарным, полумифическим лицом. Стрельба его была поистине изумительна; собака, сама по себе крайне незавидная, выхожена на славу; места знал как свои пять пальцев, а ноги имел железные. И не скоро изведутся у нас личности, которых приравнивают «к пролетариям, семинаристам, кощеям и фатам».