При этом немало пишуших охотоведов вспоминают добрым словом бывшую управленческую структуру — Главное управление охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР. В просторечии и для телеграмм писалось: “Москва — Главохота”.
Как видим, это была самостоятельная организация, которая напрямую подчинялась только Совмину Федерации. Адреса Главохоты РСФСР менялись, и на моей памяти это была улица 8 марта, Заморинский переулок (теперь ул. Бочкова), проезд Владимирова (в двух шагах от Кремля), проезд Серова (возле Лубянки) и, наконец, Малая Бронная, 24, после чего Главохоту превратили в департамент и начались убийственные для охотничьего хозяйства реформы.
Почему же так въелась в память охотников и охотоведов эта организация? Из собственного семилетнего опыта попытаюсь объяснить стиль и порядок работы этой организации, которую ныне приводят в качестве примера. В центральном аппарате Главохоты РСФСР существовали жесткий порядок и дисциплина, и штаты организации были заполнены не случайными людьми, как ныне, а квалифицированными кадрами, которые имели за плечами многолетний стаж практической работы в охотничьих хозяйствах страны. В основном это были выпускники Московского пушно-мехововго института в г. Балашихе. В Главк я пришел после работы в охотустроительной экспедиции, где исполнял обязанности старшего охотоведа и начальника партии. Главохота в то время располагалась в Заморинском переулке, что недалеко от ВДНХ. Ездить на работу мне было далеко и неудобно, но пробок тогда не было, и я успевал к 9 утра, чтобы расписаться в журнале прихода сотрудников. Опоздание на 15 минут грозило замечанием и вызовом к начальнику отдела кадров с объяснением. Уход с работы фиксировался в другом журнале так же, как и командировка по городу. Я попал на должность госохотинспектора и, помимо служебного удостоверения, получил разрешение на кобурное оружие в виде револьвера системы “Наган”. Не знаю, зачем оно было мне нужно, но мне сказали: положено по должности, можешь брать его в командировку. Но я это оружие ни разу никуда не брал, а раз в год доставал из сейфа, чистил, расписывался в журнале и убирал в железный ящик. Главными орудиями труда у меня были авторучка и бумага, стол и стул. Работа госохотинспектора — а это охотничья милиция — состояла в основном из рассмотрения жалоб нарушителей закона, и правил охоты и поступало их в год на мой стол более трехсот. Так что я сидел за столом, не разгибая спины. Часто попадались контрольные жалобы. На них после визы начальника Главка отделом кадров ставилась буква “К” и штамп с датой поступления. Срок исполнения такой жалобы был десять дней. Ежемесячно отдел кадров проверял состояние прохождения таких жалоб. За несвоевременное исполнение можно было схлопотать замечание, а то и выговор. Кроме того, мне приходилось выезжать на места с плановой проверкой работы госохотинспекций или охотуправлений, а также с проверкой жалоб и критических публикаций в печати. К проверке критических публикаций относились исключительно внимательно, особенно если выступила центральная газета. В моем столе, помимо всяких правил, положений и инструкций, лежали книги УК, ГК, ГПК, по которым меня консультировал главковский юрист. Жалобы были разные, и некоторые походили на настоящие дела объемом в несколько десятков страниц.
Спустя два года меня перевели на должность старшего охотоведа в отдел охоты, и работа там была чисто охотоведческая. Каждый специалист вел свои разделы, по которым осуществлял переписку. Он обязан был досконально знать состояние всех дел, входящих в его компетенцию по каждой госохотинспекции или охотуправлению. Мне поручили два раздела: учет охотничьих животных и государственные областные заказники. Я планировал и распределял денежные средства, необходимые для проведения учетных работ по всей России. Естественно, я учитывал при этом предварительные заявки местных охотничьих организаций. Следил за своевременным использованием средств по назначению. Самым большим грехом в этой работе считалось недоиспользование или неиспользование выделенных денег на заявленные работы. Виновные обычно наказывались уменьшением премий, получаемых по итогам года. Насколько я помню, денег выделялось до полумиллиона рублей, что соответствовало бы современной сумме порядка 50 млн рублей. Но если учесть, что один час полета на самолете ЯК-12 стоил 35 рублей, а на АН-2 всего 80 рублей, то это были большие деньги. Специальные средства выделялись на авиаучеты диких копытных, наземные учеты бобров, соболей, куниц, ондатры и других важных и ценных промысловых зверей. Отчеты по учетам охотничьих животных, на которые выделялись специальные средства, в обязательном порядке поступали в Главохоту РСФСР, а потом ко мне на стол, и затем, после проверки или специального заключения, о котором информировался исполнитель, они отправлялись в шкаф на специальную полку. Государственные заказники областного значения создавались по инициативе местных госохотинспекций (охотуправлениий) по решению обл- и крайисполкомов. К решению прилагалась краткая справка, в которой указывались наименование и площадь заказника с описанием границ, цель создания госзаказника и срок заказа 5 или 10 лет, обычно с дальнейшим продлением. К решению прилагалась схематическая карта с указанием смежеств (охотничьих хозяйств, зеленых зон и т. д. ). На созданные госзаказники сразу же выделялся штат егерей, обычно не более одного-двух человек. Подбор кадров для них являлся заботой местных охотничьих организаций. На каждый созданный областной госзаказник я имел полностью всю документацию и в любое время мог дать по инстанции необходимую справку.
Итак, все охотничье хозяйство России четко курировали специалисты отдела охотничьего хозяйства Главохоты РСФСР. Например, разделы “Волки”, “Охотничьи собаки” вел Александр Гермогенович Рыбин. Это был опытнейший специалист своего дела и большой психолог по склочным “собачьим” делам. Я всегда завидовал его потрясающей выдержке при разговоре с жалобщицами (ими почему-то всегда были дамы из южных регионов страны). Приезжали “собачницы” из Ставрополя, Ташкента, Ростова, не жалея собственных денег и времени. Они часами доказывали, что их любимицу засудили на выставке или полевых испытаниях. Александр Гермогенович, подперев голову рукой, внимательно слушал собеседницу и произносил только одно слово: “Да”. И все. Я его спрашивал, почему он ни разу не возразил собеседнице, хотя та несла откровенную чушь. “Нельзя”, — отвечал он. — Им можно только поддакивать, иначе они пойдут жаловаться дальше и выше. А кому это надо? Я хорошо знаю эту породу людей”. Действительно, выпустив пар в самой Главохоте, жалобщики обычно успокаивались.
Волки были под особым контролем, и все проблемы, включая организацию сокращения численности, использования ядов и авиации, отлов на логовах, проведение “волчьих” конкурсов, награждение победителей и т. д. — все это контролировалось А. Г. Рыбиным.
Вопросы биотехнии, расселения и акклиматизации охотничьих животных в Главохоте РСФСР вел Владимир Петрович Нечаев-Лебедев, в прошлом научный сотрудник ВНИИОЗ. Он планировал отлов и расселение охотничьих зверей и птиц на предстоящий год, организовывал проверку состояния расселяемых животных, требовал безусловного представления актов по выпуску охотничьих животных, проверял правильность их заполнения, а также использование средств на обследовательские экспедиции. Все отчеты по ним, а также копии актов выпусков охотничьих животных поступали в Главк, где по ним делались замечания, а результаты затем суммировались и поступали в отчеты.
Добыча диких копытных животных, ее планирование и фактическое исполнение патронировала Лидия Степановна Кондратьева, пушмеховский охотовед. Она разрабатывала форму лицензий, контролировала их изготовление в типографиях, доставку и рассылку в областные организации в соответствии с планом отстрела. Два или три года подряд лицензии изготовлялись даже в типографиях Гознака, и они были похожи на денежные купюры. Отчетность об их использовании также шла через руки Лидии Степановны, а специалист она была строгий и пунктуальный.
Добыча диких копытных всегда была под пристальным вниманием Главохоты РСФСР. Все планы по отстрелу в обязательном порядке согласовывались с областными и краевыми организациями на всех уровнях, включая общества охотников, охраны природы, управлений лесного хозяйства. Решались вопросы о так называемых “спортивных” лимитах и государственных заготовках мяса. “Спортивные”, или как называла их Лидия Степановна, “мешочные” лицензии предполагали дележ полученной продукции (мяса) между участниками охоты, “спортсменами”. Помимо путевки в охотничье хозяйство, они же оплачивали стоимость лицензии. В то время она стоила: на лося — 30 рублей, благородного оленя — 20 рублей и кабана — 6 рублей. Товарные лицензии предполагали сдачу мяса и шкур государству. Обычно товарный отстрел в европейской части страны организовывали общества охотников, создавая для этого бригады. Многим обществам это ощутимо помогало в финансовом отношении. В зоне Сибири и Дальнего Востока предусматривались лимиты для летнего отстрела обычно лосей для нужд звероферм промысловых хозяйств и зверосовхозов и экспедиций (геологоразведки, геофизики, лесоустроительных и других). Предусматривались летние отстрелы на сельхозпотравах кабанов по заявкам госохотинспекций и охотуправлений. Так что в отделе охотничьего хозяйства каждый специалист четко знал, что и как делать, за что отвечать и какой информацией он обязан располагать.