Вспоминаю, как однажды в далекие детские годы отец, бывалый охотник, взял нас с братишкой в лес. Встали засветло. Рассвет застал нас идущими по росистой тропинке с плетеными лукошками в руках, которые мы не забыли прихватить.
Миновав поросшее душистым разнотравьем поле, мы вышли к оврагу, а дальше ленточка стежки-дорожки привела нас в высокоствольный смешанный лес. Утреннее солнце нежным пламенем разлилось по стволам и кронам деревьев. Издалека, со стороны поля, доносилась одинокая песнь запоздалого жаворонка (к этому времени птицы уже давно обзавелись потомством и не пели). Стояла благодатная летняя пора.
Мы увлеклись было грибами, наполняя свои лукошки, как неожиданно откуда-то сверху донеслось: «Кьяаай-кьяаай-кьяаай! Ки-кия, ки-кия!» Звуки были заунывные, жалобные, напоминающие протяжное кошачье мяуканье.
— Слышите? — негромко спросил отец, и сам же ответил: — Канюк голос подает. Канючит.
Мы живо подняли головы. В синем небе парила довольно крупная, с широкими, несколько заостренными крыльями, помеченными светлой полосой, и с короткими округлым хвостом птица. Вот она, словно пустельга, зависла в воздухе, затем камнем упала вниз: значит, накрыла добычу. Так состоялось мое первое знакомство с сарычем, как еще называют канюка.
Немало мне потом довелось узнать об этих необычных птицах. Я их постоянно наблюдал в смешанных лесах, что стоят вперемешку с полями, лугами, реками, болотами. Прилетали они рано, во второй половине апреля. Бывало, еще снег кое-где белел в оврагах, а сарычи уже приступили к ремонту старых и устройству новых гнезд, выбирая для этого кроны высоких деревьев, чаще хвойных. В это время я подолгу любовался токованием канюков, которое сопровождалось призывными криками и клеканьем. При этом самец высоко поднимался в небо, кружил над гнездом, затем, сложив крылья, резко падал к самке.
Свои два-три беловато-зеленоватых, в бурых крапинках яйца самка насиживала около месяца. Только приблизительно дней через сорок оперившиеся и окрепшие птенцы покидали гнездо. Первую неделю слетки дружно держались вместе или неподалеку друг от друга, затем стали разлетаться в разные стороны, да и то не слишком далеко от родительского дома. Бывало, рассаживались они в сотне метров друг от друга на высоких деревьях, как правило, неподалеку от опушки, но голоса не подавали, пока были сыты. Однако стоило пернатым недорослям проголодаться, как они начинали жалобно канючить. Этого родительское сердце не выдерживало, и взрослые сарычи несли своим чадам еду. К двухмесячному возрасту слетки наконец усваивали премудрости добывания пищи, становились самостоятельными, вольными птицами.
Осенью, к середине сентября, пернатые улетали в теплые страны. Но пролет птиц, гнездившихся в более северных районах, продолжался еще до начала октября. После этого как-то грустно становилось на душе...
Много тогда разных приемов охоты подметил я у крылатых хищников. Одни из них часами просиживали на столбах, копнах, скирдах и иных возвышенностях в ожидании добычи, другие предпочитали выслеживать жертву с воздуха. Питаются канюки в основном полевками, мышами, крысами. Доводилось наблюдать, как охотились они за лягушками и даже гадюками...
Канюка хоть и считают самым распространенным хищником в нашей средней полосе, однако если раньше я их встречал во многих лесопарках столицы, то теперь они стали большой редкостью. Лишь в Лосином острове и поныне мне удается полюбоваться этими полезными птицами.
А не грозит ли птичьей мелюзге соседство с пернатым хищником? То-то и замечательно, что нет. Сладкоголосые славки, грустные овсянки, нежные пеночки, задорные зяблики, волшебники-соловьи знай себе распевают на все голоса, нисколько не страшась грозного с виду соседа. Птицы понимают, что не страшен им канюк — гроза мышей и полевок. Вот ворона — другое дело. От нее нет спасения пернатым ни на земле, ни на деревьях. Всюду она разыскивает и уничтожает гнезда дроздов, зарянок, щеглов и других пичуг. Печально известно, что от соседства с этой разбойницей, чрезмерно расплодившейся, все несут огромный уронь. Я видел, как вороны совершали набеги даже к упрятанным в гуще травянистых зарослей гнездам куропаток и перепелов.
Страдают от вороны и дикие утки. А доверчивых скворчат, стоит им только высунуть из летка свой широко раскрытый пищащий клюв, она нахально вытаскивает прямо из скворечникаика...
К великому птичьему счастью, там, где живет канюк, ворона не поселяется. Она не терпит соседства хищника, который сильнее ее. Вот и поют птицы, не опасаясь серой разбойницы, разливаются на все голоса о том, что канюк не только хранитель хлебных полей и лесных урочищ, но и защитник птичьих гнезд. Одним словом, птица замечательная.
Когда крик сарыча нарушает тишину туманного утра, вплетается в звоны знойного полудня или тревожит покой наплывающих сумерек, мои глаза невольно отыскивают в небе вольно парящую птицу. И всякий раз вспоминается «лесная грамматика» детства.