Сфагновое болото, поросшее чахлыми соснами и тщедушными березками, тянулось из края в край верст на сорок, а то и более – кто эти гиблые версты в верховьях Западной Двины считал?
Клюква, брусника и голубика по сырым местам, сосновый бор да ельник, где суше. Пьянящий дух багульника вперемежку с вековой прелью болотного кочкарника – сущий рай для гадюк и глухарей, глухомань.
В таких местах глухарь из века не переводится. Городской охотник здесь редок. Пока с асфальта до мха доберешься, умаешься, да и глухарь если не золотым, то серебряным точно обернется. Местный люд глухарем не балует: накладно, ружейный припас дорог и добыть птицу не каждому впору, сноровка нужна, опыт.
Ушлые в охоте старики числом все менее, а у молодых больше деньги на уме, тяготы глухариной охоты не по ним. Привольно в глухих болотах глухарям, если бы не огульная рубка леса, совсем было бы хорошо. Зимние невзгоды птице не помеха: глухарь не лось, не кабан, в снегу не тонет, крылья куда хочешь донесут, оно и летать далеко не надо. Сосновый бор с ельником по болотным гривам, где хвои и почек вдоволь, – зимой глухарю этого довольно.
В оттепель сытая птица на деревьях ночует, а в мороз в рыхлом снегу. Но в снегу ночевать с опаской надобно. Рысь сцапать может. Больше у наших глухарей, не считая человека, куницы да филина, врагов серьезных зимой нет, велика птица. Крупный петух после трех лет, когда перестает расти и тяжелеть, килограмм на шесть потянуть может, если не больше.
Привелось однажды увидеть такого под осень на Западной Двине. Дело к вечеру было, на вырубке у края старого ельника.
Засиделся, замешкался петух в малиннике. Огромный, с напряженно вытянутой шеей, черный в коричневу, как донельзя закопченный чугунок, вымахивал себе глухарина из густого малинника шумно и мерно, полого, с напрягом набирая высоту. Несколько секунд чуда – и сказка кончилась.
Зима у нас хоть и долга, да не вечна, как ни крути, а весне место уступит. Хорош глухарь весной – красавец. Красив по-своему и глухариный ток. Токовать глухарь начинает еще по весеннему осевшему снегу, с конца марта. А в начале апреля в заболоченных сосняках хорошо видны по снегу следы петухов, кое-где и черточки по бокам набродов заметны.
Это глухарь чертил приспущенными крыльями. На ток прилетают глухари к вечеру, здесь же и ночуют. В этом я смог убедиться сам, попав однажды на глухариный ток. А было это так.
Уж так сложилось, что, окончив факультет охотоведения и проработав не один десяток лет полевым зоологом, глухарей на току я не видел близко. Потому ехал по весне на глухариный ток с надеждой наверстать упущенное. Пригласил меня на это «мероприятие» товарищ, как и я, помешанный на фотосъемке диких птиц.
Выехали из Москвы поздновато, коллега задержался на работе. Пятница, на дорогах пробки, а ехать в Покровское охотхозяйство больше ста километров. Пока дела да случаи, приехали только к вечеру, вот-вот темнеть станет. До тока с тяжелым рюкзаком полтора километра лесом и заболоченной просекой. Пришли на место к заходу солнца. Саша – охотовед, как оказалось, сын моей давнишней сослуживицы, и мой спутник Слава, оставив меня на току, поспешили в луга, туда, где по ночам дупеля токуют.
Заболоченный сосняк, примыкающий к сырой вырубке. Быстро темнеет, но певчие птицы еще в голосе, заливаются. Пока поставил палатку, укрыл ее еловым лапником, совсем стемнело. Побросал вещи в палатку, сам в нее нырнул и только успел расстелить пластиковый коврик, вот незадача, водрузился с шумом великим на соседнюю сосну глухарь, почитай что у меня над головой, покряхтел чуток, устраиваясь на ночлег, и затих.
Я как сидел на корточках среди неразобранных вещей, так и замер. С глухарем так близко дело имел впервые. Как себя вести, опыта нет, но ясно, что шуметь нельзя. Глухарь птица чуткая. Спугнешь, прилетит ли утром, кто знает?
Сидеть на корточках уже невмоготу, ноги затекли, спина мерзнет. Рубашка да легкая жилетка для седьмого мая в глухом заболоченном лесу, на ночь глядя, не самая подходящая одежда. Теплая куртка рядом лежит, только руку протяни, да вещами завалена. Спальник под ногами, но еще в чехле. За что ни возьмешься, шорох такой, оглохнуть можно.
Попробовал спальник из тесного чехла вытягивать, чуть-чуть, по сантиметру. Спальник синтетический, шуршит невыносимо, или мне так от волнения казалось, не знаю. Одним словом, когда через полчаса спальник из чехла извлек, расстелил и на колени встал, ощутил облегчение несказанное.
Но предстояло еще молнию на спальнике открыть, а она, как назло, металлическая, звенит. Минут пять на молнию ушло. Еще минут пять в спальник вползал, и наконец блаженство. Лежу в тепле и птицу не спугнул. Толком, конечно, не спал, начало тока прозевать боялся.
В начале четвертого новая забота: одноногий штатив, монопод поставить надо, а для этого пару кольев в землю ввернуть и потом к ним штатив мягким ремнем привязать накрепко. Опять же, подушку-седушку надуть пора. Пока возился, текнул глухарь над головой, еще два ему по сторонам ответили, и тут же, без промедления, какая-то пичуга, похоже певчий дрозд, голосисто отметилась.
Глухарь, мой сосед по ночлегу, сначала токовал на дереве. Поначалу редко, тек, тек, тек, словно кто-то сухие палочки ломает, а вот и чаще затекал, почти без перерыва, трелькой, следом умкнул утробно, как будто подавился, и заточил, как оселком по ножику, секунды на две-три.
Говорят, что в эти три секунды глухарь ни на что не реагирует: ни видит, ни слышит, что вокруг творится. Вот в эти секунды я и поставил аппарат с телеобъективом на штатив.
Чуть позже шумно сверзился петух с дерева вниз, слетел на землю и продолжил свою песню. Округ чуть видно, глухарь метрах в тридцати маячит. До солнца еще часа два, а без солнца снимать – только пленку впустую тратить. Подождал, когда петух подальше отошел: он по своему участку ходит, охраняет территорию. Успел надеть куртку и сапоги, устроился на надувной подушке в ожидании рассвета.
Погоду обещали неважную, осадки. Накануне жара была несколько дней, а тут, как назло, перемена погоды. Небо серенькое, но не понять толком, то ли утренняя хмарь, то ли просто сумраки. Светает, глухаря видно уже отчетливо, но это глазом, да и то без красок. Так, серый силуэт, хвост веером, голова на вытянутой шее вверх задрана. Ходит петух, поет свою глухариную песню, как ему от века положено.
Вот уж и солнце где-то рядом у горизонта розовым палом утреннюю марь подернуло. Все же облака за ночь натянуло, неплотные, но утреннему солнцу помеха немалая. Перед самым восходом затих петух, постоял в раздумье и пошел куда-то вбок, удалился, не слыхать.
Сижу, опечален до невозможности. Это ж надо, тащился черт знает куда, в сырой лес, на ночь глядя, как вьючная лошадь, с тяжелым рюкзаком и все затем, чтобы вот так с птицей не солоно хлебавши расстаться. Но все же решил подождать: глядишь, солнышко взойдет, вернется глухарь. Так и случилось. Полчаса спустя явился мой герой.
Пришел молча, без голоса, заметил по свету палатку, постоял немного в нерешительности, но быстро успокоился. Кучу еловых лап на шестах мой товарищ еще с прошлых выходных оставил, поэтому птице маскировка палатки была привычна. Токовал петух рядом, порой слишком близко, так что снимать нельзя, одна голова с шеей в кадре.
Отснял пленку, сработал затвор последним кадром, и зажужжал аппарат, пленку перематывает. Глухаря долгое стрекотание камеры насторожило. Замер, смотрит прямо в объектив, тот из палатки немного торчит – хоть и камуфлирован, но заметен. Минут пять стоял изваянием, соображал, что же это там жужжало. Не соперник ли?
На всякий случай решил проверить. Приблизился метра на три и пошел вокруг скрадка. Ступает тихо, идет крадучись и все время скособоча шею, пытается внутрь палатки за еловые ветки заглянуть: где же соперник схоронился?
Не обнаружив последнего, петух успокоился и уже более на палатку внимания не обращал. Токовал он до полудня. Уж и солнце из-за облаков несколько раз выглядывало, а потом и вовсе распогодилось, повезло, одним словом – снял глухаря на току.
Видел, как бегает петух очертя голову на ратный зов соседа. Слышал глухие удары сшибающихся тел и оглушительные хлопки мощных крыл, коими петухи лупят друг друга. К часу дня все затихло. Походил петух вокруг скрадка, поклевал почки черники, пощипал проростки лесных трав и удалился куда-то по своим глухариным делам. На том и кончилось мое свидание с глухарем на току.
И все же стоит заметить, что глухарь птица осторожная до крайности. Одно неверное движение или шорох – и сорвался петух, как говорят охотники, подшумели мошника. Мошником его зовут, поскольку на мхах живет. Да и древностью облика своего вековым мхам не уступит. Царственная птица, хотя не столь уж древняя. Смотря с чем сравнивать.
Глухариный род старше человеческого в несколько раз. По происхождению связаны глухари, скорее всего, с хвойными лесами, а их возраст всего-то десяток-другой миллионов лет, это темнохвойных – ельников. Сосна постарше будет, но тоже с возрастом крокодилов или простейших ракообразных, например коллембол, ни в какое сравнение не идет. Они и глухарям и хвойным лесам в прадедушки годятся.
Ближе к концу апреля – в начале мая все чаще спускаются глухари токовать на землю, где и совершается таинство брачных союзов петухов с избравшими их курами, «дамами» тоже весьма солидными, килограмма в два весом. Уже в конце мая глухарки насиживают кладки. С этого времени петухи сами по себе, уходят в непролазные чащи-крепи линять.
Глухариное гнездо – ямка около древесного ствола или под кустом, с пятью-шестью светло-бежевыми, в темном крапе яйцами. Глухарка (копалуха) наседка старательная, сидит на гнезде крепко. Порой к ней можно подойти совсем близко, пройти мимо, она не шелохнется. Замрет, слившись рябым пером с побуревшим прошлогодним листом, и только бусинки темных, полуприкрытых глаз напряженно следят за нарушителем птичьего покоя.
Впрочем, у птиц, как и у людей, разные характеры бывают. Случаются и среди глухарок нервные мамаши. Чуть что – подхватилась и гнездо бросила, особенно если потревожили в начале насиживания. И все же в массе своей глухарки мамы очень заботливые, малышей своих, как домашние куры, опекают и греют в непогоду. В начале жизни глухарята очень чувствительны к сырости и холоду. Как и куры, учат глухарки цыплят искать корм, ну а уж затаиваться в случае опасности их учить не надо, природа позаботилась. Замрет цыпленок, будешь искать, под ногами не заметишь – маскировка отменная.
Глухарята быстро растут и уже дней через восемь сносно перепархивают и взлетают на нижние ветки деревьев и кустарников. Дальше больше: не успеешь оглянуться, уж осень на дворе, глухарята с домашнюю курицу размером стали. Скоро и выводки полностью распадутся.
Молодые петушки покидают их первыми уже в конце августа. К первому снегу начинается у молодых птиц пора самостоятельной жизни. Для большинства из них окажется она печально короткой. Больше половины молодых погибает от болезней и различных хищников еще до зимы. Да и зима своего не упустит, приберет из их числа немало.
Дальше шансов выжить больше: чем старше птицы, тем более опыта и силы для дальнейшей жизни. Кому-то из них повезет, и доживут они до своего первого тока. Зачертит крыльями молодой петушок по осевшему апрельскому снегу. А позже выдаст на ранней зорьке первую, еще не умелую песню.
Лиха беда начало, а там и долгая, по птичьим меркам, лет в десять, глухариная жизнь. Так и крутится из века в век колесо жизни, длится глухариный род на земле.