Иван Огородников поставил зимовье на высоком берегу прямо над поймой — так что окна получились вровень с верхушками тополей, росших узкой лентой вдоль реки. Именно здесь Анмандыкан впадал в Малкан и, ударяясь о скалу, выбил в месте впадения яму. В яме стояла мальма и отдыхал кижуч перед длинным путем на нерест. Склонные к упрощениям местные жители назвали зимовье Огородовой избой, яму на Малкане — Огородовой ямой, а Анмандыкан — просто Огородом. Иван Огородников, которого в быту, естественно, тоже звали Огородом, построил избу как склад для оленеводческих бригад в середине шестидесятых годов. Построил и двинулся дальше на восток — с женой-орочонкой, четырьмя детьми и шестьюдесятью оленями.
Огородова изба не пустовала ни одного сезона — уж больно в хорошем месте была построена. Сперва в ней располагалась база геологической партии, потом ее использовала бригада оленеводов, гонявших свое стадо на склонах Эгуйи. В последние восемь лет она служила главной избой (или, как принято говорить у охотников, — базой) охотнику-промысловику из ближайшего поселка, что находился в ста двадцати километрах от Малкана.
Виктор Викторович Муралов, человек со сложной кличкой «Победитель, сын Победителя» (а чаще — просто «Победитель») был промысловиком-халявщиком. На халяву ему досталась изба, на халяву кто-то уезжавший из этих мест подарил ему два мешка капканов, на халяву он забрасывался на участок и точно так же с него выезжал.
Много он не брал, ловил на участке полсотни соболей, стрелял пару сохатых и никогда не стрелял медведей. Он их боялся. Особенно после того, как на нижнем участке однажды осенью пропал его сосед, Володя Курин. Курина, точнее, то, что от него осталось, нашли через два года, в кустах стланика. Его опознали по ножнам с инициалами и по номеру на двустволке, в стволах которой остались только стреляные гильзы.
Три года назад таежная идилия Победителя кончилась. Победитель добирался до избы на вездеходе связистов, который за умеренную плату развозил охотничью братию по их участкам вверх по Малкану. Но в этот раз он даже с вездехода увидел, что в конструкцию Огорода внесены значительные архитектурные изменения. Задняя стена Огородовой избы, та, где располагалось окошко в полбревна, была разворочена так, как будто в нее попал снаряд от небольшого орудия. В образовавшуюся дыру можно было прямо на вездеходе и въехать. Дверь была выбита изнутри, а в избе, точнее в ее развалинах, по меткому выражению сидевшего за рычагами Володи Винтера, было смешано «все со всем» — печь, табуретки, журналы «Наш современник» и «Охота и охотничье хозяйство», тушенка, мука, сухари, спальный мешок, кружки и прочие нехитрые пожитки таежника. На щепках и гвоздях висели пряди темной бурой шерсти.
Охотники в вездеходе и сам Вова Винтер хорошо знали, что такое разоренная изба перед промыслом. Они вшестером помогли сложить зимовье заново. Весь дальнейший путь до участков они продолжали думать о том, что и их зимние жилища может постигнуть та же участь.
Эти опасения были отнюдь не напрасны. Три базовые избы и четыре маленьких переходных зимовья — те, которые использовались при ловле капканами соболей на большом удалении от базы, были разорены по той же технологии, которую местные жители метко окрестили «вход через окно, выход через дверь». Поэтому охотники, люди, изначально отнюдь не склонные к артельному труду, совместными усилиями половину сезона восстанавливали разрушенное жилье. Вечерами, при свете чудом уцелевшей керосиновой лампы, они обсуждали постигшие их неприятности и их первопричину. По общему мнению, все избушки разрушил один и тот же медведь — «Бомбист» (как его тут же и окрестили).
Вопреки широко распространенному заблуждению, не все медведи, встречая в тайге или тундре человеческое жилье, всенепременно приходят в ярость и пытаются его уничтожить. Напротив, большая часть этих зверей (да, пожалуй, почти все) опасается покушаться на людское имущество, справедливо остерегаясь неминуемого возмездия. Но существует совершенно определенная категория «вредных» медведей, которым и обязано все остальное медвежье племя своей неблагополучной репутацией.
Была уже поздняя осень — преследовать в горах медведя, тем более что, судя по всему, он уже залег в берлогу, было абсолютно бессмысленно. Но спускать такой разгром промысловики совсем не собирались. Как всегда, сперва всплыли самые радикальные решения. Как, например, перебить всех медведей на участках. Однако те, кто когда-либо имел дело с зарослями кедрового стланика и с медведями в них, понимают, сколь сильно обозлилась промысловая братия, коли она всерьез заговорила о такой утопии. По следам, покусам, царапинам на бревнах и клочьям шерсти охотникам удалось узнать о медведе довольно много. Стоя на земле, он доставал лапами на высоту двух с половиной метров, ширина между его клыками составляла 20 сантиметров, это было в полтора раза больше, чем прикус черепа четырехлетнего медведя, хранившегося на одном из охотничьих лабазов. Ширина ладони следа передней лапы была 17 сантиметров.
Таким образом, портрет Бомбиста был довольно ясен — зверь крупный, но не гигант. Темно-бурого цвета, на правой передней лапе не хватает одного когтя — соответствующего мизинцу. И, что было хуже всего, не по следам, а по всем его действиям получалось, что этот зверь очень и очень хорошо знаком с человеком…
Уходя с промысла, охотники применили испытанные средства для охраны своей собственности: на подходах к избам и в дверях зимовий они понаставили полтора десятка петель из стального троса. Способ этот был настолько проверен и испытан, что, возвращаясь следующей осенью на участки, все спорили только об одном — где именно Бомбист нашел свою бесславную кончину. Свое дело петли, разумеется, сделали. В них попались три маленьких несмышленых медведька, которых сожрали их же сородичи. Возле петель лежали только груды бурой и рыжей шерсти, куски перемолотых могучими челюстями костей, по которым удалось установить исходный размер животных. Однако в ловушки не попал ни один зверь даже среднего размера, не говоря уж о крупных.
На этот раз Бомбист выбрал другую тактику проникновения в избы — он начинал с углов, и повреждения, которые получали дома охотников, были даже сильнее, чем в прошлый раз. Похоже, зверь просто находил удовольствие в самом процессе разборки этих странных с его точки зрения бревенчатых коробов. Тем более что старания его вознаграждались то банкой сахара, то тушенкой, то прошлогодними пряниками.
Должен сказать, что медведь-хулиган на самом деле самый уязвимый для охотника зверь. Как правило, он не очень опасается самого человека и поэтому попадается под первый же выстрел. Медведь-грабитель, в отличие от медведя-хулигана, несколько более осторожен. Он очень чутко реагирует на всякие изменения в природе и в оторванных человеческих социумах среди природы — таких, как геологические партии и рыболовецкие бригады. Он четко отмечает изменения в распорядке их дня, появление или уход людей, изменение конфигурации лагеря — на те вещи, которые, при правильной интерпретации, могут обозначать вещи, способные стоить ему шкуры. Но они, как, собственно, и медведи-хулиганы, легко ловятся в различные самоловы, на изобретение которых чрезвычайно способен северный промышленник. Но существует такой тип медведя, который является практически неуязвимым как для выстрела охотника, так и для установленной возле избы или привады петли. Такой медведь прошел все ступени взаимоотношений с человеком, носит под шкурой одну или несколько пуль или картечин, уши у него порваны петлями, а лапы изрублены капканами. Человек уже практически не может предложить ему ничего неожиданного — и такой медведь может жить и преподносить неприятности столько времени, сколько ему отпущено природой. Убить его можно только случайно.
В этом и убедились малканские охотники за следующие два года. Пятеро из них превратили свои избушки в подобия ДОТов — с железными ставнями, с обитыми жестью углами, обложенные досками с торчащими наружу гвоздями, опутанные колючей проволокой. Многие поминали Бомбиста незлым тихим словом, оставляя на шипах полрукава фуфайки или проткнув гвоздем сапог. Победитель вообще бросил охотничий промысел. Любопытно отметить, что сразу же после того, как Муралов ушел с участка, его избы перестали подвергаться разорению. В остальном же все осталось, как в первый год. Не помогали ни железные ставни, ни колючка, ни гвозди — каждую осень Бомбист исправно продолжал разорять охотничьи избы.
Можно удивляться тому, что остальные пять охотников на Малкане так и не попытались выследить и убить этого зверя самостоятельно. Это не совсем так. Во-первых, они палили в любого медведя размером выше среднего, который только попадался на выстрел. Таким образом, за три года они добыли их шесть штук, двух из которых можно было назвать крупными. Однажды Сергей Лукьянец, самый настырный и заводной, приехал весной на свой участок на снегоходе и попытался найти и застрелить своего обидчика в то время, когда он только покидал берлогу. В своих силлогизмах Сергей исходил из того, что Бомбист занимается разбоем в конце сентября, уходя в верховья реки на зимовку. Поэтому разумно было предположить, что весной он проделывает этот путь в обратном направлении. Злые языки, правда, утверждали, что Сергей под прикрытием вендетты собирался заготовить медвежьей желчи столько, сколько это было возможно. Но какие бы коварные планы Сергей не строил, им предстояло остаться нереализованными вследствие нижеизложенных обстоятельств.
Так случилось, что именно эта весна была на редкость малоснежной. И к тому времени, когда медведи начали всерьез рыскать по хребтам, «железный конек» Лукьяненко уже прочно стоял на привязи из-за отсутствия субстрата для передвижения. Поэтому Сергей несолоно хлебавши убрался в начале июня на рыболовецкий стан в устье Малкана. Оставленный на пригорке под брезентом «Буран» Бомбист присоединил к своим ежегодным трофеям — ободрав сиденье и пожевав капот с бензобаком.
Идею поохотиться на этого медведя мне подал как раз Победитель. Покинув промысел, он не нашел в себе сил расстаться с тайгой и в какой-то день пришел наниматься поваром для обслуживания группы иностранных охотников на снежных баранов. Наш базовый лагерь располагался на хребте Эгуйя, и однажды вечером, глядя с вершины на некогда принадлежавшие ему угодья, Виктор и рассказал все подробности о проклятом медведе Бомбисте, а также попросил меня, как «медвежьего специалиста», избавить Малкан от окаянного изверга. Соглашаясь на это мероприятие, я одновременно имел в виду некоторые привходящие соображения.
Во-первых, деятельность Бомбиста уже стоила жизни как минимум десятку ни в чем не повинных медведей, которых пристрелили просто под горячую руку.
Во-вторых, я уже давно не находил удовольствия в охоте как таковой — подвести гостя-охотника на сто метров для верного выстрела на альпийских лугах — задача не самая трудная. А этот медведь обещал составить полную сертификацию мне как охотнику-медвежатнику.
В принципе существовало два варианта уничтожения Бомбиста. Можно было попытаться встретить его уже наверху, в высокогорье, там, где, судя по всему, располагались его берлоги. Естественно, в этом случае мне приходилось бы обходить значительную территорию и прикидывать, подходят ли мне постоянно встречаемые медведи под описание Бомбиста. Но не было никаких гарантий, что медведь не ложится в очень труднодоступных местах — например, в заросших кедровым стлаником подножиях скальных цирков. И тут я не увидел бы его никогда. Поэтому я счел за лучшее выбрать в качестве базы то место, откуда Бомбист впервые начал свою карьеру — Огородову избу. Из оружия я взял с собой карабин «Маузер» чешского производства, с карпатской ложей, под патрон 8х57, короткий и вскидистый; и двустволку-горизонталку ИЖ-54 12-го калибра — для стрельбы накоротке и «выковыривания» зверя из зарослей.
Патрон 8х57 с точки зрения многих охотников вполне достаточен для любого зверя, какого только можно повстречать в России. Кроме того, я предполагал, что мне много и далеко придется ходить пешком, и здесь маленькая компактная зброевка имела большие преимущества. Двустволку 12-го калибра, заряженную картечью, я до сих пор считаю самым надежным ружьем для коротких расстояний — до 20 метров. Впрочем, я предполагал держать его в избе для безопасности Виктора, в то время как сам я буду отсутствовать.
На этот раз Бомбист избрал принципиально иной способ проникновения в укрепленное жилище.
Сперва я постарался запомнить те звуки, которые постоянно были слышны со всех сторон. Дело в том, что любой лес, любое дерево, любое строение шумят по-своему. Кроме того, звуки меняются при изменении направления и силы ветра.
Лабаз располагался довольно удобно для стрельбы — не очень высоко, около четырех метров, его вход был повернут к зимовью, точнее — к двери в зимовье. Дверь эту я распахнул настежь — ее внутренняя поверхность из струганых досок была значительно светлее внешней стены, и если я увижу на фоне этой двери темное пятно, то пойму, что у меня — гость.
Медведь в тот момент, когда он не подозревает о близости человека или другого медведя, не относится к бесшумным животным. Он пыхтит, сопит, урчит животом и стучит когтями по камням или гальке. Однако когда он предполагает опасность, то может передвигаться абсолютно бесшумно. В этом отношении он не уступает никому из кошек — даже, наверное, тигру.
Ночь прошла относительно спокойно — кто-то небольшой, скорее всего, подросший лисенок, катал консервные банки перед избой, да и два белых зайца проскакали как призраки во тьме прямо по вездеходной дороге. В самое темное время я несколько раз наводил прицел на дверь и с удовлетворением отмечал, что на фоне светлого дерева я довольно хорошо различаю перекрестье. Таким образом, я предположил, что при появлении зверя наведу оптику на верхнюю часть двери, а потом резко опущу на уровень убойной зоны. К сожалению, у меня был карабин с болтовым затвором, а не полуавтомат, который позволяет подряд, не меняя прицела, сделать три выстрела в две секунды.
Но этой ночью мне стрелять не пришлось. Когда полностью рассвело, я заснул. Проспал я глубоко за полдень, а проснулся, когда пара кедровок, устроившись на краю крыши, устроила перебранку.
Медведь пришел лишь на четвертые сутки моего ожидания. Он пришел посреди бела дня, фыркая, сопя, пуская газы и стуча когтями, как и полагается нормальному непуганому медведю. Он подошел к двери избы, втянул носом воздух и застыл, как легавая на стойке. Медведек этот был не очень большой, не очень жирный, с псовой мордой и на высоких ногах. Типичный медвежий подросток-трехлеток. Я задумался — если он сейчас сунется в избу, то неминуемо попадет в петлю и заорет, напугав всех медведей в округе, а если я сейчас выстрелю у него над головой, чтобы напугать… то, в общем, добьюсь того же результата. Подумав, я решил оставить все как есть. Подросток постоял-постоял перед открытой дверью да и побрел восвояси — причем, как пришел он со стороны реки, так и вернулся. Тут-то мне и пришла в голову гениальная идея — слезть с лабаза и обойти вокруг, посмотреть на следы по свежему снегу.
Действительность превзошла мои худшие ожидания. Следы были. Они были в двадцати метрах позади лабаза в островке мелкого лиственничника. Зверь лежал здесь на брюхе довольно долго, видимо, вслушиваясь и внюхиваясь в происходящее. И что-то в этом происходящем ему не понравилось — так что он встал и пошел вверх по вездеходной дороге. На правой передней лапе у него не хватало когтя, соответствующего мизинцу. Ширина ладони была семнадцать сантиметров.
Я вышел на вездеходный путик и почти побежал к следующей охотничьей базе. И когда я подошел к ней, то понял, что опоздал. На этот раз Бомбист избрал принципиально иной способ проникновения в укрепленное жилище.
Изба стояла на краю промоины, и зверь вырыл под одним из ее углов такой котлован, что вся она расселась, а попросту — развалилась на бревна. Причем произошло это за считанные часы до моего прихода. Все петли, самострелы и колючая проволока, разбросанные среди развалин зимовья, оказались совершенно бессмысленными.
Задержался я возле избы буквально на полчаса. Было довольно очевидно, что этими темпами мне медведя догнать уже не удастся.
К лукьянцевской избе я выходил уже в сумерках, потому не сразу обратил внимание на некоторые изменения в пейзаже. Исчез лабаз, на котором я провел последние три ночи. Конечно, я помнил случаи, когда в голодные годы, в верховьях Колымы, медведи просто перегрызали опорные столбы лабазов, валили их на землю и съедали все припасы. Но это были, во-первых, голодные годы, а во-вторых, опоры, над которыми тогда звери старались, были не больше тридцати сантиметров в диаметре. А самое главное, что очевидно, — медведь был здесь буквально несколько минут назад. И, возможно, еще находился возле избушки. Вот почему я снял с плеча карабин, снял его с предохранителя и медленно-медленно двинулся вперед. Тишина стояла абсолютная — учиненный погром разогнал здесь всех зайцев, лис, горностаев и мышей.
Потом уже я разобрался, что на крышу избушки Бомбист попал, прыгнув метра на три с вершины штабеля бревен, которые Лукьянец свалил почти вплотную к избе для какого-то ведомого только ему строительства. Оказавшись на крыше, медведь своротил печную трубу, которая спустила капкан и сорвала внутреннюю петлю. Лабаз он также свернул довольно простым способом: раскачал одно из деревьев, пока не развалился его пол. После этого все сооружение рухнуло вниз.
И вот этот лабаз мне не понравился больше всего. Уж очень происходящее начинало походить на вендетту. Поэтому я собрал все, что можно было спасти с лабаза в один из углов разгромленной хаты (над ним сохранилось некое подобие крыши), разжег костер и просидел у него практически до рассвета. Глядя на огонь, я думал о многом. До этого вечера можно было считать, что мы имели дело с обычным медведем, который по врожденным свойствам характера по дороге на зимовку походя разоряет человеческие жилища, которые в это время практически заброшены. А сейчас… Что, интересно, подвигло его на возвращение к избе Лукьянца, на пятнадцать с лишком верст? Чувство невыполненного долга? И еще интересно — Виктора из тайги вышибли не морозы и бураны, которых он повидал до дьявола, а зверь — умный, коварный и изобретательный — более изобретательный, чем человек.
С рассветом я загасил костер и двинулся к Огородовой избе и своему напарнику.
Признаться, когда мне по ушам ударил знакомый грохот кавалерийского карабина, я испытал огромное облегчение — жив человек! И сразу же закричал в ответ: «Не стреляй, идиот, люди идут!» — и бахнул вверх на всякий случай — здесь уже этим ничего нельзя было испортить.
Как я и предполагал, медведь три дня продержал его в правильной осаде. В общем-то, ничего особенного он не делал, но на психику давил постоянно. То показывался Виктору, когда тот с утра выходил из избушки, то трещал сучьями в кустах стланика посреди ясного дня, а пару дней назад (судя по всему, как раз перед тем, как он добрался до бобковской избы) он просто рявкнул на него с пяти метров из зарослей стланика.
— Ты прямо сегодня его и грохнешь, — с триумфом заявил Виктор, завершая свой рассказ о ежедневных медвежьих визитах.
Я был настроен гораздо более скептически. В очередной раз медведь демонстрировал, что он в состоянии улавливать некие флюиды неуверенности, исходящие от человека, и пользоваться этим состоянием, терроризируя его.
Сейчас, когда нас стало двое, он наверняка затаится или уйдет на зимовку. Чем дальше я размышлял, тем больше понимал, что просто нахожусь в тупике. Весь мой двадцатилетний опыт охоты на медведей был бессилен в случае, когда зверь принимался играть со мной по-настоящему, всерьез. В голову пришла мысль попробовать еще один вариант — пройти в открытую на вершину. Хребет прямо над нами заканчивался огромной полосой каменной россыпи, пересечь которую незаметно не могла даже лисица. И если медведь решит проследить за мной, то волей-неволей этот голец ему придется пересекать. Пересекать он будет его в самом узком месте, между куртинами стланика, но, тем не менее, этого будет достаточно, чтобы сделать небольшую петлю и подкараулить его на своем же следе. В этом плане имелся один значительный изъян — я исходил из того обстоятельства, что Бомбист никогда на человека не нападал. А насколько правильным было это предположение? Дело в том, что при реализации моего плана мне предстояло пройти метров шестьсот через заросли кедрового стланика. И там я был целиком и полностью во власти этой бестии, захоти он заполучить мой скальп. Я спросил Муралова, были ли в этих краях случаи нападения медведей на человека? В ответ он и поведал мне историю пятилетней давности про Володю Курина с нижнего участка, которого нашли в кедраче с разряженным оружием. В ответ на вопрос, убил ли Курин этого медведя, Витя простодушно ответил:
— А как же иначе? У него же два ствола было разряжено!
Тогда я поставил свой вопрос несколько иначе: а нашел ли кто-нибудь неподалеку мертвого медведя? На этот бесхитростный вопрос Витя ответствовал, что никто его и не искал, раз он и так мертвый.
Безусловно, в его логических построениях была довольно значительная доля истины. В зарослях стланика стрельба возможна только накоротке — не дальше двадцати метров, и если на таком расстоянии кто-то попадал в кого-то из дробовика двенадцатого калибра, то этот кто-то, в кого попадали, долго не жил.
Но тут у меня сразу возникало несколько контраргументов: во-первых, насколько точно попал незадачливый сосед Витьки в медведя? Мне встречались люди, которые второпях мазали и по спокойно стоящему ведру в пяти метрах. Не то что по летящему на них сквозь кусты страшному оскаленному зверю. Кроме того, раны могли оказаться и несмертельными. Во всяком случае, я решил исходить из того факта, что Бомбист вполне может оказаться именно тем самым куринским крестником. И тут уж никакой речи о том, чтобы сунуться в стланик, не заходило.
Можно подумать, что Бомбист мог несколько раз меня прикончить и безо всяких зарослей. Это не совсем так. Я намеренно двигался, избегая всяких зарослей, по открытым местам, а если приближался к сомнительным участкам, то брал в руки оружие. И зверь, даже если и наблюдал за мной с небольшого расстояния, не мог не понимать, что я уверен в себе и настороже.
Но в хитросплетении ползучего кедрача быть таковым постоянно практически невозможно — вы должны сосредоточиться на одном из двух — или вы идете по стланику, или ожидаете нападения медведя. В любом случае это игра на собственных условиях самого хитрого хищника в мире.
А что если попробовать разыграть карту с общей паникой — попытаться создать впечатление, что мы оба испуганы не на шутку? Но Бомбист (а он уже, несомненно, знает меня по запаху) уже предполагает, что я подкарауливал его возле лукьянцевской избы… Стоп, а не слишком ли многого я ожидаю от медведя — пусть даже очень умного?
Вертолет должен был прийти за нами через три дня, а я довольно твердо решил выбрать для себя выжидательную тактику.
Может, кому и кажется, что хороший охотник — это тот, кто с утра до вечера без устали ходит по лесам и холмам в поисках дичи. Я же всегда придерживался той точки зрения, что хороший охотник тот, который знает зверя настолько хорошо, что сможет выбрать позицию, при которой зверь сам выйдет к нему.
Поэтому раз Бомбист, судя по всему, за последнее время дольше всего жил в окрестностях Огородовой избы, то в ее окрестностях им и надо заниматься.
Поступил я довольно просто — собрал преизрядное количество вонючего мусора, которого довольно много уже успел произвести Муралов, и отнес на косу Малкана, в двухстах метрах от зимовья, так, чтобы эта помойка простреливалась из окна, причем постарался выложить ее так, чтобы с одной и с другой стороны располагались полосы мягкого песка. После чего с чувством выполненного долга лег спать, наказав Победителю поднять меня на рассвете.
На рассвете по долине Малкана стлался сплошной туман. Как я ни старался разглядеть что-либо в его молоке, все мои усилия оставались тщетны.
Я не стал выходить из избы даже после того, как туман, где-то к полудню, поднялся. Мы вскрыли и не вытряхнули несколько банок тушенки, а также — сгущенки, после чего я попросил Виктора быстро, словно опасаясь чего-то, выскочить из избы, вынести помойку и при этом особое внимание обратить на следы. В бинокль же я видел, что вчерашний мусор разбросан совсем не в том порядке, в каком я его вчера оставил.
Возвратившийся Муралов бодро отрапортовал, что мусор весь перевернут медведем, на передней правой лапе которого не хватает мизинца.
Известие было обнадеживающим, только… Только вот вертолет уже нельзя было отменить, и он должен прилететь послезавтра. При том всем я уже понял, что Бомбиста можно взять терпением и только терпением.
Я до сих пор не понимаю, какую я совершил ошибку там, на лабазе, — то ли неловко повернулся, то ли кашлянул. Медведи обладают таким тонким слухом, что, скорее всего, он услышал какой-то шумок, что уберегло его от выхода к лукьянцевской избе и от моей пули.
На следующее утро по долине шел все тот же туман и развеялся он тогда же — не позднее полудня.
Медведь побывал там снова, но в остальном он не проявлял никаких признаков жизни. Не рявкал из кустов на вылезающего из избы Победителя, не сопел и не трещал кустами. Видимо, считался с тем, что нас сейчас двое.
К вечеру Муралов совершенно отчаялся в успехе нашего мероприятия. Оставалось всего одно утро, погода стояла стабильной, и тот же туман ожидался назавтра.
Весь этот день я просидел у открытого окна, вслушиваясь и всматриваясь в природу. Медведь был рядом все время — одно время две кедровки сопровождали кого-то, возможно, очень крупного, по кустам. Но ни звука, ни потрескивания оттуда не доносилось.
Солнце уже село, а я все продолжал вслушиваться, ожидая звона консервных банок. Но так и не дождался.
Всю ночь я просидел возле окна, наблюдая, как сгущается туман, который к рассвету приобрел густоту и вязкость сметаны. И вместе с этим туманом уходили мои надежды покончить с Бомбистом в этом году.
Когда рассвело полностью, я решил не соблюдать больше никакой осторожности и выйти из дома. Дверь слабо скрипнула, и я застыл на пороге. И услышал явственные шлепки лап по мелководью. Скорее машинально я снял с гвоздя в предбаннике заряженный карабин и сдвинул предохранитель.
Туман неожиданно взмыл вверх буквально на несколько мгновений, и я увидел идущего через реку крупного темного зверя. Одновременно я вскинул к плечу карабин, прицелился и выжал спуск уже когда туман снова падал вниз.
С тем же прицелом я выстрелил три раза, а два последних выстрела опустил на сорок сантиметров вниз.
В абсолютной тишине мои пять выстрелов из маузера прокатились как канонада корпусов маршала Жукова под Берлином — от Огородовой избы до каменных цирков Эгуйи, отразились от них и ушли в сторону моря — раскатисто грохоча и перекатываясь от одного борта долины до другого. Ошалевший Виктор высунулся наружу. Над Малканом вновь опустился сплошной белый саван.
— Готово, — сказал я туману.
Как и в прошлые дни, туман простоял до полудня. А когда он поднялся, я увидел на мелководье у другого берега Малкана лежащую бурую мохнатую тушу. Две пули попали в него в районе лопаток, еще одну я всадил в него уже упавшего. А позже я обнаружил под шкурой в районе груди две старые пули двенадцатого калибра. Откуда он их принес — с участка Володи Курина, или с берега моря, где его угостил какой-нибудь рыбак, мы уже так и не узнаем.