Март на Среднем Урале выдался почти зимним, а апрель (с 7 по 26-е) – почти летним (днем до 18–20 градусов). Подобное бывало и прежде.
Помнится, в 1995 году мне удалось добраться до охотничьей избушки пешком без лыж 10 апреля. Но для преодоления того же пути 8 мая 1998-го потребовались лыжи. Вот такие у нас случаются климатические и погодные перепады в движении весны.
О том, что на Урале собираются открыть сезон 28 апреля, я узнал из сообщения в «РОГ». Но там же говорилось, что власти Свердловской области, держа «нос по ветру», уже заготовили постановление об ограничении доступа в лес ввиду наличия в нем пожароопасности.
К сожалению, постановление приобрело силу официального документа. Свободный доступ отложили до 20 мая. Приходили на ум слова из песни А. Вертинского: «Я не знаю, кому и зачем это нужно…». Вот именно: кому и зачем?
По опыту я знал, что при малоснежной зиме промерзшая после осенних дождей лесная почва оттаивает медленно, и сейчас в ней, вопреки мнению перестраховщиков, сохраняется немало влаги. Что касается не полегшей с осени сухой травы, то она у нас бывает только на больших полянах, к тому же в апреле ее раза три все-таки смачивало дождями.
Озадачивался я также вопросом, что понимать конкретно под «ограничением доступа»? Когда дачник или владелец садового участка, сокращая путь до своего жилья, идет к нему от остановки электрички не по дороге, а по лесной тропинке (типичный случай), он нарушает указанный запрет или нет? А как быть с рыбаками, бродящими с удочками по берегам лесных речек и лесных озер (привычная для Урала картина) – считать их пребывающими в лесу или вне леса?
В последних числах апреля у нас начинается сезон сбора черемши. Десятки екатеринбуржцев устремляются на электричках под Ревду или к поселку Пастушный – туда, где расположены наиболее богатые плантации этого дикороса. Для некоторых сборщиков, главным образом из числа пенсионеров, черемша – источник дополнительного заработка: ее сбывают за умеренную плату в тех же электричках. Как, спрашивается, поступать с этими людьми?
Неужели сдерживать силовыми методами в стиле «ловить и не пущать»? Кстати, 27 апреля, покупая пучок черемши на улице у какой-то пожилой женщины, я поинтересовался, знает ли она об ограничениях доступа в лес? Женщина ответила, что слышала, но соблюдать постановление не собирается («Мне жить надо»).
На черемшанниках кормятся (в переносном смысле) и екатеринбургские бомжи. Вот их-то уж точно не сможет остановить никакой патруль. Они не боятся даже клещей, хотя едва ли кто из них привит от энцефалита. Получается, что ограничения, о которых идет речь, по-настоящему отдаются зубной болью только у охотников, поскольку в соответствии с упомянутым постановлением сезон не считается открытым, и путевки на право охоты не выдаются.
Обдумав все эти вопросы, я все-таки решился поехать в лес, но, понятно, не на охоту (ружье из снаряжения исключил), а для того, чтобы посмотреть и послушать вальдшнепов и вообще встретить весну на природе. На вокзале, перед посадкой в электричку, приметил двух экипированных по-походному мужчин, запомнившихся еще с прошлых охотничьих поездок.
Клапаны их рюкзаков как-то неестественно топорщились. Подумалось: а не упакованы ли в рюкзаках ружья? Если так, то передо мной потенциальные браконьеры, но в сложившихся обстоятельствах браконьеры поневоле. А что вы хотите? Как выразился один классик, «гони природу в дверь – она влетит в окно».
Сойдя с электрички и взяв курс на избушку, первые восемь километров прошел по лесовозной дороге. Ее я уподобил пути дачников и садоводов к своим участкам. Оставшиеся два километра преодолел по лесной тропе. Она в данном случае соответствовала упомянутым дачным и садоводческим тропинкам. Что касается поляны, на которой собрался встречать тянущих вальдшнепов, то она располагалась всего метрах в шестидесяти от избушки, считайте, в пределах садоводческого или дачного хозяйства (если продолжать аналогию).
Шел не торопясь, подолгу задерживаясь на остановках, любовался природой. Видел неторопливо скачущего зайца, совсем еще белого, и это спустя две недели, как сошел снег. А потом узрел на бобровнике белую утку. Да, именно белую. До нее было метров сто, и я вначале принял ее за гонимый ветерком по воде чуть вздувшийся белый полиэтиленовый пакет.
Но когда сократил дистанцию, убедился, что это действительно утка. Рядом с ней находилась еще одна, тоже с белизной в оперении, но все-таки не совсем белая. Утки улетели, а я остался в недоумении: кого же я видел – крякву-альбиноса или утку неизвестной мне породы, случайно залетевшую весной в наши края?
А тяги 28 и 29 апреля выдались при ясной, тихой, чуть прохладной погоде, как по заказу, и проходили по сходному сценарию. Вначале пролетал вальдшнеп – «разведчик» (так мы его называем): в первый день ровно в девять, во второй – в девять ноль пять. Потом наступал 15-минутный перерыв. А всего видел соответственно по дням 15 и 17 птиц, половина их были на выстреле (в пределах до 35 метров).
В прошлом у меня были тяги, на которых в поле зрения попадали больше двух и даже трех десятков вальдшнепов (наивысший показатель – 38). Но случалось это в конце первой – середине второй декады мая, когда стоять можно было на полчаса больше, чем в конце апреля (зависимость начала тяги от продолжительности светового дня я на Урале не наблюдал).
В ночь с 29 на 30 апреля пошел дождь, и продолжался он до восьми утра. К этому времени ручейки стали ручьями, ручьи – потоками, и речка Осиновка, которую днем 28-го я перешел по перекату в коротких сапогах, словно взбесилась. С некоторым риском перебрался через нее по упавшему стволу ели. Подтвердилось мое предположение, что почва в лесу оттаяла еще неглубоко и оказалась не в состоянии впитать выпавшую с неба влагу.
Возвращался домой с надеждой, что с переменой погоды чиновники в областном правительстве отменят ограничения на допуск в лес и снимут вето с весенней охоты. Нам это очень нужно.