Руководил всем этим старый охотник, всеми уважаемый Валентин Аристархович Сурменев. Он прекрасно подзывал волков, используя для этого стекло от керосиновой лампы.
Наш уазик движется вдоль опушки августовского леса. Солнце вот-вот зайдет, поэтому мы торопимся занять каждый свою, заранее оговоренную позицию. В сумерках выползает луна. Валентин Аристархович показывает мне сектор обстрела и, пожелав ни пуха ни пера, скрывается в овраге. Фосфоресцирующий лунный свет создает ощущение сказочности происходящего. Я стою на краю поляны, по которой проходит далеко просматриваемая дорога.
Вдруг раздается гнусавый протяжный вой со стороны оврага. И тут же ему вторят несколько более слабых, визгливых голосов почти напротив меня. Но сколько я ни всматриваюсь, волков не вижу. Со стороны старика раздается размеренный дуплет, а вскоре показывается и он сам, что-то волоча за собой. Подойдя ближе, я вижу двух довольно крупных, с овчарку, волков.
— Вот пару прибылых взял, — говорит Валентин Аристархович, поравнявшись со мной. — Помоги! Тяжелые, черти! А ты чего не стрелял? Они мимо тебя сзади в двадцати метрах прошли.
Стыду моему нет предела. Проспать близких волков! Валентин Аристархович утешает меня, рассказывая случаи из своей молодости. Потом мы ездили еще два раза, но на выстрел волки ко мне больше не подходили.
— Не грусти! Зато с птицей повезет, — обещает мне старик.
И как в воду глядел. Приезжает из командировки отец, и мы срочно собираемся в степь. Отмахав больше двухсот километров по раскисшей от дождей дороге, прибываем на знакомый лиман. Быстро ставим палатку, сооружаем тент для кухни. После этого идем на вечерку. Сентябрьские сумерки наступают рано. Скоро начинается интенсивный лёт уток. Летит в основном серка и широконоска. Соскучившийся по стрельбе, весь в переживаниях от неудач на волчьих охотах, я как-то очень спокойно выцеливаю каждую налетающую утку, обгоняю ее и нажимаю спуск.
Удивительный вечер! После каждого выстрела, воодушевленный моей стрельбой, Март плывет в ближние камыши и выносит очередную утку. Я успокаиваюсь лишь тогда, когда в патронташе остаются одни стреляные гильзы. Повесив разложенный ИЖ на плечо, я засовываю в торока, в каждую петлю по несколько утиных голов, иначе они не помещаются. Кое-как, с большим трудом преодолев двести метров до стана, я бросаю вязанку птиц около машины и сажусь передохнуть.
Пришедший отец, положив пяток крякв, пересчитывает мою добычу.
— Ну ты снайпер! Двадцать четыре утки взял на двадцать четыре патрона! Едем домой, а то куда нам столько птицы?
Но я почему-то не чувствую радости, как прежде. Неудача на волчьей охоте в корне изменила мое настроение. Лишь спустя несколько лет, когда удалось взять первого волка, я понял, что охота — это зигзаги удачи, чередующиеся с неудачами. И улыбается удача тому, кто ее хоть как-то заслужил.