Более того — за каждого убитого волка выплачивалась премия, превышавшая раза в полтора минимальную советскую месячную зарплату (которая была в свою очередь в десятки раз выше странной единицы МРОТ, распространенной в настоящее время). Это не считая того, что советское государство оплачивало летное время, которое с точки зрения многих жителей СССР стоило совершенно запредельные деньги. Например, на стоимость полетов для отстрела волков в одном только совхозе «Кепервеем» можно было купить пять автомобилей «Волга». Но крупнотабунное пастбищное оленеводство, осуществляемое на государственные деньги, — вообще совершенно иррациональное производство, поэтому об экономической целесообразности этого дела лучше было забыть.
Сведения о волках собирал, как правило, районный или участковый охотовед из близлежщих совхозов. В совхозы же они поступали «из стад», как называют на Чукотке бригады оленеводов. Практически все бригады были радиофицированы.
Для того чтобы лучше понять специфику как этой охоты, так и ее высшего сакрального смысла для аборигенов, мне все-таки придется немного рассказать о том, что такое крупнотабунное оленеводство в отечественном исполнении.
По долинам и по взгорьям северо-востока Сибири кочевали роды эвенов и чукчей, которые пасли довольно крупные стада оленей — от пятисот до шести тысяч голов в каждом. На заре советской власти все олени были обобществлены, аборигены — объединены в колхозы; а родовое кочевье получило название «бригады». Через сорок лет, когда вымерло поколение пастухов, еще помнивших частную собственность, всех оленей из собственности коллективной (при колхозах) перевели в собственность государственную, и колхозы переименовали совхозами.
Оленеводы, кочевавшие в тундре, были приписаны к совхозам, которые осуществляли общее управление пастьбой. В это управление входили: регулярный ветеринарный осмотр стад; снабжение оленеводов продуктами и горючим; смена вахт оленеводов — доставка их в поселок и вывоз обратно, «в стадо»; централизованный забой оленей и организация санрейсов, если они требовались.
Волки для оленевода являлись всегда непримиримыми врагами. Домашние же стада для волка были источником постоянного питания и в какой-то степени — благоденствия. В самом деле, домашние олени не были разбросаны по сопкам мелкими группами, они содержались в одном компактном скоплении, живущем на достаточно ограниченной территории, которое можно было всегда без особого труда найти. Оленегонные лайки, которые использовались для управления стадом, значительно уступали волкам в сложении и силе, оружие у тундровых пастухов (в отличие от их собратьев, занимавшихся морским промыслом на побережье) всегда находилось в отвратительном состоянии и особой угрозы волкам не представляло. Борьба с волками в известных мне оленеводческих районах всегда велась централизованно — путем отстрела с вертолета или потравы фторацетатом бария. Надо сказать, что как только централизованные способы борьбы отошли в прошлое (вместе с породившей их советской властью), аборигены сразу же стали проигрывать войну с волком на всех фронтах.
В бригаду по отстрелу волков включался обычно сам районный или участковый охотовед, его помощник — или вспомогательный стрелок, иногда — очень редко — еще один человек; и экипаж самого воздушного судна — командир, второй пилот, бортмеханик. «Волчьи» борта никогда не брали дополнительного груза, потому что экипаж старался максимально облегчить машину — ей предстояло преследовать с воздуха необычайно верткого зверя, способного быстро менять курс, прятаться под кустами и в камнях. Иногда на эти вертолеты ставились дополнительные баки, а в совсем уж редких случаях по тундре заранее разбрасывали бочки с горючим для заправки.
Командир воздушного судна имел специальный допуск для отстрела волков с вертолета, который он должен был регулярно подтверждать на переподготовках в учебном центре. Средства для отстрела волков в угрожаемых районах выделялись централизованно — областным или окружным Управлением сельского хозяйства; и в ряде случаев — непосредственно совхозами, которые несли особенно значительные потери от потрав.
Итак, деньги для отстрела получены, машина с соответствующим экипажем выделена, мы находимся в состоянии готовности.
Предполетное состояние готовности в Арктике носит обычно весьма полусонный характер.
Потому что нет погоды. Нет, погода в самом аэропорту есть — сквозь густой ледяной воздух лениво пробиваются лучи низкого солнца, горизонт затянут густой фиолетовой дымкой, оранжевые блики скользят по шиферным крышам аэропорта и лопастям вертолетных винтов. Но метеостанция «Ваеги» говорит об облачности в горах, на метеостанции «Перевальная» высокая поземка, и они не видят даже вершины собственной антенны, перевалбаза «Колчеданная» вообще не отвечает. Все действующие лица — экипаж и оба «убивца» сидят на КДП (контрольно-диспетчерском пункте), все в широких штанах из овчины, одетые в водолазные свитера и обутые в унты. Охотовед водит пальцем по карте, объясняя, откуда он получал последний раз РД о действиях серых разбойников; за его действиями с вялым интересом следит второй пилот — именно он выполняет обязанности штурмана, и ему предстоит выходить на точку поиска. Командир и второй стрелок дремлют, убаюканные овчиной, в креслах, бортмеханик, как обычно, с мешком шастает в районе столовой или на складе, в надежде урвать что-нибудь полезное для себя или в крайнем случае — для экипажа.
Самым активным в компании является второй пилот. Он постоянно вскакивает, звонит на метеопост, ругается с метеостанцией «Ваеги», наливает всем чай и заполняет в свободное время бесчисленное количество документов, которым сопровождался любой вылет любого воздушного судна в эпоху развитого социализма. Пройдет лет семь-десять, и он займет место мирно посапывающего в кресле командира, а на его месте будет суетиться другой второй пилот…
Охотовед беспокоится. Дело в том, что с каждым днем задержки тщательно спланированная операция становится все более и более сомнительной — оленеводы откочевывают из мест, где их беспокоят волки, стаи двигаются за ними, меняя установившиеся места дневок, ранее известные ориентиры меняются новыми, в которых надо еще разобраться.
Каждый вечер после отбоя охотовед идет на совхозную рацию, где пытается понять, что происходит на новых местах.
Две бригады разговаривают друг с другом через третью, оленеводы выспрашивают о здоровье женщин, мужчин, стариков, любимых собак, пряговых оленей, договариваются об обмене муки на сахар и сахара на патроны, и в результате этого продолжительного толковища Степаныч выясняет, что волки все-таки есть, да, есть, и одна стая постоянно тревожит бригаду у Двугорбого Янраная, что…
— Что означает сто двадцать километров подлета, — хмыкает командир, глядя на карту. — Минут пятнадцать бригаду искать будем, потом посадка, чай пауркин, взлетаем и начинаем чесать… Витька, чё у нас сегодня с погодой?
Погода на краях карты (а края карты означают края доступного нам мира) начинает налаживаться, Витька бежит на метеопост, возвращается с нужной сводкой.
— Ну что — пошли, мужики, — говорит командир и грузно поднимается с кресла.
Никаких спецконтролей в те времена в отдаленных аэропортах не существовало.
Мы грузим в УАЗ спальные мешки, термосы, продукты, патроны, оружие, потом перегружаем все это в просторное, пахнущее керосином яркое брюхо Ми-8. Экипаж занимает места в кабине, бортмеханик встает на лестницу, ведущую вверх, машина взвывает, и после положенных шести минут разогрева двигателя винт машины подгребает воздух, сбивая его в жесткую подушку, поддерживающую сверкающий диск вращающихся лопастей.
На этой самой подушке вертолет приподнимается над полем, некоторое время бежит над ним, наклонившись вперед, затем, перед самыми кустами, обозначающими конец полосы, стремительно уходит вверх и начинает набирать высоту.
В течение сорока минут ничего не происходит. Машина «на эшелоне» двигается к Двугорбому Янранаю.
Слава всему, бригада находится легко. Вертолет, подняв тучу снежной пыли, присаживается в трехстах метрах от палатки пастухов — чтобы не сдуть жилище и не распугать оленей. К машине подбегает старший пастух, ему на руки передают мешок свежего хлеба из поселка и почту. Оленевод рассказывает что-то Степанычу, тыкая пальцем в небо, сопки, себя и тундру под ногами. Степаныч, видимо, что-то понимает, поэтому через пять минут дверь захлопывается, и вертолет снова уходит в воздух.
На этот раз он двигается невысоко, не более чем в семидесяти или в ста метрах над изрубленной застругами поверхностью снега, разбитой тысячами оленьих копыт. Вертолет обходит стадо стороной, обходя его по окружности, пытаясь подсечь следы волчьей стаи. Степаныч сидит у двери, с ларингофоном, координирует свои действия с действиями экипажа.
Оружие — два самозарядных карабина Симонова и двустволка ТОЗ-34 — расчехляется и укладывается на сиденья. Возле двери ставится открытый цинк с патронами, патронташ с картечью и крупной дробью — для близких дистанций — кладется на бак.
Вертолет находит цепочку волчьих следов — скорее всего, это — один выводок. Обычно это четыре — семь зверей, которые лежат на склоне одной из ближайших сопок и осматривают окрестности.
Нет, уже не лежат!
Когда волки понимают, что ближайшее транспортное средство — будь то вездеход, снегоход или вертолет — начинает ими интересоваться, они особо не мешкают. Поднимаются и уходят. Но пока — без большого напряжения, вытянувшись в цепочку и держась мест с жестким удутым снегом.
Авось пронесет…
Нет, не пронесет.
В тот момент, когда экипаж и Степаныч замечают волков, управление берет на себя командир. Сейчас надо постараться как можно дольше не разбивать стаю, держать ее подальше от оврагов и каменных россыпей. Это не очень просто — волки держат максимальную скорость в семьдесят километров в час, вертолет же летит почти вдвое быстрее. Но зато у волков есть такое пассивное оружие защиты, как маневренность. Идеальный командир-волчатник должен предусматривать большую часть маневров волчьей стаи, отрезать ее от неудобей, но при этом максимально держать ее вместе и желательно — на расстоянии эффективной стрельбы из СКС.
Дверь вертолета открыта, поперек нее натягивается страховочный ремень, Степаныч кладет на него руки и наводит ствол карабина в сторону хищника.
Стрелку надлежит помнить, что упреждение при стрельбе с вертолета берется назад — так как скорость стрелка значительно превышает скорость мишени. Кроме того, стрелок сидит на одном из бортов и практически не имеет возможности оказывать влияние на решения командира — поэтому он начинает стрелять сразу же, как только видит возможность; при этом машина в любой момент может увести стрелка в сторону.
Едва только вертолет приближается к волкам на дистанцию около сотни метров, Степаныч открывает огонь.
Волки мгновенно уходят врассыпную. Это нисколько не тревожит Степаныча, который знает — уходящих зверей отслеживают второй пилот и его помощник, который сидит на другой стороне вертолета.
Сейчас командир выбирает одного, совершенно определенного волка, и пытается прижать его к поверхности тундры.
Кто должен чувствовать себя не очень хорошо — так это стрелок, который на огромной скорости несется над жесткой, как наждак, тундрой, находясь фактически в открытом дверном проеме. Но он полностью увлечен погоней и видит перед собой лишь одно — пятно серой кровоточащей шерсти, которое катается по снегу, и, наконец, замирает.
Командир вертолета тут же уходит за следующим волком.
Надо сказать, что большое количество убитых из одного выводка волков — это скорее не показатель мастерства стрелка и пилота, а просто благоприятно сложившиеся для охотников (и плохо для волков) обстоятельства.
На моей памяти максимально было застрелено за день 12 волков из трех разных стай.
Да, не могу не добавить — известная всем фраза «Я мечусь на глазах полупьяных стрелков» из песни Владимира Высоцкого «Охота на волков с вертолета» — не более чем творческая гипербола. Пьяными на волков с воздуха не охотились.