Олег — рыболов, охотник и большой природолюб.
Однажды среди ночи он звонит мне:
— Николаич, ты давно слушал соловьев?
Прямо скажу: неожиданный вопрос. Особенно для горожанина.
— Давненько, — растерянно отвечаю. — Откуда в Москве соловьи?
— А хочешь послушать?
— Вообще-то не мешало бы.
— Тогда срочно подгребай. Мой солист прилетел только вчера. Еще хорошо не распелся.
Что ж, приглашение принято. Да ведь и расстояние от Москвы до Шуи по нынешним временам всего ничего. Каких-нибудь четыреста верст по хорошей автотрассе на комфортабельном автобусе. И вот я уже в прелестном, поистине райском уголке родной природы.
Сад у Олега старый, еще отцовский и материнский. И какой! Сияют голубые и белые свечи ирисов, мигают озорные анютины глазки, пахнет дурманяще душистым табаком. Куда до него самым изысканным духам! И с нашим среднерусским фруктом все в порядке. Яблоки: антоновка, семиренка, белый налив. Слива, вишня. Все это цветет, благоухает, дышит... Колышется над землей легким белоснежным туманом, в котором с рассвета до заката копошатся, шуршат, шепчутся многочисленные пчелы, жуки, бабочки, мошки... Идет сбор медоноса, а заодно совершается извечное таинство — опыление растений. Через неделю-две будет ясно, кто даст плоды, а кто останется пустоцветом.
И вокруг сада по всему периметру, закрывая редкий штакетник, сплошные заросли малины, смородины, кустов сирени, ольхи, черемухи... Прямо джунгли какие-то! Настоящая соловьиная вольница. Ведь эти пернатые «Паганини», как и их многочисленные сородичи, пеночки, славки, чижи, никогда не гнездятся в дуплах. Они предпочитают густые заросли и чтобы там обязательно были сирень, ольха, черемуха, жимолость, бузина. А все это в саду у Олега есть! Правильно народ приметил: «Кабы куст не был мил, соловей гнезда б не вил».
— Пятый год подряд к нам прилетает соловушка, — рассказывает мне Олег. — Судя по всему, один и тот же. Мы уже к нему привыкли, как к родному. С соловушкой завершается весна и начинается лето. Здесь он обзаводится своей половиной, строит в непролазных кустах гнездо, чтобы не достал ни один хищник, выводит птенчиков, а с наступлением холодов улетает. До будущего цветения.
Да-а, пожалуй, мало каким птахам досталось столько внимания, сколько соловью. Певцу российских рощ посвящали свои лучшие стихи поэты, писатели — рассказы, композиторы — песни, музыку. Чего стоит хотя бы соловьиный романс Алябьева. Жаль только, что не могу назвать ни одного художника, кто бы отобразил его на своем полотне. А и как нарисуешь эту крохотную, невзрачную птаху чуть меньше воробья?!
Зато сколько в ней силы, экспрессии, энергии! Хватило бы на целую воробьиную капеллу. Недаром ученые-орнитологи подсчитали, что курские соловьи (самые знаменитые в России) знают более трехсот мелодий.
Даже камышовка, известная в птичьем мире как великий «джазмен-экспериментатор», не потягается с соловьем. Я не вспоминаю тут уже о певчей пташке-канарейке. Она тоже, конечно, уступает признанному маэстро. Не зря же кенароводы, чтобы дать «высшее консерваторское образование своим питомцам», подсаживают их в клетку к соловьям. Мол, постигайте тайну ремесла, учитесь петь!
«Профессора» птичьего пения тонко определяют соловьиные колена. Неофиту, конечно, трудно понять, о чем идет речь, когда они, собравшись возле зоомагазина или на рыночном пятачке, начинают толковать о каком-то «почине», «кузнечике», «хрустальном горошке», «летнем громке», «колокольце»... А здесь как раз-то и идет речь о соловьиных мелодиях. Сколько в их названиях прелести, поэтичности, неповторимого рисунка!
Находились шутники, которые пробовали интерпретировать соловьиные звуки по-своему. Пишут же поэты стихи на готовую уже музыку!
Дядя Павел, мой верный спутник по охотничьим скитаниям юности, «переводил» на человеческий язык некоторые колена и трели соловья примерно так: «Тимофей, Тимофей, попер бабу на мох, попер бабу на мох. Крутил, вертел...»
Получалось очень похоже!
Но я, однако, кажется, отвлекся.
Календарь на стене Олегового дома показывал конец мая. Самое чудесное время, когда заря с зарею сходятся, а долгожданное тепло не дает спать влюбленным и соловьям. Именно об этом периоде говорят: «Ласточка день начинает, соловей кончает».
Но — чу! В открытое окно вместе с ароматом душистой персидской сирени легкий ветерок из густых зарослей сада принес чистое родниковое рюмканье.
— Слышишь? — улыбнулся Олег.
— Ага. Соловей?
— Он самый. Надевай быстрее свитер и пойдем в сад.
В саду под старой яблоней нас уже ожидал «сюрприз» — накрытый любовно женой Олега столик то ли с поздним ужином, то ли с ранним завтраком. А посредине, разумеется, известный русский напиток с парой рюмок. Без него, как известно, не обходится ни рыбалка, ни охота... Тем более встреча друзей на лоне родной природы, которая наконец-то состоялась.
И конечно, наш первый тост, как, впрочем, и остальные, был за соловья. А уж он-то не забывал напоминать о себе. Откуда-то из конца сада из черемуховой кущи птичка-крохотулька щелкала, свистела, рассыпала драгоценные камушки... Невидимый солист то сладостно замирал в миноре, то с новой силой набирал голос. И песня его майским громком рассыпалась над дремлющим садом, над соседскими домами, летела через глубокий овраг, через росистые луга, кружилась над спящей Тезой, где в подмоине, всплескивая упругими хвостами, гуляли товарные лещи-черемушники... Потом песня с новой силой, но уже сочным эхом возвращалась обратно к нам, будоражила сердце, сжимала золотыми обручами виски, возвращала памятью в юность.
И луна, ясноликая луна, широкобедрой бадьей повисшая над колодезным журавлем, точно боялась шелохнуться. Тоже, видимо, очарована была волшебными руладами.
В полночь, на минуту заглушив хрупкое соловьиное соло, далеко-далеко за темными деревьями дробно простучал поезд.
— На Нижний Новгород пошел, — подсказал мне, приезжему, Олег.
И я сразу же вспомнил древнюю Ветлугу с глубокими сомиными омутами, петляющую по непроходимым лесам, буквально набитыми разнообразной дичью.
Вот так, должно быть, как и мы, когда-то давным-давно, посиживали, устроившись на лапнике из еловых веток возле реки, два друга-гимназиста Александр Формозов и Николай Зарудин. Отложив в стороны старые ружьишки, затаенно, до спазмов в сердце, слушали неутомимых ветлужских соловьев. Это потом страна узнает о них — о первом, как замечательном ученом-натуралисте, и о втором, неповторимом поэте-лирике...
А Олегов менестрель между тем и не думал умолкать. Он все с той же неослабевающей силой продолжал рассыпаться перед нами песенками и ариями. И откуда только брал силы?! Этакий крохотный артист Штоколов. И, главное, его песнь не утомляла, она все ближе и ближе приближалась к нам. Хотелось слушать и слушать.
В какой-то момент меня посетила, казалось, несбыточная мечта — увидеть поющую знаменитость.
К счастью, Олег, словно прочитал мою мысль.
— Пойдем, — потянул он меня за рукав. — Соловушка здесь, совсем рядом... Посмотришь!
Мы подкрались к соседнему кусту жимолости и с двух шагов с трудом, но рассмотрели знаменитую птаху. Крохотная, серенькая. Увидишь днем и — пройдешь мимо. Зато глаза, глаза!.. Большие, темные. Впрочем, они такими кажутся у всех полуночных птиц.
Нет, соловей нас не испугался. Он словно не замечал людей и, слабо раскачиваясь на ветке, с удовольствием продолжал «вязать» незабываемые трели. В такие минуты «растворения» в песне старые птицеловы говорят, что соловья запросто можно рукой снять с куста, но я и Олег, к счастью, не были ловцами…
Осторожно, боясь напугать певца, мы вернулись к своей «засиде».
Уже и «бадья» луны, описав круг с востока на запад, опустилась за крайней избой. И новая заря сменила на посту старую, и ветерок освежающей прохладой потянул над просыпающейся Тезой. Разнеженные, со слипающимися глазами возвращались мы восвояси домой.
А Олегов пернатый солист все пел, пел, пел... И никто в мире в эту ночь, казалось, не смог бы его перепеть...