Весной хороша охота на вальдшнепа. После долгого перерыва она символизирует торжественное открытие сезона, и добытая маленькая грудастая птичка на поздний ужин вкусна необыкновенно. Следом — и гусь, и тетерев.
Двухнедельный разрешенный период проходит, вернее пролетает, незаметно. Летнее томительное ожидание тянется долго. Осеннее открытие — это, конечно, особенное событие для любого, кто имел хотя бы какое отношение к охоте. И на шатурские болота съезжаются люди с окрестных областей. Несколько дней подряд пальба здесь стоит невероятная. Народ собирается разный. От первоклассных стрелков до простых забулдыг с ружьями в обнимку. Такие персонажи, конечно же, портят общую картину, но что с ними поделаешь… Как правило, выпадает открытие на выходные, и, нагулявшись вдоволь, эти горе-стрелки разъезжаются. С их отъездом возвращаются долгожданные покой и порядок. Спустя два-три дня шум стихает, и одуревшая от страха птица потихоньку возвращается к прежней жизни. Прячась в зарослях болотной зелени, она начинает готовиться к перелету, нагуливая жир и меняя перо.
Вернувшись через пару недель после открытия на болота под Черной Гривой — это в нескольких километрах от Шатуры — мы решили, говоря на языке охотников, потоптать утку. Многому в утиной охоте научил меня приятель из соседней деревни. Владимир подростком ездил с отцом в Шатуру и меня пригласил как-то, за что ему очень благодарен.
У него в этом деле, можно сказать, опыт огромный, измеряемый почти в три десятилетия. Кому еще посчастливится иметь такого учителя? Впервые привезенный сюда отцом еще подростком он каждую осень, стараясь не пропустить, приезжает сюда на утку.
Сентябрьский денек был почти летним. Лишь заметный холодок от воды и едва читаемые желтые краски на деревьях. В шелест листьев добавилась сухость.
Переодевшись и выпив с дороги горячего чая с колбаской и хлебом, мы зарядили ружья и взяли курс на болота.
Выбранные разработки за долгие годы добычи торфа уходили так далеко, что до конца мы не доходили ни разу. Местные говорят, что можно войти здесь, на границе Рязанской области, а выйти во Владимирской.
Мы старались двигаться, согласовывая каждый выход, к воде. Собака моя, чувствуя запахи дичи, после утомительно-спокойной домашней жизни носилась как ненормальная, с треском ломая все на своем пути, чем бесила меня невероятно. Но я старался не выдавать своего недовольства. Ждать от нее какого-то вразумительного поведения было бесполезно. Тем более стойки. Cамого-то пса было не разглядеть в высокой, почти непроходимой растительности. Потому мы методично вставали по разные стороны карьеров и шли вдоль берега, не опасаясь лишнего шума в надежде, что кто-то, т.е. или мы, или наш «энерджайзер» четырехлапый поднимет затаившуюся в траве дичь. И вот знакомое тяжелое хлопание крыльев взлетающих птиц. Несколько выстрелов. Было слышно, как Август с разгона плюхнулся в воду, и вскоре из травы появилось довольная морда с кряквой в пасти.
— Одна есть, — доложил я.
Так переходя от воды к воде, мы пробирались сквозь осоку и камыши. Постреливали.
Когда попадали, а когда и мазали. Одежда моя промокла от пота и сделалась неприятной и тяжелой. Ягдташ с добычей тянул плечо и мешался, цепляясь за все вокруг. Это вам не в укрытии посиживать, в ожидании, что налетит какая-никакая стайка тяжелых крякв или вертлявых чирков.
Хорошо, что не стал спорить с женой, и в машине ждал свежий, почти призовой комплект белья. Сказать про семь потов неправильно. Будет вернее, что после первых минут сорока процесс намокания сделался постоянным. Как на банной полке. Полуденное солнце и избыточная влажность усугубляли процесс. Спасительный ветерок, который удавалось поймать, выбравшись из зарослей, если не освежал, то хотя бы разгонял ненасытные тучи комаров. Когда удавалось подобраться к воде, мы зачерпывали ее ладонями и обливали распаренные лица. Прохладная вода с мягким запахом торфа ненадолго, но освежала. Мы шли все дальше, не желая показывать друг другу свою усталость. Для себя я уже установил обозримый предел, отмерив его еще одной уткой. И не важно, кому она достанется. Один меткий выстрел, и — довольно. Главное было то, что домой мы вернемся не пустыми, а это, кстати сказать, тоже иногда случалось.
Закончился наш поход необычно. Бывает, в таких поездках случается, что-то запоминающееся, отличающее одну от другой. Но эта оказалась особенной из-за того, что произошло далее. Для кого-то рассказ мой может показаться выдумкой, но мне кажется, что завсегдатаи утиной охоты с легкостью примут случившееся.
Можно оставить далеко в детстве сказочные сюжеты, а можно и, будучи давно уже взрослым человеком, продолжать по-детски верить в разные небылицы и порой совершенно невообразимые чудеса. Но вот одна из историй любимого мной барона Мюнхгаузена приключилась с нами в нашей охотничьей жизни, заставив по-взрослому согласиться с тем, что не все в сказках выдумки и чьи-то фантазии.
Утки налетели, откуда не ждали. Я и подумать не успел, только шум крыльев над головой и выстрел. Крылья безжизненно застыли на взмахе, и стремительный полет оборвался. Подбитая птица камнем грохнулась на мягкий торфяной берег в нескольких метрах от меня. Не дождавшись собаки, я поднял ее и показал стрелку. Селезень вполне приличного размера был сбит чисто. На безжизненно болтающейся голове была заметна темная капелька крови. Увесистая тушка с болтающейся, как на веревке, головой даже и мысли не допускала о признаках жизни.
Владимир стоял в нескольких метрах, и разделяла нас протока не больше пяти метров.
— Ну что ж, хороший выстрел… твоя, так и носи ее сам!
Со словами — лови! — я подбросил ее, стараясь послать прямо в руки. Казалось, безжизненная тушка тряпкой описала круг до середины протоки и, не долетев до расставленных рук нескольких метров, вдруг, расправив крылья, на удивление махнула раз, что поначалу мы приняли за неучтенные законы динамики,
другой, — посильнее первого, и вдруг рьяно, изо всех сил загребая воздух, птица ушла вверх и полетела прочь как ни в чем не бывало. Словно очнувшись от кошмарного сна. А мы, раскрыв рты, проводили селезня удивленными взглядами. Даже непонятно обрадовались такому случаю спасения.
— Слушай, давай-ка передохнем, — предложил я.
Усевшись на мягком берегу поудобнее, мы достали из сумок фляжки и жадно и долго глотали теплую воду, пока животы наши не наполнились ею.
— Ну ты, блин, Мюнхгаузен…
— Кому расскажешь, не поверят! А случилось же…
— Да еще так шлепнулся в мокрый торф, что я ногами почувствовал его падение. Замертво упал.
— Зато как ожил… так же, как и умер.
— Наверное, и сам не понял, что случилось…
— Если мы никак не поймем,— представь, каково ему.
— Судьба такая.