Второе октября. Серое утро. Прохладно. Идем вдоль леса. Новые места. Тропинка. Слева — молодой редкий сосняк, справа — лес. Впереди, надеюсь, чистые опушки и полянки.
Отошли от машины метров триста — Шмель дрогнул, обернулся и встал. Постоял секунду и медленно опустился на живот. Снимаю с плеча ружье, подхожу, пес, не отрываясь, смотрит влево от тропки. Подхожу еще — и вылетает вальдшнеп! Стреляю… Есть!
Никаких тебе рыжих комет на фоне золотых берез — коричневый вальдшнеп на фоне темно-зеленых сосен. Шмель находит его и подает. Садится передо мной. Первый наш вальдшнеп. Все хорошо, и тихая радость внутри.
Ходим еще четыре часа. Места — красота! Но ничего нет… Парочка работ по тетеркам и — все. После обеда гуляем по карьерам, стреляем пару уток.
Третье октября. Следующие двенадцать километров опушек — четыре часа ходьбы. Ничего… Обследуем край мелкого болотца в несколько гектаров в надежде обнаружить бекаса. Всего лишь один, поднялся далеко и ушел. Попадается коростель — берем.
Вечером на тяге стреляем три кряквы. Тяга неплохая. Шмель подает всех.
Четвертое октября. Заросшие кустарником и березами поля. Токуют тетерева. Квадрат за квадратом — ни-че-го…
Возвращаемся к машине, намечаем еще одно поле. На этом поле чистых полянок больше и идти веселей. Не проходим и сотни метров — вдалеке летит коростель. О! Дичь! Наша верная добыча, свесив длинные ноги, тянет над мелколесьем. То ли сел, то ли нет, непонятно. Идем. У краешка мелких берез Шмелек начинает разбираться в набродах. Нет, говорю, он дальше пролетел. Может, еще один? Шмель уходит дальше — тянет и тянет. Похоже, тетерев. Их стрелять больше нельзя, поэтому особого интереса нет. Пса не видно. Иду ближе. И вот оттуда, из мелкого золотого березнячка, поднимается вальдшнеп! Но далеко-далеко... Эх!.. И тут он делает вираж и идет… не совсем ко мне, но ближе, ближе, метров сорок… все, ближе не будет — бью! Не пойму, попал, не попал?..
Приходит Шмель, ищет за кустами. И — делает стойку! Подай! Несет!
День засиял…
Делаем еще круг на час — ничего… Попадается болотце — обходим по краю. Поднимается бекас. Ты что же это, собачий сын, а? А ты, хозяин, отвечает собачий сын, на ветер-то глянь! Н-да… Ветер сзади — извини, Шмелек.
Больше ничего нет. Впереди — низинка. И вдруг потяжка! И стойка! Подхожу — вылетает! Рыжий, крупный, стремительный! Выстрел. Вальдшнеп поднимает крылышки кверху и планирует в осенние травы.
Выходим к дороге. В душе — музыка: потяжка-стойка-подводка — выстрел! Восторг!
Потяжка-стойка-подводка… Шмель на обочине копается в каких-то набродах. Ну что ты, говорю, на голом месте копаешь, дрянь какая-нибудь набродила. Иду по дорожке, звоню по телефону жене и краем глаза вижу, как от Шмеля поднимается коростель. Ах, собачьи дети, выбрали момент! Дергач скрывается за березами, а Шмель бежит ко мне.
День, господа охотники, сияет: золотое мелколесье и солнышко сквозь белую дымку.
Шмель намял лапы. Вечер — стою на тяге без собаки. Сбил трех, нашел двух.
Пятое октября. Воскресенье. Ходил в церковь. Недавно ее отремонтировали — все блестит. Божественная литургия. В конце — кант Богородице. Пели очень печально, жаловались Небесной Царице.
После обеда вышел в сад и услышал гусей. Пролетели высоко, около сотни. Уже летят. Шмель отдыхал, лизал правую переднюю лапу.
Шестое октября. Утро серенькое, холодно, но без мороза. За селом токуют тетерева. Один сидит на березе. Ходим в том же углу, где нашли первого вальдшнепа. Места очень хорошие, но, увы, три часа поиска и лишь три работы по тетеркам. Одна поднялась рядом, другие поднялись без стойки и далеко. Больше ничего нет. Через поле — старая мелиоративная канава. Бобры, запруды, но уток нет. Возвращаемся по полю к деревне.
В конце огородов — старые ветлы и вороны. Заряжаю в верхний ствол «пятерку» — авось налетит… Поворачиваем вдоль огородов к машине, до нее около километра. Перед нами несколько островков мелколесья — ивняк, осинник, березки…
И перед первым же островком Шмель… стал! Я уже разуверился, а Шмель стоял и поводил носиком. Обычно он так делает, если птицы нет близко и перед ним только наброды.
Я подошел, он стоит. Посылаю вперед — делает шаг. Это всегда у него так, один шаг. Вперед! И еще два шага. И вот их вылетает сразу два! Первый поднимается над березками и тут же ныряет за ними, успеваю кинуть туда стволы и нажать на спуск — нет, мимо! Мелькнул еще раз и пропал. Кручусь вокруг оси: где второй? Вот он! Идет низом и уже закрывается от меня золотистой ивой! Бью «пятеркой» и вижу, и понимаю — мимо! Мимо…
Куда мне теперь? Куда мне скрыться, куда спрятаться? О Лупито Мазини… Горе мое и разорванное на куски… погоди… а вдруг здесь высыпка? Обходим вокруг острова — нет. Прочесываем следующий островок — нет. Горе ты мое, горе…
Звоню охотницкой жене — хоть ей, думаю, пожалуюсь. Рассказываю. Сердце, говорю, на куски, и два ручья из очей… Смеется — хорошо, мол, тебе там. Разговариваем о всяких пустяках.
Иду потихоньку по полю… Хоть бы ты на месте базарил, старый ты кобель! Из куста, в десяти метрах от меня, поднимается вальдшнеп. И улетает. Огромный, как кряква (правда-правда, господа охотники, ну, может, чуть меньше). Мобильник в руке — хоть бы мобильником я его! Нет, растерялся. А где ж этот собачий сын? А собачий сын на месте, перед кустом. Стоит на стойке. Как же я не заметил, а, жена? Жена сразу поняла, что сейчас будет: все, говорит, дорогой, пока-пока, береги себя, целую — и гудки. Поглядел я на мобилу, поглядел на золотые поля… У-у-у-у-у…
Обыскали еще один островок — здесь они пролетали. Вдруг? Нет. Нет и нет. А где Шмель? Стоит! Шмелек стоит!!! Чувствую, все, не могу с собой совладать, руки трясутся, сердце скачет… Ф-ф-у-у… Господи! Помилуй создание Твое…
Подхожу. Шмель стоит. Посылаю. Он делает шаг. Это как обычно. Вперед! Он делает еще шаг и начинает водить носом. Эх ты, поросенок, нет тут ничего! Но пес нюхтит, тянет, тянет и опять встает! Да что ж такое, неужто бегунок? Вперед — шиплю как змей. Стоит. Подхожу и вижу — впереди, в трех метрах от нас, большая свежая куча — ночной подарок от тетерева! Ах ты, свин! Всю ночь работал. Ну спасибо…
И смешно уже. И непонятно, с чего это я? Сколько раз бывало в моей охотничьей жизни — промахнешься по вернейшей крякве, расстроишься, а через минуту и плюнешь — еще найдем! И еще промажем.
А здесь? А здесь иначе. И дело не в промахе. Ходишь-ходишь по золотым мелколесьям… И час, и другой, и третий… И вдруг — стойка! Песик твой — как струна. Вот она, эта секунда, это миг перед чудом — забыл обо всем охотник, плывет, не касаясь земли, как будто и сам он уже не здесь, а на пороге иного, волшебного мира.
Все они прекрасны — и веселый бекас, и задумчивый дупель, и гаршнеп-златые власы, а вальдшнепы — особенные. Таинственные отшельники, драгоценные россыпи, создания Божии. Не первый из охотников я это замечаю и надеюсь, что не последний.
Возвращаюсь с поля, передо мной — деревня. На невысоком пригорке — церковь. Улицы расходятся под углом. На одной из них теперь стоит и мой домик. Топится печка. Спит на диванчике молодой охотничий пес, вылизав изрядную мисочку.
Сижу за столом с чашкой кофе, кропаю эти записки по горячим следам, а в окне моем — осеннее поле, медное, золотое и багряное. Над ним — небо.
Утром, третий день уже, снова летели гуси и кричали над домом. И журавли, наверное, собираются. Им тоже пора… Печалится мое сердце… А душа смеется. Ты есть, Господи. А смерти — нет.
Седьмое октября. Ночью — звезды. Мороз. Утром — иней. На золоте и багрянце — куржак. Едем в морозной тишине мимо старых ветел за огороды. Ко вчерашнему островку, куда же еще?
Ветра нет, и Шмель осторожничает, отмечает: мышка, птичка. На половине острова останавливается и медленно сгибает ногу. Я даже не успеваю снять ружье — вспыхивает далеко впереди яркое пятно и пропадает. Обыскиваем остров, больше ничего нет. Выходим на поле, от леса летит голубь. Ближе, ближе… Вальдшнеп! Пролетел над утренним полем — откуда, куда?
Обходим еще несколько островков мелколесья, на траве иней, листва смерзлась. Нет, надо ехать в лес. Может быть, там, на опушках, под елками…
Завтракаем. Пригревает понемногу солнышко. Нет, надо еще попробовать! Едем.
Край леса. Ни облачка, ни ветерка. Одна полянка, вторая, третья, четвертая. Увы…
…И все-таки он был! На выходе уже выскочил из кустов от Шмеля, через тропинку и — в мелятник. Стой, суслик, стой, мышонок! Куда там, мелькнул на тропе и пропал. Шмель прошел по следу и закрутился в кустарнике. Все.
Идем опушкой к машине. Тишина. Синева. Все в золоте: березы, осины, кусты. Ива — листья тяжелые, влажные после инея, срывается листок сверху, и ворохом за ним обрушиваются все. Ага! Выбираю самую красивую, встаю под ней со Шмелем, стучу ладонью по стволу, и осыпает нас золотой ливень.