Мы охотились под Студенцом в Тульской области. Время шло к вечеру, и зимний день, короткий, невероятно яркий, был на исходе. Солнце клонилось к верхушкам деревьев, дневной свет, ослепительный до слез от недавно выпавшего снега, тускнел. Зимняя сумеречная серость опускалась на землю.
Последний загон. Нет уже первоначального азарта, надежда на удачу слишком мала. Егеря обрезали квартал за кварталом, находили заходы, но не успевали расставить людей — кабан уходил ловко и незаметно. Опытная свинья (судя по отпечаткам копыт это была пятилетка или что-то вроде того), похоже, пережила не одну облаву и оживление в давно опустевшем после лета лесу восприняла однозначно. Она уловила запахи людей, оружия и собак, принесенные легким ветерком, легко различимые в морозной свежести леса.
Нам пришлось уговаривать Александра на еще один, последний, загон. Обрезав край леса, отделенного глубоким оврагом, егеря сразу предупредили: кабана нет, есть козы — головы три-четыре; лосей не стрелять.
Загонщики, вымотанные тяжелой ходьбой по заснеженным тропам и, конечно, раздосадованные отсутствием результата, устало улыбаясь, вылезли из машины и вошли в лес. Нас провезли вокруг намеченного квартала и, уже не расставляя, как раньше, махнули рукой на просеку: дистанция, мол, 100 метров.
Нагулявшись на неделю вперед, я совсем не жаждал крови. К тому же прекрасно знал, что будет, если, не дай бог, кого-то подстрелят. Одно дело — заниматься разделкой днем, за веселыми тостами, неторопливо, «с чувством, с толком, с расстановкой». Другое — наспех, при свете фонарей, лишь бы закончить, попрыгать в машины и умчаться домой. Но загонная охота — дело коллективное, капризничать не принято.
Не успели последние номера занять свои места, как послышались голоса загонщиков — уставшие, раздраженные. Не прошло и пяти минут, как справа от меня один за другим прогремели три выстрела. Это долбил Иван из своей девятимиллиметровой «Сайги». Я вскинул карабин и встал поудобнее, на случай если сосед промажет и «цель» пойдет на меня. Ждать не пришлось. Крупный самец косули, ошалевший от страха, ломился сквозь кустарник, ничего не замечая на своем пути. Треск стоял невероятный. Забыв про недавние сомнения, я поддался азарту, наскоро прицелился и выстрелил. Но пуля отрикошетила от промерзших веток орешника. Поняв, что впереди таится еще одна опасность, козел резко рванул влево. Задние ноги ушли в сторону, скользнув по мерзлой земле и подняв из снега ворох желтых листьев. С трудом удержавшись на передних ногах, зверь выскочил на поляну. И оказался ровно передо мной. Он остановился — может, для того чтобы перевести дух и оценить обстановку, может, от страха, а может, просто выдохся от петляний между свистящими пулями и стволами деревьев. Нас разделяли какие-то тридцать метров, и не было ни единой веточки или деревца, которые могли бы помешать выпущенной пуле достичь цели, — словом, наступил момент, о котором грезит любой стрелок. Я машинально навел прицел под лопатку и без всяких колебаний надавил на спуск. Но вместо привычного выстрела услышал сухой щелчок. Все еще не понимая, что происходит, я снова надавил пальцем на курок, но он встал «колом». Вот тогда я с удивлением и взглянул на того, кого только что собирался застрелить. Или убить. Или, если говорить охотничьим языком, добыть.
Тем временем животное с любопытством и удивлением наблюдало за моими действиями, глядя на меня огромными, невероятно выразительными глазами, и не торопилось уходить. Устав бороться с механикой, я наконец покорился и опустил карабин. И только тогда, подбросив копытами мягкий снег, козел в несколько прыжков исчез в лесной чаще, словно паря над поваленными деревьями.
Тут я совладал с заклинившим затвором, и на снег выпрыгнул патрон. На свинцовом наконечнике полуоболочки был глубокий рубец. Удивительным образом пуля не пошла привычным маршрутом, а врезалась мягким свинцом в край патронника. Так она сама решила исход событий и сохранила жизнь лесному красавцу.
Искореженный патрон пришлось предъявить егерю как доказательство собственной невиновности.
— Надо же! Как повезло козлу и не повезло нам! — устало заметил Александр. — Судьба!
Справедливости ради надо заметить, что наш егерь наперечет знал всю живность в своем хозяйстве и сильно переживал за своих питомцев, хотя виду не подавал. Не могу за это ручаться, но иногда мне так казалось.
Чтобы не расстраивать ребят, мы скинулись, как говорится, на бензин загонщикам и разъехались по домам…
Озадаченный случившимся, я дождался хороших морозов, взял несколько пачек разных патронов и, уехав на снегоходе подальше в лес, добросовестно их отстрелял, а заодно проверил и верность прицела. Выстрелы гремели, отстрелянные гильзы ровно ложились в снег, а пули кучно дырявили фанерный лист с набитой мишенью. Перекос не повторился. Механизм работал как часы. Опасения, к моей большой радости, не подтвердились, как и разговоры о том, что итальянские карабины не годятся для наших морозных зим. Надо добавить, что ничего подобного ни разу не повторилось.
Вскоре сожаления мои сменились иными чувствами. Огромные глаза, смотревшие на меня без страха и упрека, запомнились, похоже, навсегда. По крайней мере удачные выстрелы я вспоминал гораздо реже…
Как-то, вычищая карманы перед стиркой, жена достала патрон с замятой сердцевиной.
— Тот самый? Потерявший дорогу?
— Тот самый!
— Хорошо, что так вышло. Поставь этого «умника» на полку. Пусть там стоит, как пример для подражания.