Сергеич, лет семидесяти, маленький, подвижный, с седым каракулем волос и такими же седыми выцветшими глазами, морщинил лоб и постоянно ругался.
— Мать их всех, наваляли тут, ни пройти ни проехать, не было так никогда! — проклинал он высоким детским голосом павшие деревья, развалившийся до земли орешник, тонкие прутики шиповника с редкими красными ягодами.
— Скотина была, она все подбирала. Родники чистили. Нам, мальчишкам, по пятнадцать копеек за родник платили. А сейчас бобры одни хозяева. Охотников развелось...
— Так раньше здесь везде деревни были, а теперь пустоши. Зверя тревожили больше.
— Не-е, тогда кто тревожил — грибники…
Из кустов с шумом сорвался вальдшнеп, мелькнул бурым крылом в желтой листве, взял круто вверх и исчез.
— Ишь, зараза, поди стрельни его осенью. Больно скор. Тянут они и сейчас вечером, но не как весной. Быстро пульнет, по темному почти, ружья не успеешь поднять… А сейчас все с карабинами, — продолжил он прошлую тему, — лупцуют за полкилометра. Зверь на поле не выходит. А раньше чего ему человека бояться? Бабы да малые по ягоды. Он и не сторонился.
Старая дорога обозначала границы лесных кварталов, да и дорогой-то это назвать было трудно, трупы деревьев и выворотни пересекали ее через каждые двадцать метров. В колее змеилось отраженное водой небо. Идти было мягко по прелой листве.
— Тут самолет в войну упал. В сорок первом, — Сергеич махнул головой в сторону темных елей. Вместо погонного ремня у него была привязана бечевка, она вытянулась, и иногда я видел темные дула ружья. — Один подбородком на елку приземлился. Крыло у самолета отвалилось. Четверо летело.
— А как так, тут же тыл был?
— А никак, отвалилось, и все. Поломка, видно, вышла. Летели на Киржач. где Гагарин разбился, из Сибири летели, видимо. Я мальчишкой был. Горело все. Патроны рвались, как прибежал. Мне скотину загнать надо было сначала. Мы тогда как самолеты видели, всегда кричали — скиньте хлебушка! Всю войну одну картошку ели.
В этом коротком и сумбурном рассказе проглядывал октябрь сорок первого, самолеты в небе, восхищавшие мальчишку, голод.
Зверь уходил от нас поспешно, только затихающий треск бегущего чащей кабана доносился издалека. Ласкающий запах прелой листвы стелился вокруг.
В последнее время я изредка приезжал к Сергеичу на охоту, хотя раньше бывал чаще, участвовал в больших загонных охотах. Часто по его просьбе ходил загонщиком, для чего редко было найти желающих.
Он помнил это и относился ко мне снисходительно, терпимо, хотя другим не прощал никаких провинностей в охотничьем порядке. «На охоте как в бане, все равны», — говорил он, если его упрекали в том, что он накричал на уважаемого человека. Но все его резкости терпели, никто лучше не знал мест и не чувствовал зверя.
— Сергеич, тебе и собака не нужна, ты зверя и так чуешь! — со смехом отмечал гость. Сергеич молчал, сравнения с собакой ему не нравились, шутник отправлялся на самый малоудачный номер, даже не подозревая этого.
Я не был своим в мире, где все принадлежало ему, но негласно, не по закону, а по праву рождения, по тайному договору с богом, допустившим его на эту хмурую землю, с долгими и тяжелыми зимами, бедами и трудностями, известными ему одному. И Сергеич был ревностен в этой маленькой божественной отметке, требовал подчинения и уважения хотя бы в часы охоты.
— Отец ушел на заработки еще перед войной и все, пропал. Больше ничего о нем не слыхали. Так и жили с братом. Лежим на печке, мать пшеницу оставит сушить, а мы клюем ее как куры. Слаще свеклы не было ничего, и то дележ с дракой.
К пережитому Сергеич относился нежно, — там, хотя и среди трудностей, жила какая-то ему одному понятная правда. А сейчас она почему-то украдена, попрана: начальством, наглой молодежью да и просто новым временем.
Но самое главное — он потерял связь со своим маленьким богом, который вдруг забыл про него, бросил, не выполнил обещаний и оставил одного, среди таких же вожделеющих претендентов на эти охотничьи места и зверей, в них обитающих.
Лес густел и темнел, грузные осины дрожали листом где-то вверху, огромные ели прикрывали небо. В мелком ельнике фыркнул крыльями рябчик и сразу свистнул. Сергеич обернулся, ткнул в сторону улетевшей птицы желтым ногтем:
— Можно подозвать — баловство. Нам зверь нужен.
Мы бродили по лесу уже третий час. Сергеич все время бормотал, нашептывал свое понимание жизни, жаловался на трудности охоты, сельской жизни, злобу соседей. Я уже поддался очарованию прошлого, он показался носителем утерянной истины.
Захотелось вернуться к тому идеальному миру, где трава в окрестных лесах и полях почти газонная, березовые рощи свободны от рыхлых трупов упавших деревьев, много солнца и тихого счастья. И казалось, уже и я бежал по жизни вперед, при этом повернув голову назад, как это умеют делать только волки.
Вдруг кто-то затрещал в орешнике, я коснулся рифленой шейки приклада. Вышел мужик с корзиной. Высокого роста, широкогрудый, одетый в маленькую сизую телогрейку и нелепую женскую мохеровую шапку красного цвета.
— Ой! Мужики! — загудел он сильным голосом, протянул к нам здоровенную ладонь с растопыренными пальцами. Сергеич посторонился, я осторожно пожал руку. — Плутанул я. Приехали тут с друганом к тетке его. Выпили.
Снарядила нас за грибами. — Он похлопал себя по шапке, засмеялся. — Ни вот грибов нет ни хрена, ни Сашки. И не пойму, куда идти. Буреломы одни.
Я представил, как он со своим моржовым телом пролазил под завалами. Место было глухое, несколько лет назад в летней жаре здесь погибло много елей, они высохли, сбросили кору и при сильных ветрах валились беспорядочно, создавая непролазные навалы.
— Мячиково, деревня. Подскажите, куда?
Я знал, что это на юг, километра три, через заросшие осинником и лещиной вырубки, никаких внятных ориентиров, кроме тусклого пятна света сквозь нервные осенние облака.
Сергеич казался рядом с ним мальчишкой, маленьким опенком рядом со здоровым подосиновиком. На вопрос Сергеич отвечать не стал, а чуть склонив голову на бок, спросил:
— А сам-то откуда?
— С Москвы. Тут тетка у Сашки. Работаем вместе на автобазе… — Загудел сначала уверенно, но потом растерялся, утих. Посмотрел на меня, пытаясь понять, что он сделал не так, почему ему не могут ответить прямо вопрос.
— С Москвы… — Сергеич подтянул веревку с ружьем. — Туда, — он указал на восток, туда, откуда только вышел грибник. Там километров на двадцать стояли леса. Я вопросительно поглядел на Сергеича. — Иди, иди, — поторопил он мужчину.
Тот покорно развернулся и затрещал кустами, из которых вышел минуту назад.
Отвечая на мой немой вопрос, Сергеич как-то по-собачьи встряхнулся, дернул плечами и выкрикнул высоким голосом:
— А вот не знаешь леса, какого черта соваться?!