Чем, как не лосями, торговать ему после депопуляции всеядного отзывчивого на биотехнию кабана? Разве что правом выхода в пустые угодья, банькой со стандартным набором развлечений, воздухом или путевками на зайцев и уток, которых никто не разводит. Неудивительно, что ежегодно вокруг распределения лимитов на добычу этого вида разгораются нешуточные страсти.
Вот и сегодня региональные «органы», кажется, готовы выполнить любую, даже самую нелепую команду «из центра», лишь бы получить вожделенные бумаги. Очень показательна реакция одного знакомого регионального «чиновника от охоты» на мою недавнюю статью, посвященную теме ЗМУ, высказанная им в приватной беседе: «С Природнадзором и прокуратурой разберемся: главное, чтобы квоту утвердили».
Пресловутая квота является мерилом всего сущего, камнем преткновения. А также безотказным средством шантажа, которое может быть применено к любому неугодному охотпользователю и окажет на него ощутимое воздействие. Но проблема в том, что за квотой, лимитами и цифрами стоит биологический вид. Прежде чем делить этот «ресурс», нужно понять, что именно он собой представляет. Достаточно ли эффективна имеющаяся стратегия управления? Правильно ли определяется лимит его изъятия?
Обо всем этом я побеседовала с известным специалистом по этому виду копытных доктором биологических наук Владимиром Михайловичем ГЛУШКОВЫМ.
— Владимир Михайлович, что ждет лося в России после депопуляции кабана?
— Я думаю, что ничего особенного не произойдет. Конечно же, нагрузка на популяцию лося в значительной степени возрастет. Его и так активно добывают браконьеры, а после сокращения численности кабана вся нагрузка ляжет именно на этот вид. Но уничтожить лося полностью просто невозможно. Он пережил и более трудные времена: периоды голода, войны и т.д. У популяции есть особый механизм защиты: в критические моменты ареал лося принимает очаговый характер, благодаря чему в тех местах, куда люди не могут добраться, он, как вид, сохраняется.
— Представим себе, к примеру, центр Европейской части России. Снегоходы, квадроциклы, сеть дорог… Труднодоступных мест, где лось может укрыться, остается все меньше. У меня такое ощущение, что с исчезновением кабана, который принимал на себя большую часть нагрузки, как бы оттягивал браконьеров, лось просто обречен.
— В целом абсолютно правильное ощущение. Но проверено временем: раньше у нас во многих регионах и кабана не было. Середина страны вся пустовала. Только самая западная часть страны, восток и юг обладали какими-то запасами «альтернативной» дичи. Но, тем не менее, лось все пережил. Даже страшные 90-е годы. И снова появился в наших лесах.
— В 90-е годы не было такого технического оснащения: нарезного оружия, транспорта. И браконьеров было меньше.
— Да. Сейчас, вдобавок к перечисленному Вами, и нравы испортились окончательно. Старые охотники ушли, а новые выросли с ощущением того, что браконьерство — это дело обычное. Но, тем не менее, глобально угрозы исчезновения лося, как вида, нет. Плотность, конечно же, снизится. Но давайте не будем забывать о наличии особо охраняемых территорий. Лось — именно тот вид, который первым эти территории обнаруживает. На пути миграции или при активной охоте он постоянно перемещается и подвергается большому риску встречи с охотником. Но замечено, что эти животные прекрасно помнят места расположения безопасных участков и после гона, еще по черной тропе уходят туда. Сброшенные рога указывают на то, что крупные взрослые особи уже к середине ноября приходят на эти территории. Представьте себе: в некоторых местах зимняя плотность населения лося может превышать летнюю в 10 раз! Лось не так прост, как нам кажется!
— Получается, что его концентрация напрямую зависит лишь от антропогенной нагрузки?
— Абсолютно верно. Лось может переносить тяжелую бескормицу: его организм устроен так, что в течение зимы он может очень сильно худеть, истощаться, почти вдвое сокращая рацион, и все же выживать. И еще один немаловажный фактор, препятствующий абсолютному истреблению лося: чем ниже плотность, тем сложнее охота. Вплоть до того, что охота теряет смысл: затраты слишком велики, а результат отнюдь не гарантирован.
— Широко известно, что Вы активно продвигали и продвигаете идею выборочного отстрела лосей, в основном лишь быков и телят. Как в этой связи Вы оцениваете риски, связанные с генетическим застоем популяции?
— Я давно убедился: масштабы миграции лося таковы, что инбридинг исключен. При любом раскладе. Миграция носит, так скажем, эстафетный характер. Лось не идет напрямую из лесотундры до лесостепи. Он доходит до средней тайги, а из средней тайги — до южной, и так далее. Это способствует перемешиванию генетического состава популяции. Думаю, что этот процесс идет настолько сложно, что пока еще ученые не готовы даже составить его модель. Фактически в популяции все взаимосвязано. Все возрастные и половые категории зависят друг от друга. Но нужно помнить, что законный избирательный отстрел затрагивает лишь небольшую часть популяции — от 4–7 процентов, тогда как от рук браконьеров, хищников и по другим причинам погибает 10–12 процентов поголовья, в большей степени — взрослых самок. В результате таких особенностей структуры смертности общий состав погибших животных от всех причин, включая законную охоту, примерно адекватен составу популяции. Поэтому нет серьезных опасений последствий снижения генетической разнородности населения лося.
Возьмем в качестве примера Финляндию: там избирательный отстрел практикуется с 70-го года. И до сегодняшнего дня многократно увеличившаяся плотность популяции устойчиво держится на высоком уровне. И это притом что выборочный отстрел является общей стратегией управления популяциями лося на территории всей страны.
У нас в России пока можно говорить только о каких-либо точечных работах. Если на какой-то отдельно взятой территории мы ведем «культурное» хозяйство, не гоняем там лосей, производим добычу нераспугивающими методами, осуществляем избирательный отстрел, то животные эту территорию будут активно обживать. И «чужие» лоси на зиму будут приходить. Тогда можно будет поддерживать настолько высокую плотность, насколько мы сами захотим. Обратите внимание — я почти повторил высказывание шведских охотоведов: «Каждый землепользователь имеет такое поголовье лосей, которого он заслуживает».
— То есть избирательный отстрел позволяет в своем хозяйстве поднять численность за счет соседей?
— Примерно так. Вообще можно отстреливать и неизбирательно; но если мы не станем гонять их собаками и загонами, а будем отстреливать из засидок, брать подкарауливанием, тогда животные будут спокойно жить в этом месте. Так можно не только приманить чужих лосей, но и сохранить, не выгнав за пределы хозяйства, своих. Следует помнить, что особенно чувствительны к беспокойству быки. Если корова через 3–5 дней, сделав круг, снова вернется туда, где она живет постоянно, то бык уходит надолго, особенно после повторного спугивания. Первым эту черту поведения самцов лося подметил Юрий Порфирьевич Язан, основоположник научного подхода к организации охоты на лосей.
— Получается, что популяция лося довольно динамична. Расскажите, пожалуйста, подробнее, как происходит миграция лося.
— В миграции этого вида есть одна очень интересная деталь: везде, где ни спросите, направление хода лося одно — он идет на юг или на юго-запад. Почему? Да потому, что, чем южнее, тем больше корма, меньше глубина снежного покрова и ниже энергозатраты. Кстати: чем южнее, тем, как ни странно, меньше преследование лося, хотя людей больше. Дело в том, что на севере добыча лося фактически ничем не ограничена: ни законом, ни временем. Найдя лосиный след, местные жители преследуют его, пока не добудут. Расстояния миграции различны: у нас, на территории Кировской области, по данным мечения на Верхошижемском стационаре местная сезонная миграция — 50-60 километров. Относительно лосей, приходящих с севера, у меня данных нет. Самая дальняя миграция, которую нам удалось зафиксировать у меченого лося — 120 километров. А вот лоси из Коми до нас не доходят, как ни странно. С севера Кировской области часть лосей идет на север, так как там есть зона, пограничная между административными территориями, куда ни те, ни другие охотники не заходят. По крайней мере, так было в прежние годы. Случаи отклонений миграций лося на локальных труднодоступных участках и ООПТ известны и для других участков ареала лося. Я еще раз повторю: у лося прекрасно отточен механизм поиска мест для выживания.
— Но ведь на расстоянии 60 км кормовая база не так сильно отличается? Отличается, скорее всего, только ландшафт…
— Лось идет на охраняемую территорию. А там все съедено, как в европейском лесу. Даже остается ярус выедания, как после половодья. Звери четко определяют границу охраняемой территории. И слабеют зимой, и гибнут там в многоснежье и наст, особенно старые быки. Но все равно идут прятаться от человека.
— Значит, лося, образно говоря, нужно мерить не популяциями, а территориями?
— Получается, что так. Все популяционные механизмы, в отличие от социальных отношений, у лося «работают» на больших территориях, нередко выходя за государственные границы. Профессиональное изучение животных данного вида приучает оценивать происходящее шире, масштабнее. Население маленькой территории какого-либо хозяйства площадью 30–50 тысяч гектаров нельзя назвать популяцией. Это определенная часть большого сложного и не во всем понятного сообщества, называемого биогеоценоз.
— А как же тогда на территории такого хозяйства проводить учеты?
— Это очень большая и важная проблема. Как я уже сказал, у лося два типа распределения: летнее и зимнее. Раньше об этом не знали и не обращали на это внимания. Когда мы начали делать массированные авиаучеты в начале ноября по первому снегу, то увидели совсем другое распределение животных. Дисперсное, почти равномерное распределение! Никаких очагов скопления! На второй же год стало ясно: незачем учитывать и зря тратить деньги. Все одно и то же, почти один в один. Существующий период учетов (март) что для ЗМУ, что для авиаучетов лося не подходит вообще. Чем точнее мы будем учитывать зверей в марте, тем больше будет неадекватность промысла в следующем сезоне. Не понимают наши руководители, не читают научных публикаций, не хотят посоветоваться со специалистами! Лось относится к логистическим видам с устойчивым типом роста численности. Его не нужно учитывать каждый год вообще! Просто нужно ежегодно определять индекс и по этому индексу выстраивать линию тренда. Смотреть, как он изменяется по годам. Причем делать это не в позднезимний период, а осенью. Вообще нельзя менять квоту добычи по годам! Ведь это смертность. Если мы будем менять квоту, то нарушим устойчивость структуры, продуктивности и численности. Такое приходится видеть на протяжении десятилетий, и не только у лосей. Нужно поставить постоянный уровень смертности и по индексам плотности наблюдать, куда идет тренд при этом уровне смертности. И, к примеру, через пять лет изменить квоту. К квотированию добычи надо подходить очень осторожно. Тем более абсурден приказ № 138 Минприроды России.
— Тот самый, получивший в народе название «33 коровы»?
– Согласно этому приказу, чем больше плотность, тем больше норма добычи?! Что за чушь! Норма добычи — это процент от поголовья, который полностью определяется скоростью роста численности. А квота добычи — это количество животных, допустимое к отстрелу в данном сезоне. Поскольку по мере увеличения плотности скорость роста падает, адекватно уменьшается и допустимая норма добычи. Поэтому квота добычи изменяется по параболе. И после некоторого уровня плотности начинает снижаться. Поскольку охота — не единственный фактор смертности, норма должна быть меньше скорости роста настолько, чтобы вместе взятые факторы смертности (в том числе охота) не превысили величину прироста за счет размножения, и не началось незапланированное сокращение поголовья. Это аксиома планирования добычи. Весь блок квотирования ведется неграмотно и однотипно: белка, заяц, лось, волк, бобр — и все под одну гребенку. А ведь типы роста численности животных разные. У белки, зайца-беляка и ондатры только массированная добыча способна сгладить пики численности. В целом, мы не можем повлиять на колебания их численности. Но есть и управляемые виды: лось, кабан, косуля, медведь, бобр. У их популяций — устойчивый тип роста, и на них нужно воздействовать стратегией добывания. Но вот возможно ли в условиях России это делать? Я потерял всякую надежду увидеть внятные, понятные охотоведам действия, законы, постановления, приказы…
Еще раз прочитав записанное интервью, я задумалась: действительно не так прост русский лось, как кажется, но, оказывается, существует эффективная, проверенная на практике и, что немаловажно, незатратная стратегия управления его популяциями. Казалось бы, все просто — бери и хозяйствуй. Однако вот незадача: чтобы правильно хозяйствовать, надо хотя бы стать хозяином, а не бесправным просителем.
Специалисты говорят, что будущее у лося есть. Но вот какое, лично мне неясно: при сегодняшнем подходе к определению лимитов, к сожалению, не имеет значения, какую стратегию выберет охотпользователь. Ничего у него не выйдет, пока решение, кого и в каком количестве добывать, по-прежнему будут принимать чиновники. И притом — руководствующиеся надуманными представлениями о состоянии «охотничьих ресурсов», полученными в результате обработки необъективных псевдонаучных данных: частью честно подсчитанных по предложенной кривой методике, частью — по результатам «экспертной оценки», а частью — придуманных за компьютером как попало, лишь бы выйти на запрашиваемую квоту.
В России два вида лосей — живые и «бумажные». Так все-таки каких будем разводить, господа начальники?