Плакали близкие, родственники, сочувствовали соседи, и мы, пацаны, старались помочь этим семьям, отогнать в стадо корову или встретить со стада и загнать ее во двор. Словом, беда сплотила всех. Мы, пацаны, отказались от игр и стали больше находиться около матерей, чтобы быть под рукой на случай, если понадобится помощь.
А война все больше напоминала о себе. Над нашим селом чаще стали появляться самолеты, днем наши, а ночью немецкие. Мы немецкие самолеты узнавали по звуку двигателя, он был какой-то прерывистый. Летели они в сторону города Воронежа. Затем стали доноситься раскаты взрывов с запада, из-за горизонта, там, говорили старики, была железная дорога и станция Касторная. Ночью каждый сильный взрыв сопровождался всплеском пламени до самых облаков. Это зловещее пламя вызывало дрожь и замирание сердца. А прожекторы, если их наклоняли, шарили по небу над нашим селом.
И вот первые вестники беды – лошади, табуны лошадей, которых торопили погоньщики. И предупреждали всех, чтоб забивали скот: завтра здесь будут немцы. Прогнали лошадей, следом погнали коров. Вот тут-то вышло все село, чтобы проводить голодных буренок. Голодные животные метались по сторонам, чтобы схватить пучок травы. Погоньщики не могли справиться с таким большим стадом, и некоторые животные нахрапом прорывались через огороды и на луг. Разумеется, им потом люди не дали погибнуть.
И наконец, пошли наши защитники. Сначала более-менее организованно. Кое-какая техника, кухня, строй солдат, а через час-полтора пошел народ в военной одежде. Старики, женщины и мы, дети, стояли на обочине дороги, и почти все плакали.
Женщины предлагали что-то съедобное, но солдаты, грязные, явно голодные, никто не протянул руки и даже не смотрел в сторону людей. Прошли солдаты, и пошел какой-то люд кочевой, в упряжке лошади, коровы, а то и сами люди волокут за собой телегу.
И вот, откуда ни возьмись, вылетает танкетка, похожая ни ту, которую показывали в довоенном фильме, в сопровождении песни «Броня крепка, и танки наши быстры». Так вот, не знаю, как броня, а самолет немецкий полчаса на наших глазах гонялся за этой танкеткой и улетел ни с чем. Правда, он не сделал ни одного выстрела. А танкетка, обходя главные дороги, закопалась в старом русле речки и стояла там лет десять после войны.
И вот они, немцы, и еже с ними поляки, итальянцы, а главное, как потом оказалось, мадьяры. Это наши сокрушители. Ну, Бог им судья. Пожаловали непрошеные гости во второй половине дня, без единого выстрела, может, поэтому при хорошем настроении. Но стрельба началась только по курам, голубям (из соображения шпионажа) и собакам, маленьких поросят таскали.
Трое суток гуляли, шнапс, губные гармошки, песни… Гульба была всю ночь, молодые женщины попрятались и не показывались трое суток, пока не назначили коменданта. Гульба прекратилась, началась строевая подготовка. Занимались только ночью, соблюдали светомаскировку, предупреждали, будет свет, будем стрелять по окнам.
Но немцы пришли не одни... Вот этот шум, который был на горизонте, вытеснил волков, которые обретались на стыке Курской и Воронежской областей. А поскольку у нас тишь да благодать, тут-то они и расквартировались, и было где. Село имеет форму лодки, точнее, средина села. Длина этой «лодки» около трех километров и ширина полтора километра.
Так вот, эта ширь заросла тальником, и вдобавок ливневые дожди, вешние воды забили тот тальник мусором так, что пройти человеку невозможно. Но зато рай для птиц. Коростели, утки всякие, дикие курочки. Ближе к южной стороне был во всю длину луга пруд, в нем водились водоплавающие зверюшки.
Так вот, в первую спокойную ночь волки устроили пир не хуже немцев, с той лишь разницей, что не было губных гармошек и шнапса. Птичий крик стоял трое суток. Днем птицы делали облет этого коварного места с громким криком. Видно, у водоплавающих были хлопунцы, время было начало июля.
Через какое-то время все успокоилось, утки садились только на открытую воду, а потом совсем пропали. Покончив с птицами, волки прихватили прямо с вечера на лугу серую кобылу с жеребенком. Жеребенку было месяцев пять, вороной масти, красивый и очень шустрый; сколько мы ни пытались, не могли подманить его. Кобыла была приблудная.
Старики иногда использовали ее в качестве тяговой силы и опять отпускали. Так вот, волки напали на жеребенка, а кобыла, стараясь защитить его, ржала на всю деревню. Никто ей не помог, и она пришла к людям, сутки простояла возле одного колодца и ушла пастись в овраг, в противоположную сторону от луга. В этом была ее ошибка. Через какое-то время от нее нашли то, что не едят.
Следующим стал жертвой кавалерийский мерин. Он почти постоянно находился в колхозной конюшне, прячась от мух.
У него, около хвоста, был пробит круп, видимо, осколком. Кто-то рану обработал. В общем, не побрезговали, и его съели. Дальше пострадал кобель немецкой породы. А было так. Повар-немец пристроился со своей кухней в соседский погреб, который находился в метрах 20 от дворов. Собаку мы звали Оккупант. Ее спускали с привязи только ночью, она подпускал только повара.
И вот однажды ночью у погреба раздался собачий рев, крик в одно дыхание, и все стихло. Слышали, часовые подошли против этого места с дороги и позвали: «Шталин! (Сталин) Шталин!» – тихо… Утром проследили, а его утащили целиком. Утащили и нашу собаку, русскую гончую, это было зимой, после Нового, 1943 года. Мы слышали удар в дверь коридора и визг, а утром я в конце огорода нашел одну заднюю лапу. Когда выгнали немцев, волкам досталось по полной.
Со стороны пруда стреляли из ракетниц по кустам и этим дебрям, а на лазах стояли опытные стрелки, комиссованные с фронта. Три сеанса – и все стихло. О том, что волк умный и осторожный, давно было сказано, и на этот раз, видимо, инстинкт сработал. Если люди начали стрелять, значит, что-то изменилось и срочно нужно уходить, что они и сделали вслед за немцами.