– Держи новосела! – и жена протянула мне, восторженно удивленному, клетку с диковинной птицей.
Это был клест-еловик – обычная птица наших северных лесов, о которой мы знаем с самого раннего детства, но вот видеть ее в живой природе доводилось не каждому.
Птица необычная: клюв, словно два перекрещенных меж собой серпа, яркое оперение, тяжеловатая коренастость в осанке, хмурый с острецой взгляд.
Место в квартире нашему новоселу было выделено самое почетное – светлый «красный» угол большой комнаты. Окно комнаты обращено на восток, и солнечным утром яркий свет заливал Костину клетку. Костину? Да, именно Костей мы и назвали поселившегося у нас клеста-еловика. А как же иначе?
Так вот, когда лучи утреннего солнца начинали гулять по комнате, Костя выбирал в клетке самое солнечное место, и, устраиваясь поудобнее, грелся, наслаждаясь теплом. Что он чувствовал в эти минуты своего птичьего счастья? Может быть, вспоминал лес или же видел себя в стайке таких же, как он сам, клестов-еловиков, блуждающих по лесу.
С кормом для Кости сразу возникли трудности. На первых порах попытались кормить подсолнечными и тыквенными семечками – склевывал, но большой охоты не проявлял. На хлебный мякиш и вовсе смотрел равнодушно. Срочно нужны были еловые шишки – настоящая лесная еда для клеста-еловика.
В первый же свободный день я и отправился в лес на поиски свежих еловых шишек да таких, чтоб были поплотней, посытней, со смольцой. Оказалось это делом нелегким. Елей много, а шишек нет. Вернее есть, но вот достать-то их невозможно. Воистину – видит око да зуб неймет. Посмотришь, посмотришь на огромные еловые ветви, увешанные гирляндами шишек, взгрустнешь да пойдешь восвояси.
Смекнул я тогда, что нужно в лом идти, искать ломанные на корню еловые деревья, на которых должны быть еловые шишки. Как же без них – обязательно должны быть, если дерево сломлено под зиму было. Припомнил, где встречал в лесу свежий еловый лом, и прямиком туда. Сильно изморозил руки, покуда выгребал из-под снега еловые лапы да рвал шишку. Но часа через два был с полным пакетом клестового лакомства. И это было только началом моих шишечных походов. С этого дня я каждый выходной день отправлялся в лес за еловой шишкой. Моего мешка с еловыми припасами хватало Косте как раз дней на пять. Как же он умело расправлялся с шишками! Подцепит серпастым клювом шишку, взлетит с ней на шесток, перехватит лапками и давай ее потрошить. Ни одну чешуйку не пропустит, из-под каждой семечку выдернет. Обработанную шишку, словно причесанную в обратную сторону, кинет – и за новую. Так за свой птичий обед с десяток шишек и разберет. Только убирай. А убирать было что! Оброненные еловые семена да отломанные невзначай чешуйки летели далеко за пределы Костиной клетки. Костя после обеда спокойненько отдыхает, а я с веником вокруг клетки орудую. Раза по три за день веник в руках держал – уж и Костя привык к моим выкрутасам у клетки, почти не реагировал.
За два зимних месяца освоился Костя у нас в квартире, но в руки так и не давался. Когда слышал свое имя, замирал на секунду-другую, а потом словно понимая, что речь идет о нем, начинал скакать в клетке, ожидая новую партию еловых шишек. Когда за окном лютовали морозы, глядя на Костю, размышлял, а как же можно вот в такую стужу выводить потомство? Как можно обогреть его? Большому зверью холодно, а тут малая птаха, да не где-нибудь, а в промерзшем гнезде – самой надо согреться, еще и птенцов согреть. Посмотрю, бывало, на Костю и в толк взять не могу, как это у них происходит!
Раньше слышал, что клесты-еловики – прекрасные певцы. Но где услышишь такую песенку? Клест – птица скрытная, настоящий лесной отшельник, где уж тут на его птичьем концерте побывать. Вот и Костя наш упорно молчал, всю зиму своего певучего голоска не подавал. Но зима недолгая. Словно исподволь подобралась с мартовской капелью весна. И вот однажды, проснувшись на восходе солнца, был сильно удивлен – словно ручеек журчит в комнате, где стояла клетка с Костей. Сразу и не сообразил, что это Костя запел. Первый раз за долгое время наградил песней. Только вот скуп оказался Костя на «концерты», не желал нас баловать. А уж если и начинал петь, то все больше так, чтоб никого в комнате не было. Стоило только зайти во время такого концерта, как Костя моментально замолкал и сторожко начинал следить за виновником его беспокойства. Потому если мы слышали Костины трели, то старались к нему в комнату не заглядывать, дабы не спугнуть певца.
А еще любил Костя принимать водные процедуры. Для этих целей в клетку мы ставили небольшую пластмассовую ванночку, наполненную водой, куда Костя немедленно усаживался и чупахался до изнеможения, покуда весь не вымокнет «до нитки» словно дворовый воробей, попавший под проливной дождь. А после своей бани устраивался на шесток и, распустив в стороны промокшие крылышки, начинал сушиться, при этом слегка жмурясь, наверное, от удовольствия.
В летние месяцы я старался порадовать Костю чем-нибудь необычным – приносил ему ягоды малины, черники – склевывал с удовольствием. Но самым главным кормом по-прежнему продолжали оставаться еловые шишки, которые заменить, к сожалению, было нечем.
Какой бы хорошей ни была жизнь птицы в неволе, это все равно была жизнь в клетке. Мы не знали, как попал Костя к продавцу певчих птиц, скорее всего был пойман на воле, и мы так же не знали, сколько времени он провел в неволе, пока попал к нам.
Чуть больше семи месяцев прожил Костя в нашей квартире. А простились мы с ним в один из солнечных августовских дней. Выставили клетку с клестом на лоджию – мы так часто делали, особенно в теплые летние вечера, когда успокаивалось жгучее солнце и воздух, отпуская солнечное тепло, наполнялся прохладой. Выставим клетку, а сами занимаемся своими домашними делами. И в тот день было так же. Но в какой-то момент, подойдя к двери, ведущей на лоджию, увидели нашего Костю... сидящего на перильце лоджии.
Почувствовав в очередной раз близость свободы, он все-таки умудрился открыть своим серпастым клювом крепкий вертушек клетки и благополучно вылетел на свободу – такую манящую и такую недоступную для него прежде. Задержавшись на секунду-другую у нас на глазах, Костя слетел с лоджии и скрылся в густой кроне стоящей недалеко от дома огромной ветлы. Больше мы Костю не видели.
Мы еще какое-то время наивно сыпали в клетку тыквенные семена, подкладывали еловые шишки, думая о возвращении нашего беглеца, но все было напрасно. Костя конечно же не вернулся. А насыпанные семечки таскали вездесущие воробьи. Я иногда тихими вечерами выходил на лоджию и, глядя на пустующую клетку, думал о том, где теперь наш беглец, благополучно ли выбрался из города в лес и кружит ли со стайкой клестов в каком-нибудь ельнике, рассказывая на своем птичьем языке о случившихся с ним приключениях.
Прошло уже много лет после того августовского вечера, как мы простились с Костей. А на лоджии по-прежнему стоит с открытой дверкой Костина клетка, и я, бывая в лесу в зимнюю пору, завидев стайку клестов-еловиков, кормящихся в еловой кроне, непременно вспоминаю нашего Костю и думаю о том, что может быть, там, среди этих кирпично-красного оперения лесных птиц, есть и потомки нашего Кости.